Золото короля - Перес-Реверте Артуро - Страница 31

— Потому что, Девой Пречистой клянусь, я — старый христианин: ни чистотой крови, ни древностью рода не уступлю королю.

— А я еще чище. Ибо, как ни крути, а король наш — наполовину фламандец.

Так что сторонний наблюдатель решил бы, что воинство, плывущее на сем баркасе, есть цвет благородного рыцарства, какое только найдется в Арагоне, Наварре и обеих Кастилиях. Даже здесь, в столь ограниченном пространстве палубы и при немногочисленности нашей рати, неизменно, как водится, возникало соперничество между уроженцами разных провинций, и свои сбивались в кучку, сторонясь чужих, и эстремадурцы язвили арагонцев, а те подкалывали валенсианцев, которые в свою очередь дразнили бискайцев, поминая все их недостатки и слабости, а сближала всех и роднила только общая ненависть к кастильцам. Звучали рискованные шуточки, отпускались шпильки, и каждый пыжился и кичился, корча из себя в сто раз больше того, что на самом деле. И вся эта шатия являла собой Испанию в миниатюре, ибо воспетые Лопе и Тирсо основательность, честь и гордость, считавшиеся свойствами национального духа, сгинули вместе с прошлым веком и ныне встречались разве лишь на театральных подмостках. Остались при нас только надменность да свирепость, так что если вспомнить, как мы сами к себе относились, какие жестокие нравы царили у нас, какое презрение питали мы к уроженцам иных краев и земель, то не вызовет удивления та ненависть, которая окружала нас в Европе и во всем мире.

Что же до участников нашего предприятия, то все вышеперечисленные пороки свойственны им были в полной мере, а вот добродетель пристала, как бесу — нимб над головой, лилейные крыла и арфа в руках. И при всей разности тех скудоумных, кровожадных и хвастливых людей, что плыли на нашем баркасе, было меж ними и нечто общее: всех пьянило обещанное золото, все с профессиональным тщанием насаливали свою ременную сбрую, а когда доставали из ножен клинки — почистить ли, или наточить, — сталь под солнечными лучами лоснилась ослепительным блеском. Я не сомневался, что мой хозяин, привычный и к таким людям, и к подобной жизни, мысленно тасовал колоду своих нынешних сподвижников, сравнивая их с теми, кого знавал прежде, и, значит, способен был предугадать или предвидеть, как покажет себя каждый из них, когда настанет ночь. Короче говоря, на кого можно положиться, а на кого — нет.

Еще засветло свернули мы в последнюю излучину реки, по берегам которой высились белые горы солеварен. Меж песчаных дюн и сосен виден стал порт Бонанса, стоявший в небольшой бухте, заполненной галерами и другими кораблями, а чуть поодаль — колокольня кафедрального собора и кровли самых высоких домов. Это и был Санлукар-де-Баррамеда. Матрос убрал парус, шкипер повел наш баркас к противоположному берегу широченной реки, милях в двадцати пяти отсюда впадавшей в океан.

Мы высадились прямо в воду, благо причалили к длинной песчаной косе, далеко вдававшейся в реку.

Из ближнего сосняка нам навстречу тотчас двинулись трое. Одеты они были на манер крестьян, собравшихся на охоту, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что с таким оружием, как у них, кроликов стрелять не ходят. Ольямедилья окликнул и отозвал в сторонку потолковать с глазу на глаз того, кто был, по-видимому, старшим — рыжеусого малого с военной выправкой, не вязавшейся с деревенским платьем, — а наша команда разлеглась в тени сосен на усыпанном опавшими сухими иголками песке. Счетовод продолжал беседу, время от времени бесстрастно кивая. Оба по временам поглядывали на довольно крутую возвышенность, вздымавшуюся шагах в пятистах, и рыжеусый пускался в пространные пояснения. Но вот наш счетовод простился с мнимыми охотниками, и те, окинув нас пытливым взглядом, двинулись в гущу сосняка. Ольямедилья же, украшая собой пейзаж, как чернильная клякса, подошел к нам.

— Всё там, где и должно быть.

Потом отвел в сторону моего хозяина и стал что-то говорить ему, понизив голос. Алатристе в продолжение его речи иногда вскидывал голову и оглядывал нас. Но вот счетовод замолк и дважды кивнул, отвечая на вопросы капитана. Потом они присели на корточки, Алатристе вытащил кинжал и принялся что-то рисовать на песке, то и дело поднимая глаза на счетовода, который всякий раз утвердительно наклонял голову. Так продолжалось довольно долго, пока хозяин мой не застыл в задумчивости. Потом подошел к нам и сообщил, как именно будем мы брать «Никлаасберген», — сообщил в немногих словах, деловито и сухо:

— Пойдем на двух лодках. Те, кто на первой, полезут на шканцы. И шуму побольше. Однако не стрелять. Пистолеты оставим тут.

Эти слова вызвали ропот, и кое-кто недовольно переглянулся с соседом. Пуля; конечно, дура, зато бьет точней шпаги и притом издали.

— Там будет свалка, и к тому же в темноте. Не хочу, чтобы мы перестреляли друг друга… Кроме того, если обнаружим себя раньше времени, с галеона по нам откроют огонь, прежде чем мы успеем подняться на борт. — Он помолчал, невозмутимо оглядывая слушателей. — Кому из вас, господа, приходилось служить королю?

Почти все подняли руки. Засунув большие пальцы за ременный пояс, Алатристе очень серьезно оглядывал одного за другим. Голос его был так же холоден, как и взгляд:

— Я имею в виду тех, кто на самом деле был на войне.

После этих слов многие замялись, затоптались, искоса переглядываясь. Двое опустили руки сразу, несколько человек — выждав, когда капитан отведет от них глаза. Помимо Копонса, былую принадлежность к испанской армии подтвердили Хуан Каюк, Сангонера, Энрикес-Левша, Андресито-Пятьдесят-горячих. Алатристе указал поочередно на Славянина, Сарама-го-Португальца, Хинесильо-Красавчика и морячка Суареса:

— Вот эти девятеро зайдут с носа. Но не раньше, чем первая партия завяжет бой на шканцах. Надо будет внезапно ударить в спину. Замысел в том, чтобы по якорной цепи незаметно и без шума взобраться на палубу. Встречаемся на корме.

— Кто старший? — спросил Пенчо Шум-и-Гам.

— Себастьян Копонс возьмет под начало тех, кто пойдет с носа. А со мной на корму пойдут Типун, Кампусано, Гусман Рамирес, Маскаруа, Кавалер и Галеон.

Слегка сбитый с толку, я глядел на тех и на других. Различие бросалось в глаза. Потом я сообразил, что Алатристе отдал лучших Себастьяну, оставив при себе самых недисциплинированных и ненадежных, если не считать мулата и Бартоло, который хоть храбёр был больше на словах, в присутствии капитана постарался бы не подкачать. Все это означало, что людям Копонса отводилась решающая роль, тогда как «партии кормы» предназначалось взять на себя основную тяжесть схватки — случись что не так, запоздай или промедли Копонс, потери там будут самыми большими. Так что отправлялись они, по совести говоря, на убой.

— Потом, — продолжал капитан, — перерубим якорный канат, и парусник приливом отнесет к берегу, на отмель возле песчаной косы напротив мыса Сан-Хасинто. Для этого получите два топора… Мы все останемся на борту, пока корабль не сядет на мель… Тогда сойдем на берег, и на этом наше дело будет окончено. Дальнейшим займутся другие — они предупреждены и будут нас ждать.

Все снова начали переглядываться… Тишину нарушал только доносившийся из сосняка однотонный треск цикад да звон роящихся над нами мошек.

— Сильное сопротивление ожидается? — осведомился Хуан Каюк, в раздумье покусывая кончик бакенбарда.

— Не знаю. Да уж стол нам не накроют.

— И сколько же их, еретиков этих?

— Это не еретики, а фламандцы-католики, что, впрочем, дела не меняет. Человек двадцать-тридцать, хоть некоторые сразу же попрыгают за борт… И вот еще что: пока жив хоть один человек из команды, — ни слова по-испански! — Алатристе взглянул на Сарамаго-Португальца, который внимательно слушал его со своим обычным благопристойно-серьезным выражением на породистом худом лице; из кармана колета, как всегда, выглядывала книга. — Хорошо бы вам, сударь, выкрикнуть что-нибудь на своем языке, да и тем, кто знает сколько-нибудь по-английски или фламандски — тоже… — Легкая улыбка мелькнула под усами. — Мы ведь с вами — пираты.