Трактир на Пятницкой (сборник) - Леонов Николай Иванович - Страница 53

— Анхен! Дорогая, ты встала?

Не получив ответа, он нажал на ручку — дверь оказалась не запертой. На аккуратно застеленной кровати лежал конверт, а в нем — листок с одной фразой: “Будьте вы прокляты!”

Шульц не изменился в лице, не схватился за сердце, положил конверт в карман, открыл шкаф, убедился, что отсутствуют небольшой чемодан и шкатулка с драгоценностями.

Через несколько минут на зеркальном стекле парадной двери красовалось объявление: “Гостиница закрыта на ремонт”. Швейцар Петр, расплющив о стекло нос, с минуту наблюдал за пустой улицей, потом пробежался по холлу и коридору первого этажа с мокрым веником, задержался у напевающего самовара и крикнул:

— Дарья!

Даша понесла Сынку и Хану завтрак, дверь второй день не запиралась, девушка ее толкнула подносом и вошла в номер.

— Мальчики, с добрым утром.

— Здравствуй, Паненка, — ответил стоявший на голове Сынок.

Хан выглянул из ванной, изо рта у него торчала зубная щетка; приветственно махнул рукой, хотя находившаяся в другой комнате Даша видеть его не могла.

— Степан, язык проглотил? — спросила Даша, повысив голос.

— С добрым утром, сестренка! — отозвался Хан.

— Черен ты для братца.

— Даша прошла через спальню, увернувшись от Сынка, который, продолжая стоять на голове, пытался схватить ее за руку.

Хан, намыливая лицо, взглянул в зеркало.

— Я поздоровался...

— Где Анна? — Даша схватила Хана за плечо, повернула к себе лицом.

— Анна? — Хан изобразил удивление. — Наверное, завтракает?

— Слушай, Степа, — Даша присела на край ванны, — я слышала, как ты ночью ее дверью скрипел. Анны нет в “гостинице, похоже, она ушла с концами. Где она?

— Верно, мы засиделись поздно, чай пили, — Хан пожал плечами. — Анна сказала, как обычно, до свидания.

— Врешь! Она, старая дура, в тебя, сосунка, влюбилась! Это же все видели. Думаешь, Корней не знает? Что ты ей наплел? Куда она рванула?

Хан сжал девушке руку так, что пальцы побелели. Даша зашептала:

— Ты, татарин, на мне силу не выказывай, — выдернула руку. — Еще раз тронешь, я тебя без Корнея порешу. Понял? Я тебя, ирод, спрашиваю, понял?

— Ладно, сестренка...

— В роли Джульетты — известная артистка Паненка. Ромео — Степан, кликуха — Хан, — сказал Сынок, наблюдавший за ними из-за приоткрытой двери. — Немочка сорвалась? Ай-яй-яй! Беда! — он ерничал, улыбался вроде бы, но смотрел серьезно. — Человек сошел на берег. К чему бы это? Не первая ли крыса бежала? Дали течь, идем ко дну?

— Брось, Даша, чего я Анне мог такого сказать? — спросил Хан, когда они все уселись в гостиной за стол.

— Жила, жила — и вдруг в бега кинулась? — Даша задумалась.

— Мужика она своего не любила, — ответил Хан. — А что вдруг — это со стороны так кажется. Может, копилось у нее годами, а ночью через край хлынуло? Женщина молодая, собой хороша, разве здесь для нее жизнь? Сестренка, это же тюрьма! — он постучал пальцем по столу.

Сынок молча наблюдал за сокамерником, как он порой называл Хана, и удивлялся. Скажи, разговорился молчун! Не всполошился, что немка сбегла, не горюет. А вроде сам втюрился. И не жалко ему? Может, теперь и не свидятся?

— Много ты тюрем видал. Спишь, жрешь, как барин...

— Есть и спать корове сладко, — перебил Хан. — Да не об этом речь. Ушла Анна? Откуда известно, что совсем?

— Известно, — Даша встала. — Так ты ни при чем? Понятно. Гляди, Хан... — и вышла.

Сынок отхлебнул остывшего чаю, отрезал ломоть хлеба, сделал бутерброд с колбасой, подумал, приложил сверху ломоть сыра.

— Шамовка здесь точно не тюремная, — сказал он и откусил чуть не половину.

— Чего же Анна мне-то не шепнула, что уходить задумала? — Хан тоже потянулся к еде. — Где искать теперь? Москва — город... да и осталась ли? Может, катит куда, колесики уже постукивают...

Сынок ел сосредоточенно, с последнего бутерброда колбасу и сыр забрал, хлеб на стол бросил. Хан кусок положил в плетенку, сказал укоризненно:

— Хлеб бросать грех.

— Так ведь и воровать, и врать, и чужую жену соблазнять — все грех.

— Они не венчанные, — Хан спохватился и добавил: — И не виноват я, с чего взял?

— Ты бы в цирке, Степан, не сгодился. Души в тебе нет, холодный, — Сынок откинулся в кресле, закинул ногу на ногу, цыкнул зубом. — Поздно ты, Степа, вскинулся, врешь — просто отвратительно слушать.

— С чего взял?

— Остынь, — Сынок махнул рукой пренебрежительно. — Представь... — он выдержал театральную паузу. — Человек узнает, что его любимая раскрасавица испарилась, сбегла, так сказать, в неизвестном направлении. Чего такой человек делает? Он руками размахивает, говорит не поймешь какие слова. Когда очухается, заявляет решительно: мол, все вы, люди, врете, я, как никто, ту распрекрасную душу знаю! Она сорваться, мне не шепнув, не способная! И бежит трусцой проверять, где же действительно дорогая душа. Убедившись, что люди ему по ошибке правду сказали, человек часами топчется у дверей, ждет, когда душа появится либо, на крайний случай, аппетит возвратится. Ты, Степа, человек некультурный, книжек не читал, в цирк не ходил, одно думаешь — как чего украсть, нарушить сто шестьдесят вторую статью уголовного кодекса ресефесеэр.

— Ты-то артист, известное дело. Как ты того щелкопера в бильярдной отделал? Цирк! У факира своего научился? — Хан пытался Сынка с разговора сбить, на другое отвлечь.

Сынок, склонив набок белокурую голову, улыбался, рассматривал приятеля с удовольствием.

— Ты, Степа, фраер чистейшей воды, как слеза. И хитрости твои прямые и коротенькие до ужаса. Меня в кошмарный пот бросает от одной мысли, чего тебя в нашей распрекрасной жизни ждет. Отповедь закончил, перехожу к делу. Ты врешь, Степа, как сивый мерин. Не пойму только, за что так обижают несчастное животное.

Сынок поднялся, принес из спальни коробку папирос, взглянул на Хана и, убедившись, что тот успокоился и расслабился, спросил:

— Зачем тебе нужен уход Анны? Зачем, Степа? — он сел на подлокотник его кресла, заглянул в глаза.

Хан двинул плечом, пытаясь Сынка сбросить, тот вовремя отскочил, вернулся на диван. Хан почувствовал, что взглядом выдал себя, разозлился по-настоящему. Он уступал Сынку в реакции и уж, конечно, в словоблудии, но превосходил в силе — аргумент в отношениях между мужчинами не последний.

— Слушай, парень, — начал Хан неторопливо. — Я не знаю, почему вокруг Анны вы хоровод водите. И знать не хочу. Мне своих дел, — он повел пальцем по горлу, — чужого не надобно. Ты меня на характер не бери и не замазывай. Я Аннушке лишнего не говорил и не знаю такого, чтобы она ушла. Да и ни к чему мне ее уход, обидно даже. Уяснил, Сынок? — Хан уставился на Сынка и молчал, пока тот не пробормотал, усмехаясь:

— Уяснил, уяснил...

— Теперь другое, — Хан не сводил с Сынка черных глаз. — Я бы молчал, да ты сам никчемный разговор начал. Когда я в номер вернулся, ты не спал. Когда ты вышел, минут пятнадцать тебя не было, я не спал. Так куда ты ходил. Сынок? С кем беседу имел? И чего ты теперь плетешь вокруг Анны?

У Сынка от возмущения дух перехватило, он вскочил, но Хан поднялся раньше, схватил железной рукой за плечо. Сынок удивительно легко выскользнул, упал на диван и ногой махнул с такой быстротой, что у Хана волосы от ветра на голове вздыбились.

— Мог и пониже взять, не стоит нам силой мериться, — быстро сказал Сынок. — Остынь, считай: не было об Анне говорено...

Неожиданно Сынок повеселел, взглянул на сидевшего напротив Хана с симпатией и сказал:

— Не было разговора, и ты, парень, никакого отношения к исчезновению Анны не имеешь. Лады?.. — договорить не успел, как скучно ему стало.

— Честно сказать, и я в отношении Анны на тебя и не думаю, — ответил Хан.

— Спасибо, себя ты обмануть не можешь.

— Я-то здесь тоже сбоку, — упрямо возразил Хан. — Сынок, пойдем прогуляемся, — он встал.

— Куда пойдем? Корней просил не высовываться, — ответил Сынок. — Зачем же человеку за добро пакостить? Если уходить, так совсем. Тут я согласен, давай узнаем, сколько должны, и свалим. Деньги потом пришлем. — Голубые глаза его смеялись. Сынок ответ знал.