Логово врага - Юрин Денис Юрьевич - Страница 18

Открывшаяся взору Аламеза картина, с одной стороны восхитила, а с другой – вызвала отвращение; в одном смысле порадовала, а в ином весьма огорчила. Примерно такие же неоднозначные чувства испытывает человек, забежавший в кусты по малой иль великой нужде и обнаруживший там еще теплый труп молоденькой красавицы. Природой в сердца мужчин заложен инстинкт любоваться прелестями женского тела, даже если они частично уже потеряли свою красоту. Но близость чужой смерти и печальные мысли о том, что же здесь недавно произошло, не позволяют насладиться видом увядающего «цветка». Прекрасное и ужасное сталкиваются в голове случайного свидетеля преступления, и это весьма замедляет мыслительные процессы.

Глазам застывшего на месте, обомлевшего моррона предстало огромное подземное плато, поражающее своей природной красотой, удачно подчеркнутое светом множества горевших где-то вдали факелов и костров. В самом центре, пожалуй, самой большой пещеры из тех, которые он видел, и раскинулся махаканский город Марфаро, точнее, его обезображенный землетрясением, временем, а затем уж и пришедшими в подземелье людьми труп, печально именуемый руинами. Небольшая подземная река, лениво несущая свои воды куда-то на юго-восток, отделяла изрядно разрушенные стены города от худо-бедно восстановленного махаканского тракта, простиравшегося далее на север, наверняка именно туда, где и находился выход из подземелья в наземный мир или сразу во вражескую цитадель. К самому же городу от большака вело довольно широкое ответвление, невымощенное, но целиком устланное деревянными помостами, почти новыми, на которых издалека не было заметно следов гнили. Через речушку был возведен хоть деревянный, но довольно основательный крепкий и широкий мосток, перед которым находился небольшой военный кордон.

Видимо, стражи как таковой в подземелье не было, а все важные объекты охранялись обычными армейскими отрядами. Шеварийские пехотинцы у въезда на место сбора и вторичной сортировки руды несли службу весьма и весьма формально, поскольку и в мыслях не допускали, что сюда может проникнуть враг. Заступив на пост, они даже не облачились в доспехи, да и на проходивших мимо их походного застолья возле костра горняков или проезжавшие телеги лишь изредка поглядывали. Впрочем, это было немудрено и легко объяснимо. Возницы-гномы и их остальные сородичи были выращены, как смиренные рабы, и бунтарским идеям в их головах просто-напросто неоткуда было взяться. Что же касается шеварийских рабочих и мастеров, то их лица уже давно примелькались, стали привычными и обыденными, словно красивый, но наверняка уже наскучивший служивому люду подземный ландшафт.

Как город Марфаро уже давно прекратил существовать, но на его руинах, по большей части разрушенных не стихией, а разобранных человеческими руками, взросла новая жизнь, далекая от красоты, с эстетической точки зрения уродливая, но зато весьма бурная и деловитая. Переделанный и заново обжитый шеварийскими мастеровыми город напомнил Дарку большой, черствый, растрескавшийся пирог, из которого нерадивая хозяйка взяла да и вырезала окончательно испорченную середину, тем самым поделив его на две невкусных, но еще годных к употреблению в пищу горбушки. Там, где раньше находился центр города и прилегавшие к нему богатые кварталы, теперь простирался огромный пустырь, на котором не было ничего, кроме залежей камней и обломков строительного мусора, свозимого сюда, похоже, со всей округи. Следами былого являлись лишь торчащие из каменистой почвы низкие основания стен когда-то возвышавшихся здесь домов. То, что не уничтожила природа, затем разобрали по камушку для собственных нужд захватчики, обосновавшиеся на западной и восточной окраинах разрушенного и вымершего махаканского города.

Восточная часть была ближе к дороге и густо застроена производственными цехами, судя по всему, сталеплавильными, а также невзрачными подсобными домишками и крытыми складскими площадками. Именно туда в основном и направлялись везшие руду телеги. Похоже, гном, с которым Дарк разговаривал на карьере, сам точно не знал, что творится в городе, а точнее, как принято у нынешних обитателей подземелий называть «место сбора руды». Здесь явно производилось не только окончательное отделение насыщенной породы от малоценного шлака, но и металлургическая обработка руды. По крайней мере, телеги, переезжавшие через мосток и направлявшиеся не в сторону карьеров, а дальше по тракту на север, везли большие стальные листы, тщательно завернутые в мешковину. Кузниц, в привычном смысле этого слова, в Марфаро не было; из отсортированной руды выплавлялась лишь сталь, ну а что из нее делали потом, оставалось только гадать.

От мостка по дорожке, ведущей к западной окраине, шел в основном лишь пеший люд. Там, судя по всему, и находилось небольшое поселение горняков и прочих шеварийских рабочих, командовавших многочисленными «стадами» гномов. Из-за почти уцелевших в том месте крепостных стен не видны были крыши жилищ, но, судя по общей площади, поселок был довольно большим, а народу в нем жило раза в три-четыре больше, чем Аламез изначально предполагал. В таком поселении, да еще находившемся вдали от больших городов, просто не могло не быть собственного аптекаря да лекаря, тем более что горняцкое дело и выплавка стали не менее травмоопасны, чем война. Переломы, ушибы, ожоги и прочие увечья в результате несчастных случаев наверняка происходят на плавильнях и складах чуть ли не каждый день.

Большее, чем изначально Дарк предполагал, число жителей рабочего поселения играло на руку чужакам. Это обстоятельство внесло довольно существенную поправку в планы Аламеза и на практике означало, что шансы без стычки с солдатами миновать кордон да перейти через реку были довольно велики. Если на руинах Марфаро обитала хотя бы треть или половина тысячи человек, а не какая-то жалкая сотня, то часовые явно не знали всех до единого в лицо, даже если бы служили здесь с самого начала добычи. Пьяный горняк, которого товарищи тащили бы домой, подхватив под руки, бесспорно, привлек бы внимание расположившихся у костра солдат, но не заставил бы их приподняться с насиженных мест.

Как известно, пьянство – всего лишь свинство, а не порок и уж тем более не проступок и не преступление. Перепившего мужика солдаты всегда поймут и простят, поскольку сами частенько грешат согревающими душу напитками. Вид перепившего лишь смешит, если, конечно, им не является близкий тебе человек и если едва стоящий на ногах, ничего не соображающий, но весьма агрессивно настроенный пропойца не пытается измутузить тебя кулачищами, случайно перепутав с заклятым обидчиком или явившимся за ним бесом.

К тому же иного выхода у них с Крамбергом просто-напросто не было. Подземная речушка вряд ли была глубокой, да и хищной рыбы в ней явно не водилось, но открытое, хорошо просматриваемое со всех сторон пространство пещеры делало невозможным переправу что вброд, что вплавь, тем более с телом девицы на руках. Часовые заметили бы подозрительную троицу еще задолго до того, как та приблизилась бы к берегу. Оставлять Ринву одну на тракте было нельзя, причем как под телегой, так и в зарослях. Очнувшись одна, да еще непонятно где, девица либо натворила бы глупостей, либо банально зачесала бы себя до смерти. Тащить же разведчицу, перекинув через плечо, было явным провалом, как, впрочем, и попытка перевезти спутницу в бессознательном состоянии на телеге. У шеварийцев не принято подвозить попутчиков, да и повозку, которая бы направлялась не к производственным цехам на восточной окраине, а в жилую, западную часть города, можно было прождать несколько долгих часов.

Осмотр того, как испоганили шеварийцы первозданную красоту махаканского подземелья, к которой прежние хозяева наверняка относились более бережно, продлился не долее двух-трех минут. За это время по неожиданно ставшей пустынной дороге никто не прошел и не проехал, что также слегка изменило первоначальную точку зрения моррона, наивно предположившего, что вынужденные работать и жить глубоко под землей шеварийцы позабыли различия между днем и ночью. Видимо, несмотря на отсутствие здесь солнца, горняки-поселенцы все же сохранили привычное представление о времени суток. Сейчас наверняка уже настала пора, которую с большим допущением, но все же можно было назвать поздним вечером или началом ночи.