Валя offline - Никольская-Эксели Анна Олеговна - Страница 6

Мне хочется обнять маму, но вместо этого я говорю:

— Папа меня в гости позвал.

— Нет.

— Ну мама!

— Даже и не думай, — она моментально становится прежним чёрствым батоном.

— Но почему? — к горлу опять подкатывает злобный шарик. Я вскакиваю.

— Сиди, — командует мама. Иногда мне кажется, она путает меня с собачонкой. — Ты не будешь с ним общаться. Я запрещаю, понятно?

— Понятно.

— Мой руки, и будем ужинать.

— Не хочу, — говорю я и иду в комнату, но на пороге останавливаюсь. Дверь в комнату Глафиры Леопольдовны быстренько закрывается.

— Мама, а баба Лиза?..

Мама качает головой.

Я не стала спрашивать у неё, от чего умерла бабушка. Мне почему-то было уже всё равно.

А с папой мы всё-таки стали общаться. Всё вышло из-за школы. Вернее, из-за тёти Боти. Это она рассказала папе, что мы вернулись в город и что меня не берут в школу.

— Кто тебя за язык тянул? — злилась мама. — Мне не нужны его подачки и покровительство!

— При чём тут ты, вообще? — спокойно возражает тётя Ботя.

Она сидит на моей кровати и подпиливает ногти. Они у неё длиннющие, как у Мура-масы из «Блич»[2].

— Ты лучше о дочери задумайся — так, на секундочку. Данил, между прочим, не последний человек в городе.

Тётя Ботя училась с моим папой в одном классе, а с мамой — на одном курсе в пединституте. Это она маму с ним познакомила, когда они ещё были студентами. По папиной просьбе. Он маму один раз увидел и сразу влюбился.

— Он сейчас, знаешь, как развернулся? На днях опять купил заводик, в «Краснодарской правде» про это целая статья. У него недвижимости по всей Европе понатыкано, как грибов после дождя!

— Господи, да какая мне разница? — перебивает мама. — Кто он теперь, что он? Где он был раньше? Он все эти годы вообще думал о Вале? Он хоть копейкой нам помог?

— Ты же сама отказалась от алиментов, — парирует тётя Ботя. — Не надо его во всех смертных грехах винить.

Мама молчит, не отвечает. Она чувствует, что тётя Ботя на папиной стороне, и это её бесит.

— Ладно, ты свою гордость-то поумерь! О Валентине думай в первую очередь. Ты хоть в курсе, что это за школа? Элитная, языковая! — говорит тётя Ботя с особым ударением и кладет пилочку в сумку. — Там половина педсостава носители языка. В неё абы кому с улицы не попасть — там обучение стоит бешеных денег. Оттуда после восьмого класса в Англию прямая дорога. Учеников в любой колледж берут с распростёртыми объятиями, а там и Кембридж не за горами. У них там, мне Пахомов рассказывал, чуть ли не золотые унитазы в туалетах стоят. Компьютеров больше, чем самих детей. А знаешь, сколько там нашему брату в месяц платят?

— Не знаю и знать не хочу.

— Ну и дура. Господи, да что я тебя за лучшую жизнь агитирую! Делать мне больше нечего…

Но мама дурой никогда не была. И она в конце концов согласилась.

Через неделю я иду в новую школу! Ура!

Надо всё-таки выпросить у неё тушь.

Мы сидим на лавочке в парке и дышим — морским воздухом.

— Лиза, а что мы будем сегодня делать?

— Ничего. Ты когда-нибудь делала ничего?

— Нет, это как? — я, конечно, немного удивлена, но не очень. Я уже привыкла, что бабушка часто говорит или спрашивает о всяких необычных вещах. Например, видела ли я, как ходят деревья. Или мечтала ли я когда-нибудь стать аквариумом.

— Вот только представь: ты — аквариум. В тебе много чистой воды, камешки, водоросли, живые рыбы! Ты круглая и прозрачная, и каждый день уже просто одним своим существованием ты творишь добро.

— Как это — делать ничего, Лиза?

— Вон, видишь того человека в шляпе?

— Какое у него злое лицо, — я смотрю на мужчину у киоска с мороженым. Он только что подошёл и теперь пытается протиснуться к окошку без очереди. Лицо у него бордовое, оно блестит от солнца.

— А как ты думаешь, почему злое?

— Ну у не знаю. Просто он злой, вот и всё. — Да? — с сомнением спрашивает бабушка. — А мне кажется, его кто-то обидел. Может, от него ушла жена, или начальник на него накричал…

Я присматриваюсь к мужчине повнимательней. После бабушкиных слов его лицо почему-то уже не кажется мне таким злым. Скорее, каким-то потерянным.

— Я знаю! — кричу я. — У него ребёнок в больнице, вон в той — на углу, и он попросил у него мороженого! Ему очень захотелось мороженого! И вот его отец побежал, чтобы успеть до операции, побежал — а тут очередь, а он очень торопится! Поэтому и толкается, он же спешит!

Бабушка неопределённо поводит плечами. Мужчина наконец-то пролезает к окошку, покупает четыре стаканчика и быстро уходит. Мы с Лизой встаём и идём за ним.

Мужчина шагает широко, мы еле поспеваем. Мороженое у него тает, капает на асфальт. Мужчина проходит мимо больницы, и мне становится неловко перед бабушкой, что я неправильно угадала. И в то же время ужасно интересно! Мы прямо частные сыщики!

— Это не ребёнку, — говорю я. — Это для его жены, чтоб она простила и вернулась к нему.

Бабушка не отвечает. Она просто идёт за этим человеком, идёт так быстро, как будто от этого зависит чья-то судьба.

Мужчина в шляпе ныряет во двор — следом мы. Он подходит к подъезду, набирает на двери код и входит внутрь. Я кидаюсь за ним, чтобы придержать дверь, и мы юркаем в прохладный полумрак.

Слышно, как мужчина поднимается на последний этаж и звенит там ключами. На ступеньках — молочные капли. Дверь захлопывается, и всё замирает. Какое-то время мы ждём, но больше ничего интересного не происходит.

Мы ждём ещё чуть-чуть, а потом поднимаемся на пятый этаж. Обычная дверь с резиновым ковриком.

Бабушка резко жмёт на звонок.

— Лиза, ты что?! — ужасаюсь я. Мой первый порыв — кинуться вниз по лестнице.

— Здравствуйте, — когда открывается дверь, говорит Лиза. — Извините, вы тут всё закапали.

— Это мы сейчас, мы мигом… — суетится мужчина.

Он теперь без шляпы. Он лысый, и кожа у него на голове тоже бордовая — так бывает после сильного ожога. Не солнечного, а настоящего — от огня. Я смотрю на его руки в длинных рукавах — они такие же, как будто не кожа, а твёрдый бордовый пластилин. Мужнина больше не кажется мне злым, наоборот, он улыбается. — Моцарт, а ну, обжора, поди приберись!

Из квартиры, покачиваясь, выходит толстый лохматый Моцарт и слизывает с лестницы белые капли.

А потом мы заходим в эту чужую квартиру, проходим на чужую кухню и пьём чай. Солнце садится, опуская на город оранжевую занавеску.

На кухонном столе стоит ваза, формой похожая на сосиску. Я протягиваю руку, чтобы проверить, сосиска ли она на ощупь.

Мужчина рассказывает о том, что он скоро умрёт и завещает свой труп медицине. Я представляю, как студенты будут резать его на мелкие кусочки, и мне становится не по себе… С Лизой всегда так, что-то в ней есть такое — она кого угодно разговорит и подружится тоже с кем угодно.

Мы и с этим мужчиной потом подружились, его звали Валиком. Мы ещё три раза ходили к нему в гости, пока Валик не умер. Моцарта бабушка хотела забрать к нам, но не успела — он тоже вскоре умер. Не от ожогов, конечно, по другой причине.

— А мне понравилось, — сказала я в тот раз бабушке, когда мы вышли из подъезда и снова стали дышать морским воздухом. — Надо почаще делать ничего.

— Познакомьтесь, девочки: Валя, это — Наталья Юрьевна. Наталья Юрьевна, это — Валя.

— Здравствуйте, Наталья Юрьевна, — тихо говорю я.

— Привет! Только давайте без этих чайных церемоний. Просто Наташа, ОК? Меня когда по имени отчеству зовут, я себя лет на девяносто чувствую, не меньше! — Наташа улыбается.