Королева Юга - Перес-Реверте Артуро - Страница 15

— Его зовут Вейга, — сообщил мне Сеспедес на ходу. — И он знал Тересу Мендоса. — Не обернувшись, чтобы посмотреть на мою реакцию, он сказал:

— Привет, Вейга, как дела? — а потом дал ему сигарету и огонька.

Не было ни взаимных представлений, ни каких-либо комментариев; мы стояли, молча глядя на воду, на рыбачьи суда у пристани, на старый причал для погрузки железной руды на той стороне внутренней гавани и уродливые башни-близнецы, построенные в ознаменование пятой годовщины завоевания города испанцами.

На руках и плечах Вейги я увидел струпья и шрамы. Чтобы прикурить, он неуклюже поднялся, неразборчиво шамкая слова благодарности. От него пахло прокисшим вином и затхлой нищетой. Он прихрамывал.

— Порасспроси его, если хочешь, — сказал наконец Сеспедес.

После секундного колебания я произнес имя Тересы Мендоса, однако не уловил в лице этого человека никаких признаков того, что он его узнал или вспомнил, Не больше мне повезло и с именем Сантьяго Фистерры. Вейга — или то, что от него оставалось, — снова смотрел на маслянистую воду у причала.

— Постарайся вспомнить, парень, — сказал ему Сеспедес. — Это мой друг, и он пришел с тобой побеседовать. Только не говори, что не помнишь Тересу Мендоса и своего приятеля. Не делай мне такой гадости. Ладно?..

Но тот не отвечал. Все последующие увещевания Сеспедеса также не возымели никакого результата: Вейга лишь почесал себе руки и посмотрел на нас — наполовину растерянно, наполовину равнодушно. И этот мутный взгляд издалека, зрачками, расширенными настолько, что не видно радужки, казалось, скользил по людям и предметам, глядя на них оттуда, откуда нет дороги назад.

— Он тоже галисиец, — сказал Сеспедес, когда мы отошли. — Матрос Сантьяго Фистерры… Девять лет в марокканской тюрьме — поэтому он стал таким.

Когда уже темнело, у меня состоялось еще одно знакомство. Этого человека — Сеспедес представил мне его как Дриса Ларби — мы встретили в районе ипподрома, напротив «Джамилы», одного из трех ночных заведений, которыми он владел в городе (об этом и кое о чем еще я узнал позже), когда он выходил из роскошного двухместного «мерседеса».

— Мой друг Дрис, — сказал Сеспедес, хлопая его по спине, и я оказался лицом к лицу с рифом — полноправным подданным Испании, говорившим на чистейшем кастильском наречии[29]. Среднего роста, очень курчавые черные волосы, тщательно подстриженная борода. Руки из тех, что пожимают твою осторожно, проверяя, что у тебя в ней.

— Мой друг Дрис, — повторил Сеспедес. И взгляд, каким мой новый знакомец смотрел на него, осторожный и почтительный одновременно, навел меня на мысль: интересно, какими подробностями биографии этого уроженца Эр-Рифа обусловлено сие исполненное осторожности уважение к бывшему правительственному уполномоченному?

— Мой друг такой-то. — Настал мой черед быть представленным. — Изучает жизнь Тересы Мендоса. — Сеспедес выпалил это как раз в тот момент, когда риф подал мне правую руку и, держа электронные ключи в левой, навел их на свою машину, отчего она издала пронзительное «уи-уи-уи», когда включилась сигнализация. После этого Дрис Ларби принялся молча разглядывать меня и разглядывал так долго, что Сеспедес рассмеялся.

— Успокойся, — сказал он. — Он не полицейский.

От звука бьющегося стекла Тереса Мендоса нахмурилась. Люди за четвертым столиком разбили за этот вечер уже второй стакан. Тереса переглянулась с официантом Ахмедом, и он направился туда с совком и веником, молчаливый, как всегда; черный галстук-бабочка свободно болтался у него под кадыком. Огни, крутящиеся над небольшим пустым танцполом, скользили по его полосатому жилету, разрисовывая его ромбами. Тереса взглянула на счет клиента, который оживленно беседовал в самом конце стойки с двумя местными девушками. Сидел там уже пару часов, и счет достигал внушительной цифры: пять порций виски «Уайт Лейбл» со льдом и водой для него, восемь маленьких бутылочек шампанского для девочек (большую часть Ахмед потихоньку унес назад, пока менял бокалы). До закрытия оставалось двадцать минут, и Тереса невольно слышала обычный для этого часа разговор. Я жду вас на улице. Одну или обеих, лучше обеих. И так далее.

Дрис Ларби, хозяин заведения, был непреклонен во всем, что касалось официальной морали. Это просто бар, и точка. В свободное от работы время девушки были вольны распоряжаться собой. Или вольны в принципе, ибо контроль был весьма жестким: пятьдесят процентов заведению, пятьдесят — самой девушке.

Случались выезды и вечеринки на стороне, где нормы претерпевали изменения в зависимости от места, личности участников и, так сказать, образа действия. Я предприниматель, любил повторять Дрис. А не просто какой-нибудь сутенер.

Вторник, почти конец мая. В этот вечер народу было немного. На пустом пятачке понапрасну заливался Хулио Иглесиас. «То был красавец-кабальеро», — пел он. Тереса, машинально шевеля губами, беззвучно подпевала, сидя с шариковой ручкой в руке над листком бумаги, освещенным лампой возле кассы. Так себе вечер, думала она. Почти пустой. Не то, что в пятницу или в субботу; тогда приходилось подвозить девочек из других заведений, потому что в «Джамилу» битком набивались чиновники, коммерсанты, богатые марроканцы с той стороны границы и офицеры гарнизона. В общем, приличный средний уровень, из особо крутых — почти никого, кроме неизбежного минимума. Девушки чистенькие, молодые, симпатичные — Дрис набирал их в Марокко, на окраинах Мелильи, иногда попадались из Европы, с Полуострова, и обновлял каждые полгода.

Пунктуальные — так сказать, отличительная черта заведения — выплаты представителям закона и соответствующим властям, чтобы те жили сами и давали жить другим. Бесплатные рюмки и стаканчики заместителю комиссара полиции и инспекторам в штатском. Образцовое заведение, все лицензии в полном порядке. Почти без проблем. Ничего такого, чего Тереса не знала бы наизусть и не хранила бы, умноженное до бесконечности, в своей еще свежей памяти о Мексике. Вся разница лишь в том, что здесь, хоть народ не отличался особой учтивостью, и манеры были похуже, никто не хватался за пистолет, а улаживал все ловко и аккуратно. И даже — к этому ей долго пришлось привыкать — были люди, которые совсем не брали взяток. Вы ошибаетесь, сеньорита. Или грубее, но очень по-испански: сделайте мне одолжение и засуньте это себе в задницу. Что, разумеется, иногда осложняло жизнь. Но часто и облегчало.

Весьма успокаивало, что не нужно бояться полиции.

Во всяком случае, постоянно.

Ахмед вернулся со своим веником и совком, зашел за стойку и принялся болтать с тремя свободными девушками. Дзинннь. С того столика, где гости разбили два стакана, доносились смех, тосты, звон бокалов. Ахмед, подмигнув, успокоил Тересу. Там все в порядке.

Счет у них получится солидный, удостоверилась она, глянув на свой листок. Деловые люди — испанцы и марокканцы, отмечают какое-то соглашение; пиджаки на спинках стульев, воротнички рубашек расстегнуты, галстуки в карманах. Четверо мужчин средних лет и четыре девушки. Шампанское — якобы «Моэ-э-Шандон» — быстро исчезало из ведерок со льдом; пять бутылок, и наверняка до закрытия заведения они закажут еще одну. Девушки — две арабки, еврейка и испанка — были молоды и хорошо знали свое дело. Дрис никогда не спал со своими кадрами — в своем гнезде даже птицы не гадят, говорил он, — но иногда присылал друзей в качестве, так сказать, трудовых инспекторов. Товар высшего качества, хвастался он потом. В моих заведениях товар только высшего качества. Если же отчет инспектора был отрицательным, Дрис никогда не бил провинившуюся — просто выгонял ее, и все. Контракт аннулирован. Уж чего-чего, а девушек в Мелилье хватало, благодаря нелегальной иммиграции, кризису и так далее. Попадались такие, кто мечтал уехать на Полуостров, сделаться моделью и пробиться на телевидение, однако большинство довольствовалось разрешением работать и легальным проживанием.