Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают - Байер Марсель - Страница 14

В ГОРУ (ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ)

Ночью (в начале двенадцатого на А4 (примерно в трех километрах после съезда на Эйзенах-Вест) в кабине его Scania 420 LB, год выпуска…) (И ЧТО ЖЕ ТЫ ЧУВСТВОВАЛ, КОГДА ВЕЗ КОНТЕЙНЕР В ПЕРВЫЙ РАЗ? — КАЗАЛОСЬ, БУДТО ТАЩУ ЧЕРЕЗ ПОЛСТРАНЫ ЖИЛОЙ КВАРТАЛ. ОСОБЕННО СТРАШНО БЫЛО, КОГДА ДОРОГА ШЛА ПОД ГОРУ, ДУМАЛ, ТОРМОЗА ТОЧНО ОТКАЖУТ) (перед глазами у него — свет собственных фар и габаритные огни машины, которая (пойдя на обгон) прошла вперед и удаляется теперь все быстрее, и (в (левом) зеркале) огни машины, которая, уже минуты две-три следуя за ним, нагоняет его, и огни машин, что движутся по встречной полосе (сейчас та уходит далеко влево), а в ушах у него — (идущие снизу) гул мотора и шум от соприкосновения шин с мокрым асфальтом (прошло больше часа, как зарядил дождь)), ОН СМОТРИТ (хотя дорога на протяжении двенадцати с лишним километров идет в гору, он уже минут пять едет на последней передаче) теперь не на габаритные огни трейлера перед ним, а глядит (повернув голову (слегка) влево (по встречной полосе несутся в этот момент бок о бок (кто кого обгонит) два грузовика (их тени! (КАК ДВА БЫКА, ГОТОВЫХ РИНУТЬСЯ В БОЙ) на очертанья леска, на той стороне, сразу же за встречной полосой, думает (…), о чем, однако, он теперь (так как устремил взгляд сперва вперед, а затем (таким же движением головы) направо) больше не думает, а видит, что лесок (который чуть ли не примкнул к ограждению) — это ели, (напрягает зрение, ведь лесок должен вот-вот расступиться, и справа он сможет увидеть долину (с домами, группками стоящими вдоль улицы) (что там, справа внизу, он, по крайней мере, увидит огни)), и лесок справа от дороги действительно расступается, но он видит за дорогой лишь темень (дождь!), обращает, когда (через несколько мгновений) справа в поле зрения вновь врезается какая-то рощица, (легким поворотом головы) взгляд вперед, габаритные огни машины, которая долго шла пред ним, теперь удалились от него настолько, что он их в темноте уже почти не видит, зато вскоре различает перед собой (там, куда достает сноп света из фар) над полотном дороги щит с надписью, что до СЪЕЗДА НА ХЕРЛЕСХАУЗЕН еще 1000 метров (замечает, чуть скосив глаза (к левому зеркалу), что идущая следом за ним машина приблизилась к нему почти вплотную и через секунду-другую обгонит его, минует щит со стрелкой ВЫЕЗД ИЗ ХЕРЛЕСХАУЗЕНА и катит (преследуемый другим таким же) дальше — под струями дождя, в темень…

Анетта Пент

ЕЕ ГРАНИЦЫ

© Перевод Н. Солдатов

Граница I. О границах она знала не много, но важнейшие ей показали. Северная граница квартала: светофор рядом с магазином импортной мебели. Дальше нельзя, там уже шумит подъездная дорога к автобану. Граница на юге: гигантский пустырь, где скоро появится очередная новостройка, и туда тоже путь закрыт, там дымит запрещенная мусорная свалка, там на драных кушетках собираются подростки, бьют пустые бутылки о камни и бетонные обломки. Пограничная территория опасна, особенно для тех, кому семь лет и кто пока мало знает об окружающем мире: только то, что этот квартал находится в Кельне, а Кельн стоит на Рейне, а Рейнская область расположена в Германии, и еще то, что есть другие страны со своими границами, шлагбаумами, таможнями и паспортным контролем (на пути в Голландию, к морю, пограничник наклонится, мельком взглянет через заднее стекло на детей, прижавших к уху плеер, а рядом купальные принадлежности, надувные круги, сумка для пикника, — и пропускает машину), а одна из этих стран называется ГДР и тоже имеет границу. Очень строгую.

— Мои родители сюда оттуда, — сообщила ей Кристина с важным видом, им уже по девять, а граница, через которую оттуда перебрались сюда родители Кристины, — стена, это-то она знает, но не знает еще, что тут особенного — перелезть через стену, и чего этим хвастать? Она же не хвастается своими родителями, хотя те уж точно сделали много больше, нежели откуда-то сюда перелезли.

— Вообще, там не так уж плохо, правда? — начала она.

— То есть как? — растерялась Кристина.

— Они там хотят, чтоб все были равны, это ведь хорошо.

То ли она это читала, то ли слышала, то ли ее родители говорили, точно она не помнит. Примерно так: существуют разные способы поделить мир, а поделить его всем поровну — идея неглупая, как ей кажется, и они там так и сделали.

— Ну, не знаю, — сказала Кристина, чьи родители, по-видимому, рассказывали совсем другое, иначе зачем бы им лезть через стену.

А она уперлась: если раз и навсегда покончить с Кристининым хвастовством, то им и ссориться будет не с чего.

— Как же, — продолжала она, — ты ведь тоже за справедливость, а не так, чтобы одни были очень богатые, а остальные совсем бедные.

Тут Кристине, конечно, пришлось согласиться.

А она пошла в атаку:

— Может, твои-то родители больше хотели богатства, чем справедливости, потому и сбежали?

Кристина потеряла дар речи. Выскочила из беседки, которую родители построили за домом специально для нее и раскрасили в красные и желтые тона, тут подружки обычно встречались, а вот могли бы они иметь такое местечко для встречи в ГДР — неизвестно. Кристина ушла в дом, не предложив ей зайти на минутку, выпить сока, помириться, поговорить о чем-нибудь другом.

Но в этот день ни о чем другом не говорили.

Домой она вернулась, поболтавшись на улице, сбегав к магазину импортной мебели, посмотрев автобусное расписание и прикинув, как быстрее добраться до центра города, если б разрешили, — а отец ее уже ждет. Разговор предстоит серьезный, один из тех, когда смотрят друг другу в глаза и отвечают честно, она поняла это, как только увидела его лицо.

Ужин накрыт, даже масло уже на столе, хочется есть, но прежде — разговор, и отец сидит с прямой спиной, как на работе, и ждет.

— Звонила мама Кристины.

— Ну да, да, — пробормотала она, — мы тут немного поспорили…

Она плюхнулась на диван, встряхнув головой так, чтоб волосы хоть отчасти закрыли ей лицо.

— Думаю, нам есть о чем поговорить в связи с этим, — сказал отец.

— Кристина хвасталась… — вырвалось у нее. — Заявила, что ее родители, распрекрасные герои, смылись из ГДР, а я только-то и хотела сказать, что нечего тут лопаться от гордости, что и в ГДР все-таки есть хорошие идеи, ведь ты сам так говорил!

Отец вздохнул и умолк на минуту, подавленный неизбежностью объяснений, упрямством девятилетней дочери, невозможностью вместить в несколько предложений историю, которую пора истолковать ребенку.

Когда они, наконец, приступили к ужину, масло уже подтаяло. Теперь она знает, какой границей является та стена; знает, что родители Кристины рисковали жизнью, что не так-то просто разделить все поровну. Она все знает, но предпочла бы никогда не знать. До этой границы ей дела нет, так она решила.

Граница II. Десять лет спустя. Она идет вдоль стены — границы, разделяющей Белфаст. Сейчас она, пожалуй, знает о границах больше. Аттестат зрелости у нее в кармане, она теперь совершеннолетняя гражданка ФРГ и имеет право голосовать. А в ГДР так и не побывала. Там у нее ни родственников, ни друзей, ни связей. Зато пересекла множество других границ, со своим рюкзаком каталась туда и сюда на ночных поездах, на паромах, с четырьмя друзьями и тремя арбузами съездила на желтом «ситроене» во Францию, а арбузы-то как раз во Франции дешевле, раскладывала спальный мешок среди тосканских кипарисов, не спала ночи напролет на турбазах, где кишмя кишат комары, и в Швецию тоже съездила. А теперь хочет больше узнать об окружающем, о возможности мирного существования на земле, то есть о краевых зонах войны и мира.

— И в Европе идет война, — говорили ей друзья, с которыми она распевала песни во время Пасхального марша[14]. — Например, в Северной Ирландии, там есть кому помочь.

Вот она и приехала, чтоб увидеть все своими глазами, но прежде всего — убедиться в примирении, ведь это слово столь дорого для нее.