Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают - Байер Марсель - Страница 23

Мы планировали издать книгу весной 1977-го. Томас собирался получить разрешение на выезд в декабре 1976-го и склонил нас к тому, чтобы перенести выход сборника на более ранний срок. Нужно много сил, чтобы нарушить привычный для издателей, типографий, книжных магазинов и читателей ритм «весна — осень — весна — осень», но Томас убедил нас в том, что необходимо пройти через это испытание. До тех пор в нашем издательстве было правило: никаких фотографий авторов на обложке Томас вместо обычной аннотации удостоился биографической справки с фотографией. Прессе следовало заранее отправить гранки и книги — для Браша мы сделали и это исключение. Подробности того драматического периода с середины ноября до конца декабря слились у меня в памяти в одно-единственное ощущение: счет шел на часы. Так как мы ничего не могли обсуждать ни по телефону, ни в письмах, мне несколько раз в неделю приходилось ездить на улицу Вильгельма Пика, проходя через КПП на Гейне — или Борнхольмерштрассе. Незадолго до отъезда Томас был допущен к Эриху Хонеккеру и сразу же рассказал мне об их конфиденциальной беседе. Ему польстило, что глава государства, прощаясь, сдержанно выразил ему свое уважение и пожал руку.

Наконец, наметили дату отъезда. Точное число я назвать не могу: в моем редакторском ежедневнике за 1976 год, где имя «Томас» или «Браш» встречается 34 раза, день отъезда не отмечен. По квартире сновали грузчики, многие вещи пришлось отдать родным. В конце концов, квартира опустела и в последний вечер мы с Анной Дуден пришли на прощальную вечеринку. Среди гостей были многочисленные друзья семьи и театральные коллеги Кати. Слезы, ругательства, проклятья, объятья, поцелуи, договоренности о встречах, зависть, отчаяние. Томас попросил меня (или я ему предложил) на следующий день встретить их на машине у вокзала Цоо. Томас и Катя непременно хотели уехать на первой электричке, которая прибывала около половины шестого утра. Я попытался их отговорить: будет лучше, если в первые часы на Западе они будут чувствовать себя бодро. «Можете приехать в семь или даже в девять. Запад никуда не денется». Нет — Томас и в этом вопросе настоял на своем. Когда около двенадцати подошло время прощаться, он вышел с нами на улицу и готов был расплакаться, мы обнялись крепче, чем когда бы то ни было.

На следующий день, когда я в половине шестого подъехал к вокзалу, они с легким багажом в руках уже спускались по вокзальной лестнице: Томас, Катя и маленькая Анна. Единственные пассажиры в полутьме. Все трое выглядели измученно, длинная ночь утомила их. Сначала я отвез Катю с Анной к родственникам то ли в Райникендорф, то ли в Тегель, а потом мы с Томасом поехали ко мне домой. Сдается мне, он после первого же глотка кофе побежал к телефону, чтобы оповестить своих друзей в Восточном Берлине. Я сказал: «Они еще спят». Ему было все равно — не пристало друзьям спать, когда Томас звонит.

Вскоре пришли Йорг Меттке, редактор журнала «Шпигель», и еще несколько знакомых. Мы все окружили Томаса, и он с нашей помощью принялся составлять заявление для печати. Первый черновик он написал на оберточной бумаге. Пока несколько предложений обрели приемлемую форму, прошло, наверно, часа два — настолько усталым, взвинченным и одержимым идеей начать все заново был этот человек, только что сменивший родину. Ни в коем случае не хотел он выглядеть в глазах общественности диссидентом — об этом нужно было заявить сразу.

На листочках, которые хранились в моем экземпляре «Сыновей», последняя редакция пресс-релиза выглядит так: «Как мне сообщили в соответствующих государственных органах ГДР, в обозримом будущем издание и распространение большей части моих сочинений не представляется возможным. Помимо пьес и стихов, речь прежде всего идет о сборнике рассказов „Сыновья умирают до отцов“, где описаны события, произошедшие в стране, в которой я вырос и которая меня сформировала. В начале 1977 года он выйдет в западноберлинском издательстве „Ротбух“. Так как публичное обсуждение моего творчества является для меня жизненно важным, я был вынужден подать заявление на выезд из ГДР. Мой запрос был удовлетворен, и мне вместе с Катариной Тальбах было разрешено сменить место жительства».

Я напечатал заявление, Меттке передал его Немецкому информационному агентству, а после была назначена дата интервью для «Шпигеля», о котором предварительно договорилось наше издательство. Только теперь Томас немного успокоился, но тем не менее отказался от предложения поспать и снова пошел к телефону, чтобы попросить других своих друзей прийти вечером в ресторан на бульваре Кудамм. Я поразился, скольких людей, в том числе известных, он умудрился активизировать в первые же часы на западноберлинской земле.

Через несколько дней книга вышла, Браш дал интервью «Шпигелю», пресса ликовала, первые восемь тысяч экземпляров разошлись как горячие пирожки — и уже на третий или пятый день своего пребывания на Западе Томас встретился во Франкфурте с Зигфридом Унзельдом и договорился о публикации своей следующей книги в издательстве «Зуркамп»[23].

Никогда прежде авторы меня так не предавали, вернее, только эту смену издателя я воспринял как предательство. Мы помогли ему с выездом, все наше издательство трудилось над тем, чтобы обеспечить ему оптимальный старт на Западе, а он первым делом поспешил продаться более крупному и богатому издательству. Причем отдал им именно ту рукопись (основа для «Карго», вышедшего в 1977-м), об издании которой у нас была устная договоренность. Сколько усилий мы приложили в эти недели, чтобы поднять его, никому не известного автора, на самый верх! На какие риски пошли ради него — даже поставили под угрозу дальнейшее издание Хайнера Мюллера! Что ж это за друг, который еще вчера клялся в преданности, а сегодня говорит: «Sorry, so what?»[24] Было горько слышать его вялые оправдания: он, дескать, не придерживается «левых» взглядов, поэтому ему не место в «левом» издательстве. Кроме того, он якобы хотел независимости от Мюллера и не желал, чтобы его труды и произведения Хайнера выходили в одном издательстве.

Потрясение было настолько сильным, что мы стали избегать друг друга. А его книга тем временем продавалась все лучше и лучше, слава росла, театры наперебой рвались ставить его пьесы. Только через полгода, а то и через год отношения стали немного налаживаться. Я пытался избавиться от разочарования, говоря себе: он гений, гении — предатели, они в этом не виноваты, не держи на него зла. Через полтора года в присутствии Кати состоялся первый примирительный разговор. Постепенно мы снова нашли общий язык, несмотря на то что долго не виделись. Но у меня больше не было ни сил, ни желания усмирять его манию величия и высказывать конструктивную критику, в которой он нуждался.

В будущем Брашу так и не удалось достичь тех рекордных тиражей, не удалось написать столь же сильную прозаическую книгу, как «Сыновья умирают до отцов». А в девяностые годы он по разным вопросам обращался ко мне за советом и дарил свои книги, в которых, отчасти из угрызений совести, отчасти из сентиментальности, писал: «Моему первому издателю».

Эмине Севги Эздамар

ДОРОГОЙ БЕССОН

© Перевод Т. Набатникова

Вечером я должна была сесть в поезд на Берлин, а днем ко мне пришел мой разведенный муж и пригласил меня покататься на корабле по Босфору. Он купил гранат, разломил и дал мне половину. На корабле мы не разговаривали. Время от времени я вглядывалась в его лицо. Мне хотелось быть крошечным существом, которое могло бы разместиться на этом лице — там есть реки, долины, горы, колодцы, пашни. Мне хотелось пройтись по ним, а потом залечь в его длинных волосах и спать. Мимо шла цыганка, глянула на нас и сказала: «Дай мне тридцать лир, а я дам тебе талисман, который превращает любовь в сахар». Он дал ей денег, и цыганка взяла мою ладонь: «В тебе много скорби». Камешек, который она мне дала, надо было выбросить в море: мою скорбь. Вдвоем смотрели мы, как круги расходились по воде, когда камень пошел ко дну. Мой муж процитировал Константиноса Кавафиса: