Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет. - Крюков Михаил Григорьевич "профессор Тимирзяев" - Страница 27

– А третьим вашего комбата. Вечно руки распускает! – Маратов, коренной петербуржец и недоучившийся студент, уже давно и успешно замещавший в рубке дежурного по кораблю, до сих пор не привык к грубым нравам выпускников калининградской «пулемётной школы».[33]

– Зама, зама нашего! – вмешался электрик.

– Он же, вроде, безобидный? – уточнил Хабибулин.

– Он – чмо, а чмошникам в революции не место! – Евгеньев явно метил в комиссары.

– От оно как, – подумал комдив, – а Лёньчик вечно перед матросиками стелется.

– Штурмана следующим, – предложил телефонист, – Достанет всех своей пунктуальностью.

Очередь на эшафот продолжала расти. Матросы с пылом обсуждали достоинства и недостатки очередной кандидатуры. Комдив за переборкой раскачивался в кресле и обеими руками зажимал рот, чтобы не расхохотаться в голос, выслушивая краткие, но на удивление ёмкие характеристики офицеров из уст моряков.

– Коробок, а что будэм дэлат с вашим…? – и тут комдив замер, услышав свою фамилию.

– Не-е-е, его-то за что? Он – нормальный, – после короткой паузы ответил трюмный.

Комдив сделал три глубоких вздоха, – «Коробок, Коробок, ах ты ж мать…», – взял со стола книгу и уронил на пол.

– Бля, там же… – полушёпотом вспомнил Евгеньев. По трапу часто застучали каблуки. ПЭЖ затих. Комдив, потягиваясь, вышел со своего поста.

– Тащ капт…, – зачастил дежурный трюмный.

– Ох, надо ж так, на посту заснуть, – оборвал комдив, – У нас всё нормально? Я – в каюту. А ты, Коробков, бди!

И про себя добавил: «Гуманист!»

Комдив     Были «паркетного» крейсера-49 или «исполнительность – страшная сила»

Выход в очередной дальний поход «паркетного» крейсера не заладился с первого дня. Новый начальник штаба флота, возглавляющий походный штаб, проявил похвальное на первый взгляд желание усилить командный состав корабля офицерами штаба. Однако, на практике эта помощь вылилась в ночные шатания по крейсеру назначенного дежурным штабного офицера, который, быстренько записав десяток подмеченных недочётов вроде отклеившейся бирки, завалившегося за рундук фантика или потёртой повязки вахтенного, с чистой совестью укладывался спать, а на утреннем докладе гордо рапортовал адмиралу о «выявленных свидетельствах ужасающе низкой организации корабельной службы». Начштаба, как большинство подводников хронически недолюбливавший надводные корабли, не отказывал себе в удовольствии попинать командира:

– У вас на корабле бардак! Бардак! Молчите, мне доложили! А мне-то ещё рассказывали, что это якобы лучший корабль эскадры!

Южная кровь командира мгновенно вскипала от незаслуженного разноса, и он отыгрывался на командирах боевых частей:

– Всем! Поменять бирки! Все! И! Обновить повязки! В чьём кубрике мусор? Наказать! Старпом, жду доклада!

Волны командирского гнева расходились кругами, вовлекая в свой круговорот весь экипаж крейсера, и день бездарно тратился на устранение мелочных недостатков. Однако на корабле, по размерам сравнимом с многоэтажным домом, а по насыщенности техникой – с целым заводом, не составляло труда следующей ночью отыскать новое несоответствие строгим требованиям Корабельного Устава, и всё повторялось вновь и вновь. На боевую подготовку, морскую практику и обслуживание оружия и техники времени просто не оставалось, а личный состав был совершенно деморализован постоянной осадой соревнующимися между собой в количестве записанных замечаний многозвёздными проверяющими, что уже грозило привести к настоящему ЧП.

Стихийное офицерское собрание по разрешению сложившейся ситуации собралось в каюте помощника командира. Наиболее радикально настроенная часть офицеров громко ратовала за организацию массового избиения всего штаба вместе со своим начальником. Менее агрессивно настроенные члены экипажа предлагали пока ограничиться запиранием на всю ночь наиболее настырных проверяющих во время их обхода корабля в каких-нибудь тёмных и холодных выгородках. Других результатов всеобщий мозговой штурм никак не давал.

– А что, если… – интеллигентно молчавший до того группман-управленец изложил свой взгляд на решение проблемы.

– Да ну… Не сработает… – уныло протянул кто-то.

– Не скажи, не скажи, – хищно улыбнулся комдив-ракетчик, благодаря своему исключительно высокому профессионализму давно заслуживший у командования право на дурные наклонности. – Я как раз сегодня по кораблю дежурю. Организую всё в лучшем виде.

Наступила ночь. Назначенный дежурным штабной офицер уже быстренько пробежался по кораблю, распугивая ночную вахту, и теперь, уютно устроившись в своей койке, блаженствовал на зыбкой грани между сном и явью. В голове мелькали обрывки приятных мыслей: «Как тот дневальный шуганулся… И дежурного по связи на место поставил… Расслабились, понимаешь… Завтра перед адмиралом надо не забыть упор на слабое знание матросами морских терминов сделать. Как я удачно придумал, в Морском словаре значение слова «твиндек» глянуть – никто его назвать не смог… А вахтенный механик – хам. «Не отвлекайте вахту у действующих механизмов». Жаль, что флагмех[34] своих прикрывает. Ну да потому он у адмирала и не на лучшем счету… А качает как приятно, как в колыбельке… И вдали за переборками что–то так ровно и успокаивающе гудит… Если бы не стук… Стук? Стучат?!»

В дверь каюты действительно стучали:

– Тащ капытан пэрвый ранга! Тащ капытан!

Офицер недовольно выбрался из-под одеяла, натянул брюки и рубашку и открыл дверь.

– Тащ капытан пэрвый ранга! Дынывалный кубрык пытнадцыт-сымнадцыт матрос Сактыкбэков! Ваше замечание устырынэно: агнытушитэл апламбырован! – невысокий, смуглый матросик сунул прямо под нос сонному офицеру здоровенный красный цилиндр с висящей на проволочке новенькой пломбой.

– Хорошо, понял, – уныло пробормотал капраз, – Ступай, Сактыкбеков, ступай.

«Вот же, заставь дурака богу молиться,» – размышлял он, вновь ныряя под одеяло. Однако не успевшая остыть постель умиротворяющее подействовала на полусонный офицерский организм, и в глубине его души затеплилась некоторая гордость: – «А всё же как прав начштаба. Без наших регулярных обходов так и творилось бы на корабле черт знает что. А так, глядишь, и наведут порядок…» Глаза окончательно сомкнулись, но всего через четверть часа широко распахнулись – ночную тишину в каюте нарушила звонкая трель телефонного звонка. Офицер, кряхтя, потянулся к телефону:

– Каюта 35, первого ранга Смирнов.

– Тащ капитан первого ранга! Помощник дежурного по связи мичман Румянцев! – бодро донеслось из трубки, – Ваше замечание устранено – приборка на КПСе[35] произведена силами дежурной смены!

– Утром! Утром могли бы доложить! – взорвался офицер.

– Ну, – обиженно протянул мичман, – мы как сделали, так сразу и доложили. Вы ж сами нам говорили, что офицеры штаба вынуждены с нами дежурить, чтоб корабельную организацию наладить.

Капраз с силой грохнул трубку на место. Улёгся, поворочался. Сон не шёл. Настырный далёкий гул вентилятора раздражал, от качки мутило. Понемногу успокоившись, офицер начал потихоньку проваливаться в нервный сон, как вдруг ухо уловило в коридоре шум чьих-то шагов. Перед каютой шаги остановились. Не дожидаясь стука, разъярённый капраз, не одеваясь, подскочил к двери и распахнул её. На пороге стоял застенчиво улыбающийся белобрысый старшина двухметрового роста:

– Тащ капитан первого ранга, как хорошо, что вы ещё не спите. А то я стучать-то побоялся, чтоб ненароком вас не разбудить, а доложить надо, – верзила торжественно выпятил грудь вперёд, – Дежурный боцман старшина второй статьи Воробей! Это фамилия у меня такая, – конфузливо уточнил он, – Ваше замечание устранено, бирка «Боевой номер» подшита!

«Они что, издеваются? Они надо мной издеваются!» – мелькнуло в голове у офицера. Он внимательно посмотрел на боцманёнка. Однако небесно-голубые глаза под приветливо хлопающими длинными светлыми ресницами придавали моряку такой детски-наивный вид, что заподозрить в его поступке что–то недоброе было просто невозможно. Ещё бы: ведь Воробью случалось обмануть своим простодушным видом даже главного боцмана – признанного знатока матросских душ.