Клуб Дюма, или Тень Ришелье - Перес-Реверте Артуро - Страница 20

Корсо раздраженно отвернулся от экрана. Чутье изменило ему, он рылся в закоулках памяти и ничего там не находил. Он встал и сделал несколько шагов по темной комнате. Потом направил свет лампы на стопку книг у стены. Присел и выбрал два толстых тома – современное издание «Мемуаров» Александра Дюма-отца. Вернулся к столу и принялся их листать. Вдруг внимание его привлекли три фотографии. На одной Дюма был запечатлен сидящим, присутствие африканской крови было очевидно – лицо мулата, курчавая шевелюра. Дюма с улыбкой смотрел на Изабель Констан, которая – прочитал Корсо надпись под фотографией – в пятнадцать лет стала любовницей писателя. Вторая фотография запечатлела уже зрелого Дюма с дочерью Мари. Патриарх беллетристики находился на вершине славы и позировал фотографу добродушно и вальяжно. Третья фотография оказалась, на взгляд Корсо, самой любопытной. Шестидесятипятилетний Дюма – еще сильный, с прямой осанкой, сюртук распахнут на круглом животе – обнимал Аду Менкен, одну из последних своих возлюбленных, которой, как гласил текст, «нравилось фотографироваться в полуобнаженном виде рядом с великими мужами – после сеансов спиритизма и черной магии, которыми она очень увлекалась…». На снимке были хорошо видны обнаженные ноги, руки и шея Менкен, и такая фотография в ту эпоху была свидетельством скандальной распущенности. Девушка, больше внимания уделявшая камере, чем стоящему рядом старику, положила голову на его мощное плечо. Что касается Дюма, то на лице его читались следы долгой жизни, проведенной в роскоши и излишествах, наслаждениях и кутежах. Пухлые щеки бонвивана, губы, сложенные в ироничную, но довольную усмешку. А глаза смотрели на фотографа с шутливым ожиданием – словно просили не судить его слишком строго. Толстый старик и пылко-бесстыдная девица, которая явно выставляла напоказ, будто редкостный трофей, писателя, чьи герои и приключения успели покорить сердца стольких женщин. Старый Дюма словно просил с пониманием отнестись к тому, что он уступил капризу девушки, молодой и красивой, в конце-то концов, с нежной кожей и чувственными устами, которую судьба подарила ему на последнем отрезке жизненного пути – всего за три года до смерти. Старый развратник. Корсо, зевнув, захлопнул книгу. Стариннее наручные часы, которые он частенько забывал завести, остановились на четверти первого. Он подошел к окну, открыл одну створку и вдохнул холодный ночной воздух. Улица по-прежнему выглядела пустынной.

Все это очень странно, пробурчал он, возвращаясь к столу, чтобы выключить компьютер. Взгляд его метнулся к папке с рукописью. Он машинально открыл ее и снова перелистал страницы, исписанные двумя разными почерками: одиннадцать голубых листов и четыре белых. «Apres de nouvelles presque desesperees du roi…» После вестей о почти безнадежной болезни короля… Корсо направился к стопке книг, отыскал огромный красный том – анастатическое издание Х. К. Латта, 1988 год, – включавший весь цикл романов о мушкетерах, а также «Графа Монте-Кристо», воспроизведенного по изданию «Ле Вассер» с гравюрами чуть ли не времен самого Дюма. Открыл главу «Анжуйское вино» на странице 144 и принялся читать, сравнивая текст с рукописью. Если не обращать внимания на одну мелкую опечатку, тексты были идентичными. Глава сопровождалась гравюрами Уйо по рисункам Мориса Лелуа[53]. Король Людовик XIII прибывает в Ла-Рошель с десятитысячным войском. Среди тех, кто его сопровождает, на первом плане четыре всадника в широкополых шляпах и форменных мундирах королевских мушкетеров господина де Тревиля, в руках – мушкеты. Разумеется, трое из них – Атос, Портос и Арамис. Вскоре они встретятся со своим другом д'Артаньяном, пока еще простым кадетом в роте гвардейцев господина Дезэссара. Гасконец пока еще не знает, что анжуйское вино отравлено, что это подарок его смертельного врага – миледи, которая решила таким образом отомстить ему за жестокое оскорбление: он проник на ее ложе, выдав себя за графа де Варда, и целую ночь наслаждался ее любовью. Хуже того, д'Артаньян случайно раскрыл страшную тайну миледи: на плече ее палач выжег позорное клеймо – цветок лилии. Такова предыстория, и, зная нрав миледи, легко угадать, что изображено на следующей картинке: на глазах изумленного д'Артаньяна и его товарищей бандит Бризмон в страшных муках испускает дух – ведь он выпил вина, предназначенного господам. Покоренный магией текста, который он не перечитывал лет двадцать, Корсо дошел до сцены, где мушкетеры и д'Артаньян ведут речь о миледи:

– Как видите, милый друг, – сказал д'Артаньян Атосу, – это война не на жизнь, а на смерть.

Атос покачал головой.

– Да-да, – ответил он, – я вижу. Но вы, значит, думаете, что это она?

– Я в этом уверен.

– А я должен сознаться, что все еще сомневаюсь.

– Однако же – лилия на плече?

– Это англичанка, совершившая во Франции какое-то преступление, за которое ее заклеймили.

– Атос, Атос, уверяю вас, это ваша жена! – повторял д'Артаньян. – Неужели вы забыли, как сходятся все приметы?

– И все-таки я думаю, что та, другая, умерла. Я так хорошо повесил ее…

На этот раз покачать головой пришлось уже д'Артаньяну.

– Но что же делать? – спросил он.

– Нельзя вечно жить под дамокловым мечом, – сказал Атос, – необходимо найти выход из положения.

– Но какой же?

– Постарайтесь увидеться с ней и объясниться. Скажите ей: «Мир или война! Даю честное слово дворянина, что никогда не скажу о вас ни слова, что никогда ничего не предприму против вас. Со своей стороны, вы должны торжественно поклясться, что не будете вредить мне. В противном случае я дойду до канцлера, дойду до короля, я найду палача, я восстановлю против вас двор, я заявлю о том, что вы заклеймены, я предам вас суду, и, если вас оправдают, тогда, ну, тогда, клянусь честью, я убью вас где-нибудь под забором, как бешеную собаку!»

– Я не возражаю против этого способа, – сказал д'Артаньян, – но как же увидеться с ней?

Одни воспоминания тянут за собой другие. В голове у Корсо вдруг сверкнул луч, и в памяти забрезжило что-то очень знакомое. На сей раз он не дал видению растаять: это опять был тот тип в черном, шофер «ягуара», стоящего перед домом Лианы Тайллефер, субъект, который сидел за рулем «мерседеса» в Толедо… Человек со шрамом. И именно мысль о миледи оживила память Корсо.

Он размышлял над этими фактами в некотором смущении. И тут все встало на свои места. Конечно же, миледи, леди Винтер, какой ее впервые увидел д'Артаньян: вот она выглядывает из окошка своей кареты перед гостиницей в Менге – в первой главе романа. Миледи, беседующая с незнакомцем… Корсо быстро перелистал страницы, отыскивая нужную сцену:

Он вперил гордый взгляд в незнакомца и увидел человека лет сорока, с черными проницательными глазами, с бледным лицом, с крупным носом и черными, весьма тщательно подстриженными усами.

Рошфор. Подлый агент кардинала, враг д'Артаньяна; тот, из-за кого отколотили гасконца в первой главе, кто украл у него рекомендательное письмо к господину де Тревилю и по чьей вине д'Артаньяну пришлось биться на дуэли с Атосом, Портосом и Арамисом… Вот такой пируэт сделала память Корсо, такие необычные ассоциации зародились у него в голове. Он растерянно почесал затылок. Но какая связь может существовать между соратником миледи и шофером, который намеревался сбить его в Толедо?.. Да еще этот шрам… В тексте ни о каком шраме не упоминалось; а ведь Корсо отлично помнил: эта метка всегда была у Рошфора на лице. Он снова полистал книгу и нашел нужный кусок в третьей главе, где д'Артаньян рассказывает господину де Тревилю, что с ним произошло:

– Скажите мне… – начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менте, – скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске?

– Да, как бы ссадина от пули.

Легкий рубец на виске. Вот оно, подтверждение. Но Корсо почему-то запомнилось, что шрам был больше, и не на виске, а на щеке, совсем как у шофера в черном. Он задумался и вдруг расхохотался. Теперь картина была полной и даже обрела цвет: Дана Тернер в «Трех мушкетерах» выглядывает из окошка кареты, рядом – классический злодей – Рошфор: но у него не бледное лицо, как в романе Дюма, а смуглое, широкополая шляпа с пером и большой шрам – да, большой шрам, пересекающий щеку сверху вниз. Так что воспоминание оказалось не столько литературным, сколько кинематографическим, что разом и позабавило, и разозлило Корсо. Проклятый Голливуд!