Золото короля - Перес-Реверте Артуро - Страница 12

— Потому что тебе придется этот проклятый фламандский корабль захватить.

В таких вот беседах дошли мы туда, где под изображением Пречистой Девы Аточенской на выбеленной стене зияла Арка дель Гольпе, открывавшая проход в знаменитый публичный дом. Когда Трианские и Аренальские ворота запирались, через эту арку и это заведение можно было легко и просто оказаться за городской чертой. А у Гуадальмедины, как можно было понять по его недомолвкам, намечена была важная встреча в харчевне Гамарры, в Триане, то есть на другом берегу, который связывал с нашим понтонный мост. Харчевня же примыкала к некоему монастырю, о чьих обитательницах поговаривали, будто Христовыми невестами они становиться не собирались и затворились в обители не по своей воле. А потому на воскресную мессу людей стекалось больше, чем на первое представление комедии: по одну сторону решетки мелькали чепцы и белые ручки монахинь, по другую — вздыхали их поклонники, местные и заезжие, среди коих были и самые знатные кавалеры: вот, к примеру, наш государь. Что же касается веселого дома на Компас-де-ла-Лагунья, гордившегося тем, что одной из его питомиц была некая Клара Мендес, чье имя сделалось нарицательным, став синонимом слова «потаскуха», то он предлагал постояльцам гостиниц как на соседней улице Тинторес, так и на других улицах, а равно и гражданам Севильи карты, музыку и женщин того разряда, о котором великий дон Франсиско де Кеведо в своей неповторимой манере писал:

А содержал бордель некий Гарсипосадас, помимо прочего, известный в Севилье и тем, что один его брат, придворный поэт и друг Гонгоры, в этом году был сожжен на костре за противоестественную связь с мулатом Пепило Инфанте, тоже поэтом и слугою адмирала де Кастильи, а другой — три года назад в Малаге как иудействующий, и мудрено ли, что благодаря таким вот родственным связям сподобился Гарсипосадас получить ехидное прозвище Гренок. Личность достойная во всех отношениях — он весьма сноровисто вел свое предприятие, умея подмазать, где надо, чтоб крутилось без задержки, блудным девкам был отец родной, шпаги требовал оставлять в прихожей, посетителей моложе четырнадцати не допускал, избегая таким образом претензий со стороны городских властей. Приятельские отношения на взаимовыгодной основе сложились у него и с севильскими бандитами, и с блюстителями порядка, оберегавшими его, как сказали бы нечестивые англикане, бизнес.

И в котле сего блудилища кипела похлебка разнообразнейшего сброда — были здесь и фанфаронистые забияки, через слово поминавшие Божью мать и чуть что хватавшиеся за нож, и деловито-обстоятельные наемные убийцы, уважающие себя и свое ремесло, и сбившиеся с пути, спившиеся с круга родовитые дворяне, и загулявшие жители заморских наших провинций, и богатые горожане, и переодетые в мирское платье клирики, и шулера, и юноши, осваивающие азы сводничества, соглядатаи и наушники, честные воры и бессовестные проходимцы, мошенники, за пушечный выстрел чуявшие поживу в лице доверчивого чужестранца и совершенно неуязвимые для правосудия, интересующегося прежде всего толщиной кошелька. Об этом стихами сказал сам дон Франсиско де Кеведо:

… Вот какие в Севилье дела: Тяжесть кары здесь соразмеряют С тем, насколько мошна тяжела.

Так что под снисходительным доглядом властей в Компас-де-ла-Лагуну каждый вечер стекались люди, и рекой текло самое тонкое, выдержанное вино — ну да, текло рекой, а вытекало порой прямо-таки водопадом — и отплясывалась разнузданная сарабанда, благо было с кем. В заведении обитали тридцать с лишком самых что ни на есть распутных путан-распутан, сирен не столь сладкогласных, сколь голосистых, обитавших каждая в отдельной каморке, и в субботу утром — ибо у порядочных людей принято наведываться в бордель в субботу вечером — альгвазил удостоверялся, что ни у кого из девиц нет любострастной болячки, сиречь французской хворобы, проявления коей столь тягостны, что подцепивший ее мог лишь вопрошать в тоске и гневе, почему же Господь не наделит такой же неприятностью всякого язычника, еретика и врага христианской веры. Мудрено ли, что все эти забавы сильно досаждали архиепископу — в одном из его писем того времени читаем мы: «… в изобилии у нас в Севилье развратников, лжесвидетелей, убийц, ростовщиков, мошенников. Игорных домов в городе свыше трехсот, а домов публичных — вдесятеро больше».

Вернемся, однако, к нашему рассказу, благо и ушли недалеко. Стало быть, Гуадальмедина собирался распроститься с нами у Арки-дель-Гольпе, почти что у самого входа в веселый дом, но злая судьба распорядилась так, что в эту минуту появился патруль стражников, возглавляемых альгвазилом с жезлом. Вы, должно быть, помните, что давешняя распря до чрезвычайности обострила отношения между блюстителями порядка и солдатней с галер, так что те и другие, алкая мести и ища случай сквитаться, установили неустойчивое равновесие: первые избегали днем появляться на улице, вторые ночью не покидали Триану и не пересекали городскую черту.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал альгвазил, заметив нас.

Гуадальмедина, Кеведо, капитан и я переглянулись в некотором замешательстве. Иначе, как досаднейшим невезением, нельзя было объяснить, что из всего множества разнообразной публики, шлявшейся в полумраке по Лагуне, альгвазил решил прицепиться именно к нам

— Нашим доблестным воинам пришла охота подышать воздухом? — с непередаваемым ехидством осведомился он.

Отчего ж не съехидничать, если у тебя за спиной — четверо верзил в полном вооружении и с рожами, которые в сумраке ночи выглядят еще более мрачными, чем обычно. Тут наконец я понял, в чем дело. В скудном свете фонаря над церковью Пресвятой Девы Аточенской одеяния капитана, и Гуадальмедины, и мое вполне могли сойти за обмундирование. Да и замшевый колет, облекавший стан нашего графа, в мирное время носить запрещалось, а он, как на грех, надел его сегодня потому лишь, что намеревался сопровождать короля. Про Алатристе и говорить нечего — за милю узнавался в нем солдат гвардейской пехоты. Скорый разумом Кеведо почуял недоброе и поспешил уладить недоразумение.

— Вы обмишулились, сударь, — со всевозможной учтивостью проговорил он. — Эти достойные господа — не те, за кого вы их принимаете.

Стали подтягиваться, окружая нас, зеваки — две потаскухи под ничего не скрывающими покрывалами, темная личность из тех, кого в трущобах Мадрида называют хаке, какой-то пьяница, державший бутылку величиной с пасхальную свечу, какие носят на крестный ход. Сам Гарсипосадас-Гренок высунул нос из-под арки. Присутствие публики привело альгвазила в еще большее раздражение.

— А вы, сударь, зачем суетесь со своими объяснениями, куда не просят? Без вас как-нибудь разберусь.

Стоявший рядом со мной Гуадальмедина прищелкнул языком, явно теряя терпение.

— Не робей, ребята, — подбодрил нас некто скрытый во тьме и в толпе. Послышались смешки. Народу прибывало. Одна часть любопытных держала сторону правосудия, другая и более многочисленная в отборных выражениях советовала спуску полицейским не давать, а наоборот — задать им жару.

— Именем короля вы арестованы.

Ничего хорошего нам это не сулило. Гуадальмедина переглянулся с Кеведо и закинул плащ на плечо, высвобождая правую руку.

— Не в моих правилах терпеть подобный произвол, — молвил он.

— Свои правила, сударь, — тотчас отозвался альгвазил, — можете засунуть себе… знаете, куда?

После этой любезности столкновение стало неизбежным. Что же касается моего хозяина, то он помалкивал и не терял спокойствия, поглядывая на человека с жезлом и на его подручных. Даже в полумраке его орлиный профиль и густые усы выглядели весьма внушительно — или, по крайней мере, так казалось мне, хорошо знавшему капитана и представлявшему, чего от него ждать. Я ощупал рукоять своего кинжала, в очередной раз пожалев, что не ношу шпагу: нас было четверо против пятерых. Даже и не четверо, спохватился я с горечью, а три с половиной: две жалкие пядиnote 13 моего клинка нельзя было брать в расчет в полной мере.