Дело чести - Перес-Реверте Артуро - Страница 1

Она была самой красивой Золушкой, какую я только видел. Шестнадцать лет, книжка про пиратов под подушкой и, как в сказках, – сводная сестра-злодейка, которая продала ее непорочность португальцу Алмейде, а тот, в свою очередь, собирался перепродать ее дону Максимо Ларрете, хозяину «Строительной компании Ларрета» и похоронного бюро «До встречи».

– Когда-нибудь я увижу море, – говорила девочка (тоже как в сказках), скребя шваброй полы борделя. И грезила об одноногом коке, об острове и о попугае, выкрикивающем черт знает какую чепуху насчет пиастров.

– Ага, и какой-нибудь красавчик-принц увезет тебя на своей яхте, – с издевкой подхватывала Нати, исключительно вредная по натуре баба. – Ишь, размечталась!..

Красавчиком-принцем был я, только никто из нас еще не знал об этом. А моей яхтой – сорокатонный «вольво-800 магнум», который ваш покорный слуга в ту самую минуту гнал по шоссе № 435, приближаясь к Хересу-де-лос-Кабальерос.

Разрешите представиться: Маноло Харалес Кампос, двадцать семь лет, служил в регулярных войсках в Сеуте [1] , потом провел полтора года за решеткой – так уж вышло: позволил себя сцапать, когда, съездив в Марокко, возвращался кое с чем таким, с чем возвращаться не стоило. На память о службе отечеству остался выщербленный зуб (это мне крепко вмазал один сержант), а на память о тюрьме Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария – покореженная носовая перегородка и две татуировки: на правой руке, пониже плеча, одна – сердце и слово «Кусочек», на левой другая – «Я родился тибе на беду». Этой буковкой "и" в слове «тибе» я обязан моему приятелю Пако Шестипалому: разукрашивая меня, он был в хорошем градусе, ну, и, ясное дело… Кстати, в тот день, о котором я веду речь, как раз исполнилось три месяца с моего выхода на свободу, и это была первая работа, что мне удалось получить.

Так вот: я, жутко довольный собой, крутил баранку «вольво», слушал кассету «Лос Чунгитос», а сам думал о том, как заеду оттянуться к португальцу Алмейде, то есть к Нати, и знать не знал, какие события уже готовы были обрушиться на мою голову.

В общем, в тот день – день Пресвятой Девы Фатимской, я точно помню, ведь португалец Алмейда был очень набожен, и над входом в его бордель красовался изразец с образком, а над ним фонарик, – где-то после обеда, я припарковал свой грузовик, сунул под рукав футболки пачку «Уинстона» и выпрыгнул из кабины, собираясь облегчиться и выпить пива.

– Здорово, красавчик, – приветствовала меня Нати.

Она всех так встречала – «здорово, красавчик», – так что не подумайте ничего такого. Эта Нати была бабенка что надо, и мы, дальнобойщики, рекомендовали ее друг другу по ОВЧ – радио, по которому переговариваемся в рейсах: с ним не так одиноко в пути, а при нужде можно как-то подсобить друг другу. В заведении имелись и другие девушки – три-четыре доминиканки и одна полька, но я всегда подкатывался к Нати, если только она бывала свободна. Вообще-то она была бабой португальца Алмейды – он взял ее с улицы и сделал своим доверенным лицом. Она занималась кассой, управляла борделем, и все такое, но вот поди ж ты – и сама продолжала работать, мерзавка эдакая.

А у португальца Алмейды, когда он пересчитывал деньги, вся ревность проходила. Такой вот он был сукин сын…

– Вот, Нати, заехал с тобой побарахтаться. Если, конечно, ты не против.

– С тобой я никогда не против, красавчик. Пять кусков, ты же знаешь.

Скажу сразу: шлюхи интересуют меня не больше, чем любого другого мужика. Но дальние рейсы – штука тяжкая, да и одиноко бывает так, что просто невмоготу. А кроме того, в двадцать семь лет очень трудно забыть, как постился полтора года, сидя в каталажке. Вот только лишние деньжата у меня, конечно, нечасто водятся. Короче, вы понимаете. Маленькая радость раз в две-три недели здорово помогает сбросить напряжение и забыть о разных неприятностях, о перекопанных дорогах, о жандармах, которые, чуть что, начинают тебя трясти, как грушу: подавай им документы, накладные, то да се, да еще и костерят тебя почем зря – это вместо того, чтобы задерживать разных маньяков, банкиров и телеведущих.

От которых, по-моему, обществу больше всего вреда.

Ну, да бог с ними. В общем, я отправился с Нати в комнату, залил ей бак, а потом вышел, собираясь хлебнуть пивка, прежде чем снова залезть в кабину. Иду себе довольный, облегченный, футболку в джинсы засовываю. И тут я увидел ее.

Когда в жизни наступает какой-то важный момент, плохо – а может, как раз хорошо – то, что почти никогда не понимаешь его важности. Так что не подумайте, что забили колокола или музыка заиграла, как это бывает в кино. Я увидел пару огромных темных глаз, смотревших на меня из-за приоткрытой двери, и чудесное личико – просто как у юного ангелочка, – которое не вязалось со всем этим бордельным антуражем так же, как не вязались бы с образом Христа винтовка и пара пистолетов. Эта девочка – не шлюха и никогда не будет шлюхой, подумал я, продолжая идти к бару.

А потом обернулся – еще раз на нее взглянуть – и увидел, что она по-прежнему стоит на том же месте, за приоткрытой дверью.

– Привет, – сказал я, останавливаясь.

– Привет.

– Что ты тут делаешь?

– Я сестра Нати.

Ни черта себе. Сестра Нати. Пару секунд я стоял, разглядывая ее с головы до ног, а сам, наверное, то краснел, то бледнел. На ней было легкое коротенькое платьице, черное в мелкий цветочек, на груди не хватало двух последних пуговиц.

Темные волосы, смуглая кожа. Нежное пятнадцатилетнее чудо – как те, что видишь по телевизору в рекламах прокладок, которые совсем не мешают, не сбиваются и не протекают. Одним словом, как мы говорили в Эль-Пуэрто, конфетка. Или, еще лучше, мармеладка.

– Как тебя зовут?

Она разглядывала мои татуировки.

– Маноло, – ответил я.

– А меня – Мария.

Мария. Черт побери… Давай-ка, Маноло, давай, браток, уноси ноги отсюда, да поскорее, сказал я себе.

– Чем ты занимаешься? – спросила она.

– Грузовик вожу, – сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– А куда ездишь?

– На юг. В Фару… это в Португалии. К морю.

Мое тюремное чутье, которое никогда не подводит, подсказывало, что пора сматываться. И, словно в подтверждение этого, в другом конце коридора появился Окорок.