Трансильванская магия. Вавилонская «Книга Могущества» - Мехеда (Раокриом) Игорь Владимирович - Страница 32

В древней славянской вере боги — темные и светлые — друзья и родственники, партнеры и доброжелатели, чей храм не требуется складывать из бревен или камней. Храм мудрые и сильные древние боги создали себе сами. Кто-то сотворил лес, кто-то — луг, кто-то — озеро, реку, степь, горы. Природа — святилище древних, в котором соль поклонения заключалась в приоритетах благородства, справедливости и уважения ко всему сущему. Вероятно, праславяне верили в способности отделять зерна от плевел у своих небесных сотоварищей. Потому что никакие лживые и льстивые ритуалы не только не проводили, но более того — считали кощунственными. Ну зачем бить лбом о землю, пытаясь убедить бога в своей любви, если он и так знает, что творится в уме челобитчика?

Однако капища устраивали повсеместно. Как правило, их размещали в живописном уголке леса или поляны, посредине которых устанавливали статуи, чаще всего Сварога («дида-божия»), Перуна, Велеса либо других богов. Бывало, что вместо идола для своеобразных медитаций сооружали стелу с изображением солнца или другого древнего символа. В противовес общепринятой жизни «на широкую ногу», древние славяне создали довольно аскетический символизм и атрибутику. Заметьте, какое разительное отличие от последующих религиозных культур. Монотеисты предпочитают строить помпезные храмовые дворцы, пышно и дорого отделанные. Но при этом проповедуют суровый образ жизни, посты и отказ от мирских радостей. Да, видимо, история кардинально изменила принципиальное восприятие законов бытия и божественности.

Древние религии отрицали однозначность каких-либо заповедей, канонов и догм. Каждый сам себе хозяин и волен устанавливать и вновь отменять законы, если они становятся неактуальными. Представьте, какой внутренней культуры, какого истинного благородства требовала древнеславянская традиция от людей, целиком и полностью доверяя им право выбора и свободу действий. Ну а изолгавшиеся индивидуумы сами накликали на себя беду, возможно, в образах, подобных средневековому чистильщику Дракуле. «Обряд в понимании славян — это прежде всего средство войти в определенное состояние сознания» (из текстов современной языческой общины).

Вот как описывает одно из таких состояний Олег Власов: «Представьте, что ваша мысль — это поток предложений, состоящих из слов, которые в свою очередь состоят из букв. В процессе остановки мышления вы как бы сдавливаете каждое предложение, лепите из него ком, где нет ни букв, ни слов, но остается смысл, значение. Не знаю, как это назвать, может быть, абстрактной мыслью, по аналогии с абстрактной живописью, тоже зачастую не имеющей привычной нам формы. Я называю это мыслеформой. Знаю одно — в таком виде мысли очень ненавязчивы и совершенно не мешают, присутствуя как будто где-то очень далеко, на заднем плане. Фактически вы не останавливаете мышление, вы на короткое время прерываете его, чтобы возобновить в кардинально ином качестве, адаптированном под состояние транса. Кроме того, чтобы «не забивать эфир» словами, можете попробовать научиться думать образами, картинками, как та же собака. Сначала это сложно, но потом уже не представляет проблемы и совершенно не мешает. В дальнейшем это вам пригодится, но об этом позже. В целом, вся эта практика — подготовка к введению себя в трансовое состояние, только бубен или любой другой шаманский или магический инструмент для вхождения в транс здесь уже не нужен. Конечно, в том случае, если вы все хорошо освоите».

Суть древней ведической практики славян заключается в работе со своими сознанием и духом, свободными от искусственных ограничителей. Настоящего освобождения от порочности и несовершенств можно добиться только с помощью тех религии, философии, которые обходятся без догматических оков. «Ибо догмы, противоречащие человеческому естеству, превращаются в кандалы. Собственно, там, где нет Свободы Мышления, не может быть ни логики, ни любви, ни головы, ни сердца. И если чьи-то мозги не умеют работать без некой (любой!) «священной книги» — то их лучше не трогать вовсе, бесполезно. Если кто-то кому-то подарил мозги — то потерял ВСЕ. Себя — в первую очередь; свою личность, свою Свободу, свою Жизнь, наконец…» (из текстов современной языческой общины).

Вот, пожалуй, в чем заключено главное противоречие дракуловской позиции. С одной стороны, он как истинный славянин требовал от себя и других высочайшей внутренней культуры, силы духа, рожденных свободным выбором человека. Но с другой — проявлял полную антидуховность, бездумно казня тех, чей свободный выбор не совпадал со вкусами воеводы. И оценивал ли Дракула свои поступки как «зло»? Если правдива первая версия его гибели — он пал от руки своего приближенного, который уже расценил поведение хозяина как предательство древней веры. Сам же темный князь Трансильвании слишком преувеличивал внеморальность, ноогенность славянской философии. Зная, что боги не делят мир на «добро» и «зло», что истина не дуальна, а «черное» и «белое» слиты воедино и проистекают друг из друга, Дракула возомнил себя «карающей дланью», не подлежащей суду.

Но славянская мораль все же существовала. Более того, она была краеугольным камнем древнейших славянских общин. Просто право суда наши предки уступали Богам. И лишь изредка — в крайних случаях, когда чья-то аморальность бросала вызов счастью и миру общества, — наши прапрадеды позволяли себе винить и карать. С течением веков ситуация изменилась. Все чаще оступались и люди, и целые сообщества людей, теряя путь, ведущий в луга Сварога. Но Славянская Веда не спешила подстраиваться под метаморфозы социума и плодить судилища.

По-прежнему мудрецы утверждали, что высший идол и священнейший храм — сама земля, сама природа. За ней стоят силы, которые придут на помощь обиженному, пострадавшему, и при помощи мага силы эти восстановят справедливость в природе. А сама природа имморальна, и такие антропоморфные понятия, как «добро» и «зло», не имеют самоценности, а создаются искусственно мнением конкретных оценщиков или судей. Дуализм «добра» и «зла» ограничивает понимание божественности природы и мешает беспристрастному наблюдению и размышлению.

Дуализм понятий почти убил Славянскую Веду, насаждаясь вместе с благой вестью о подвиге Христа. Ведь параллельно с культом Иерусалимского Мессии распространялся культ Сатаны! Представьте, как страшно было «новым» людям, уже с пеленок «присаженных» на страх и ненависть к Сатане, познакомиться с языческой позицией: «Нет никаких отдельных «бога» и «сатаны», существует Верховное Божество — Богосатана, который прекратил свое существование как единое целое, растворившись, размножившись во множестве ликов, ипостасей, богов, демонов в созданной им Вселенной». Нововерцам казалось подобное отношение к Создателю богохульным, страшным, антихристианским и больно наказуемым. И это простительно безграмотным, запуганным крестьянам. Странно другое — как мыслящие люди не усмотрели в языческой теологии не отрицание, а наоборот, повсеместное культивирование истин, которые путали и перевирали церковники. Величайший из людей, пророк высоких и неоспоримых истин — Иисус Христос — учил любви, которая была настолько естественной для язычества, что вовсе не нуждалась в демагогии и насаждении. Иисус учил любви, а церковники отделили половину мира, приписав ее Сатане, и приказали ненавидеть то, что мешает любить! Ну до чего же путано. У язычника проще — все проявления Единого Бога равно важны и не простым смертным судить, зачем Всевышний создал темное и светлое, горячее и холодное, живое и мертвое, божественное и человеческое.

Судить не нужно, а вот понять — святое дело для славянина. Для того чтобы понимать богов, законы Яви, Нави и Прави, волхвы владели даром вхождения в шаманские состояния. Подобным искусством занимались и характерники, и их потомки — мольфары, и трансильванские маги. В особых состояниях измененного сознания бывал и господарь Дракула. Это помогало ему и в вооруженных конфликтах проявлять чудеса храбрости, и в магических войнах обнаруживать и изгонять своего главного врага — злобного вампирического духа. Как же им — трансильванским магам — удавалось достигать таких состояний, в которых невидимое становится видимым, а невозможное — возможным? Чтобы понять это, обратимся к языческому шаманизму.