Маленькие дикари (Издание 1923 г.) - Сетон-Томпсон Эрнест - Страница 30

— Вы проветривали постели хоть раз с тех пор, как поселились здесь?

— Нет.

Калеб вошел в типи, пощупал простыни и одеяла и заворчал:

— Гм! Так я и знал. Вы лежите и потеете. Постель у вас совсем влажная. Разве вы не видели, как мама дома каждый день проветривает простыни и одеяла? Каждая индейская сквау знает, что надо избегать сырости и, по крайней мере, через день вывешивает постель на солнце часа на три или же сушит ее у огня. Высушите простыни и тогда больше не будете зябнуть.

Мальчики послушались его совета и, действительно, ночью отлично спали.

Приобрели они еще один опыт. Появилась масса москитов. Вечером мальчики принуждены были заходить в типи, но вскоре они научились выкуривать москитов, подбрасывая свежей травы в костер. В сумерках они разводили огонь, клали траву, плотно, закрывали типи, а сами ужинали на открытом воздухе у костра, где готовилась еда. После ужина они с предосторожностями входили, в типи. Трава к этому времени вся выгорала, огонь затухал, вверху стояло густое облако дыма, но под ним воздух был совершенно чист. Они тщательно сметали москитов со своей одежды и плотно закрывали дверь. В типи не оставалось ни одного живого москита, а дым, стоявший под клапанами, не пускал новых в середину, и мальчики могли спать спокойно. Таким образом они избавились от ужаснейшего лесного бича. Впрочем, днем им страшно досаждали другие насекомые — синие мухи. Они являлись в огромном количество и клали кучи желтоватых яичек на все, что отдавало мясом или гнилью. С жужжанием кружились они над столом и попадали в кушанья. Мертвые мухи отравляли всякую еду. Однажды Калеб, приходивший на бивуак все чаще и чаще, сказал:

— Вы сами виноваты. Посмотрите, какая у вас грязь.

Действительно, вокруг типи валялись обрывки бумаги, жестянки, остатки еды. Уже накопилась делая куча картофельной шелухи, костей, рыбьей чешуи. Целый день здесь летали мухи, а на закате их сменяли москиты.

— Как же помочь горю? — спросил Маленький Бобер.

— Во-первых, вы можете перенести бивуак на другое место; во-вторых, вы можете это очистить.

Другого подходящего места для бивуака не было, и потому Ян воскликнул с энергией:

— Мы уберем сор и будем держать бивуак в порядке, а раньше всего выкопаем яму, чтобы бросить туда все, чего нельзя сжечь.

Ян схватил лопату и стал копать яму в кустах недалеко от типи. Сам и Гай тоже понемногу принялись за работу. Они собрали весь сор и снесли его в яму. Когда они кидали кости, жестянки и куски хлеба, Ян сказал:

— Мне не нравится, что вы бросаете хлеб. Зачем это делать, когда, есть столько живых существ, которые рады будут его получить?

Тогда Калеб, который сидел на пне и спокойно курил, заметил:

— Если вы хотите быть настоящими индейцами, то собирайте каждый день ненужные вам остатки еды — мясо, хлеб и все другое — и носите на какое-нибудь возвышенное место. У индейцев, обыкновенно, бывает священный утес, так называемый Вакан, куда они относят всякие объедки, чтобы умилостивить добрых духов. Конечно, съедают, пищу птицы и белки, но индейцы довольствуются уж тем, что она исчезает. Если вы станете им доказывать, что ее забирают не духи, а птицы, то они ответят: «Все равно, птицы не могли бы ее взять помимо воли духов, а может быть, даже птицы относят ее духам».

Великий совет в полном составе отправился выбирать утес Вакан. Они нашли подходящий холм и постановили поочередно носить туда все объедки. Вскоре они заметили, что птицы охотно прилетают есть на Вакан, а потом нашли след, который вел от реки и показывал, что четвероногие также не прочь воспользоваться щедротами добрых духов.

Через три дня синих мух не осталось в помине, и мальчики наглядно убедились, что нельзя грязно держать бивуак.

Вакан.

Калеб настаивал еще на другом.

— Ян, — сказал он, — вы не должны пить речной воды. Она теперь цветет.

— Что ж нам делать? — спросил Сам, хотя с таким же успехом он мог обратиться к самой реке.

— Действительно, как нам быть, м-р Кларк?

— Выройте колодец.

— Фу! Мы здесь для своего удовольствия! — буркнул Сам.

— Сделайте индейский колодец, — сказал Калеб. — На это нужно полчаса времени. Давайте, я вам покажу.

Он взял лопату и, отыскав сухое местечко футах в двадцати, от верхнего края запруды, вырыл яму в два квадратных фута. На глубине трех футов вода стала просачиваться. На четырех футах он вынужден был остановиться из-за сильного прилива воды. Он взял ведро и вычерпал грязную жидкость до дна. Затем он вновь дал яме наполниться и опять все вычерпал. Так он повторял до трех раз. После этого вода в яме сделалась холодной, чистой и прозрачной, как хрусталь.

— Это вода из вашей запруды, — сказал Калеб, — но она профильтровалась через двадцатифутовую толщу земли и песка. Таким образом получают чистую, холодную воду из самого грязного болота. Вот вам и индейский колодец.

VIII

Индейский барабан

— Если б ты был настоящим индейцем, то сделал бы из этого барабан, — сказал Калеб Яну, когда они подошли к большой липе, которая свалилась после недавней грозы. Теперь ясно было видно, что она представляла только скорлупку, а вся сердцевина сгнила, и на ее месте образовалось огромное дупло.

— А как они делают барабан?

— Дай сюда топор.

Ян побежал за топором. Калеб отрубил ровный кусок ствола, фута в два длины. Они отнесли его на бивуак.

— Теперь нужна кожа, чтоб натянуть на остов, — сказал Калеб.

— Какая?

— Лошадиная, собачья, бычачья, телячья, все равно какая, лишь бы крепкая.

— У меня дома есть одна телячья кожа, а другая висит в сарае, только ее погрызли крысы. Они обе мои. Я сам убил телят. Папа дает мне шкуры за то, что я их убиваю. Если б вы видели, как я ловко это делаю…

Гай пустился в свойственное ему самовосхваление, но Дятел, задетый за живое, крикнул «гоп!» и ухватил рукою его желтый вихор. Третий Вождь отскочил и закончил свою хвастливую речь обычными криками:

— Отстань! Отстань!

— Будет тебе, Сам, — заметил Маленький Бобер. — Собаке глотки не заткнешь: она не может не лаять.

Обращаясь к Гаю, он сказал:

— Ничего, Гай. Ты не обижайся. Я уверен, что ты лучше него охотишься на оленя и видишь дальше.

— Еще бы! Оттого он и злится. Я вижу втрое дальше, может быть, в пять раз дальше, — ответил Гай обиженным тоном.

— Иди же, Гай, иди за шкурами, если хочешь иметь барабан для военной пляски. Здесь только ты один умеешь сдирать шкуры.

Польщенный этими словами, Гай убежал. Тем временем Калеб работал над остовом барабана. Он отделил кору и обтесал поверхность. Затем он поставил дуплистый обрубок на землю, развел по средине его огонь и все время присматривал за ним, поворачивал, отделял обуглившийся слой, стругал и сглаживал, пока стенки не сделались тонкими и гладкими внутри и снаружи. Вскоре после того, как Гай ушел, они услышали его крик. Им казалось, что он где-то близко. Однако он не возвращался. Работа над остовом барабана заняла несколько часов, а Гая все не было. Наконец, Калеб сказал:

— Сейчас уж можно натягивать кожу.

На это Сам заметил:

— Должно быть, старик Бёрнс поймал его и заставил полоть грядки. Это он орал, когда его секли.

«Старик Бёрнс», на вид худой, сутуловатый, невзрачный, представлял полное ничтожество. Ему было только тридцать пять лет, но в Сенгере всякого женатого человека называли «стариком». Если Том Нолан в восемьдесят лет был холостым, то его по-прежнему величали «парнем». Если же он женился в двадцать лет, то сразу превращался в «старика Нолана».

У Бёрнсов была целая куча детей, но несколько душ умерли, по уверению сострадательных соседей, — от голода. В живых остались: старший, Гай — любимец матери, и четыре маленькие девочки, в возрасте от четырех лет до одного года. Мать была полная, красивая, веселая женщина. Она постоянно воевала с мужем, который был злейшим врагом детей. Джим Бёрнс лелеял мысль «хорошенько воспитать мальчика», т.-е. извлечь из него как можно больше пользы, а Гай, наоборот, желал работать как можно меньше. В этом столкновении интересов мать была сильной, хотя более или менее тайной союзницей Гая. В ее глазах он был непогрешим. Она одобряла все, что он делал. Его толстенькое, веснушчатое лицо казалось ей верхом красоты и изящества. Она видела в нем сплошные достоинства, и в ее глазах он был олицетворением всех человеческих совершенств.