Кавалер в желтом колете - Перес-Реверте Артуро - Страница 44

— Хорош.

Алатристе, поморгав, убедился, что левый глаз у него заплыл и не открывается. Все же ему удалось рассмотреть рябое лицо итальянца — шрам над правым веком напоминал о схватке на борту «Никлаасбергена».

— Ты тоже недурен.

Подстриженные усики встопорщились улыбкой едва ли не сочувственной.

— Прошу прощения за доставленные неудобства, — сказал Малатеста, проверяя, насколько туга веревка. — Сильно режет?

— Прилично.

— И мне так кажется. У тебя сейчас не руки, а прямо баклажаны какие-то.

Он повернулся к двери, позвал кого-то, и через порог шагнул человек. Алатристе узнал его — тот самый бородатый крепыш, с которым он чуть не столкнулся на почтовой станции. Малатеста приказал ему немного ослабить путы, а покуда тот выполнял поручение, приставил кинжал к горлу капитана, чтоб не вздумал воспользоваться представившейся возможностью. Когда они вновь остались вдвоем, он спросил:

— Пить, наверно, хочешь?

— Чертовски.

Малатеста, спрятав кинжал в ножны, поднес к губам Алатристе сосок бурдюка, при этом очень внимательно разглядывая капитана. При свете фонаря капитан тоже видел устремленные на него глаза — черные и твердые, как полированные агаты.

— Ну, теперь выкладывай, с чем пришел.

Итальянец улыбнулся, как бы призывая к христианскому смирению и приятию неизбежного. В подобных обстоятельствах это было малоутешительно. Затем почесал в ухе, будто прикидывая, какое действие произведут его слова, и наконец ответил:

— Укладывайся в дорогу.

— Тебе, что ли, поручено спровадить меня?

Малатеста пожал плечами в том смысле, что не все ли, мол, равно, а вслух сказал:

— Да наверно…

— И кем же?

Малатеста медленно, не сводя глаз с капитана, мотнул головой и ничего не ответил. Потом встал, поднял с пола фонарь и, уже направляясь к дверям, уронил:

— Врагами ты обзавелся уже давненько…

— Кем еще, кроме тебя?

Послышался сиплый смешок:

— А я тебе не враг, капитан Алатристе. Я — твой противник Разницу понимаешь? Противник тебя уважает, даже если убивает в спину. Враги — дело другое… Враг презирает тебя, даже если душит в объятиях и поет тебе осанну.

— Хватит разглагольствовать. Зарежешь меня как собаку.

Малатеста, уже собиравшийся захлопнуть за собой дверь, помедлил, склонил голову набок. Он словно раздумывал, надо ли что-нибудь отвечать на это. Потом прибавил:

— Насчет собаки — это, конечно, звучит грубовато. Но по сути — верно.

— Сволочь ты.

— Держи себя прилично. Вспомни, как ты недавно заявился ко мне в гости… Может, послужит тебе утешением то, что юдоль земную ты покидаешь в хорошей компании.

— Это кого же ты имеешь в виду?

— Угадай.

Покуда капитан соображал, сколько будет дважды два, итальянец терпеливо и благопристойно ждал у двери.

— Не может быть! — наконец высказался Алатристе.

— Мой соотечественник, некто Данте Алигьери, уже высказался по этому поводу, — ответил итальянец. — Примерно так «Росаfavilla granfiamma seconda"[31]

— Неужели опять король?

На этот раз Малатеста не ответил. Лишь улыбнулся пошире, глядя на ошеломленного капитана.

— Меня это нимало не утешает, — пробормотал тот.

— Могло быть хуже. Это я тебя имею в виду. А так — вот-вот попадешь в анналы.

Алатристе пропустил это замечание мимо ушей.

— Иными словами, кто-то хочет выбросить короля из колоды… И сделать это моими руками?

В подвале снова раздался сиплый смех итальянца.

— Я ничего вам не говорил, сеньор капитан… Но если что-то и может доставить мне удовольствие в тот миг, когда я буду отправлять вас к праотцам, — так это твердая уверенность, что никто не упрекнет меня в убийстве человека невинного или слабоумного…

— Я люблю тебя, — повторила Анхелика.

Темнота скрывала ее лицо. Я постепенно приходил в себя, будто просыпаясь от сладостного сна, но при этом сознание оставалась ясным. Руки Анхелики все еще обвивали меня, и она была так близко, что мне казалось — мое сердце стучит и колотится об ее полуобнаженное, шелковисто-гладкое тело. Я открыл рот, чтобы сказать, что и я ее люблю, но с губ моих слетел лишь истомленно-блаженный стон. Теперь уже ничто на свете не сможет разлучить нас, мелькнуло в отуманенной голове.

— Мальчик мой… — сказала она.

Глубже зарывшись лицом в ее растрепавшиеся волосы, я проскользил пальцами вдоль нежного изгиба ее бедра и прильнул губами к ямке меж ключиц — к тому месту, где расходилась шнуровка полураскрытой сорочки. Ночной ветер завывал в печных трубах, грохотал по крыше, а здесь, среди смятых простынь, царил глубокий покой. Все осталось снаружи, а здесь были только наши сплетенные юные тела и эти гулкие, мало-помалу затихавшие удары сердца. Внезапно, словно бы в неком озарении, я понял, что проделал весь долгий путь из Оньяте в Мадрид, через подвал инквизиции к фламандским полям, а оттуда — в Севилью и Санлукар, пережил столько испытаний и чудом уцелел посреди стольких опасностей для того лишь, чтобы стать мужчиной и оказаться этой ночью в объятиях Анхелики де Алькесар. Своей ровесницы, назвавшей меня сейчас «мальчик мой». Женщины, обладавшей, казалось, таинственной способностью управлять моей судьбой.

— Теперь ты должен будешь на мне жениться, — прошептала она. — Когда-нибудь…

Сказано это было разом и серьезно, и насмешливо, и странно подрагивавший голос приводил на память шелест листьев на ветке. Я сонно кивнул, и она поцеловала меня в губы. Но откуда-то издалека, из самых глубин сознания пробивала себе путь на поверхность какая-то пока еще смутная мысль, похожая на отдаленный шум ветра в ночи. Я пытался ухватить ее, эту мысль, но руки Анхелики, но губы ее мешали мне. Охваченный беспокойством, я шевельнулся. Так бывало под Бредой, когда в поисках пропитания мы забредали в расположение неприятеля, и умиротворение пейзажа с пологими всхолмлениями зеленых лугов, рощицами, каналами и ветряными мельницами вдруг, в одно мгновение, вдребезги разбивалось топотом кавалерийского разъезда, вылетающего на тебя из-за пригорка. Мысль вернулась, и на этот раз стала отчетливей. Отзвук, неясный очерк… Ветер вдруг взвыл, ударил в ставни — и я ухватил ее. Сверкнуло, обожгло и высветило. Капитан! Конечно же, капитан!

Высвободившись из рук Анхелики, я рывком приподнялся. Капитан Алатристе не явился к назначенному сроку, а я валяюсь в постели, погруженный в глубочайшее из забвений.

— Что с тобой? — спросила она.

Не ответив, я соскочил на холодный пол и стал в темноте нашаривать одежду.

— Куда ты?

Нащупал рубашку. Подобрал штаны и колет. Анхелика, ни о чем уже не спрашивая, тоже спрыгнула с кровати. Она хотела удержать меня, и я злобно отшвырнул ее. Мы сцепились, но вот, застонав от ярости или от боли, она упала на кровать. Мне было все равно. В ту минуту я напрочь утратил возможность что-либо чувствовать — кроме жгучего бешенства к самому себе, отступнику и дезертиру.

— Будь ты проклят! — вскричала она.

Я снова начал шарить по полу, отыскивая башмаки. Наткнулся на пояс и, уже затягивая его, понял, что он непривычно легок Ножны кинжала были пусты. Куда, к дьяволу, он запропастился? — подумал я. Где же он?.. — собирался я задать этот дурацкий вопрос, который от произнесения вслух не стал бы умнее, но в этот миг спину мне обожгла острая боль и резкий холод, а тьма вдруг наполнилась множеством светящихся точек, похожих на крошечные звездочки. Я вскрикнул — отрывисто и негромко. Хотел было обернуться и ударить в ответ, но силы мне изменили, и я упал на колени. Анхелика, схватив меня за волосы, заставила запрокинуть голову. Я ощущал струящуюся по спине кровь, а потом — прикосновение ледяной стали к своему горлу, и подумал с отчетливостью, которой сам поразился: она сейчас зарежет меня, как барашка. Или кабанчика. Мне случалось читать о какой-то волшебнице, жившей в древности и обращавшей мужчин в свиней.