Преступный человек (сборник) - Ломброзо Чезаре - Страница 66

Уже в книге Герцена «С того берега» мы читаем: «Все разрушить, за все отомстить, все рассеять: даже и то, что подымает дух, даже науку и искусство, – вот преобладающий мотив». Бакунин рекомендует юноше святое и спасительное невежество, его идеал – это разбойник казак Стенька Разин, предводитель бунта при Петре Великом.

Равашоль. Более законченный тип прирожденных преступников мы имеем в лице Равашоля и Пини. Их преступность выражена не только в лице, но в их привычке к преступлению, в любви ко злу, в полном отсутствии морального чувства, в их бравировании ненавистью к семье, в их индифферентизме к человеческой жизни.

Равашоль

В лице Равашоля нам прежде всего бросается в глаза зверство, свирепость. Физиономия Равашоля в высшей степени асимметрична, надбровные дуги чрезмерно развиты, нос сильно изогнут в правую сторону, уши дегенеративные, помещены на различной высоте, нижняя челюсть огромна, квадратная и выдается вперед – все это характерные признаки прирожденного преступника. Прибавьте еще недостаток произношения, распространенный среди дегенератов.

Психология его вполне гармонирует с его внешним видом. Начальную школу он оставил почти безграмотным и по неспособности должен был отказаться от всякого ремесла. Тогда, погрязнув в пороках, он начинает красть и фабриковать фальшивые монеты, выкапывает труп, чтобы воспользоваться кольцами, убивает старого отшельника ради его сбережений. Рассказывают (впрочем, это не доказано), что в это же время он хочет убить мать и изнасиловать сестру.

Налицо здесь также и болезненная наследственность: его дед и прадед умерли на эшафоте как разбойники и поджигатели.

Пини. Другой пример прирожденного преступника мы имеем в лице Пини.

Пини, глава парижских анархистов, 37 лет; его сестра была сумасшедшей. На лице у него мало растительности, лоб покатый, огромные надбровные дуги, огромные челюсти, огромные уши.

Пини

Он не только с хвастовством говорили о своей принадлежности к партии анархистов, но объявлял, что украл более 30 тысяч лир из мести угнетателям-богачам, буржуазии; этот грабеж он называет законной экспроприацией экспроприируемых. Пини имел толпу поклонников. Вместе с Парминьяни он собирался убить анархиста Черетти, подозревая, что этот последний выдал его. Грабежи его возмущали истинных анархистов. В другой раз он покушался на убийство Прамполины, одного из честнейших и лояльнейших наших политических деятелей, который, сверх того, облагодетельствовал Пини. И все это – чтобы отомстить ему за теоретическую полемику против анархистов.

Преступность и политика

История знает много таких примеров, когда преступность и политика идут рука об руку и из которых с полной очевидностью явствует, что политическая страсть может брать верх над преступностью и наоборот.

Помпей имел на своей стороне все честные элементы тогдашнего общества; более гениальные Катон, Брут, Цицерон, Цезарь были окружены элементами дурными: Антоний – развратник и пьяница, Курион – банкрот, Клелий – сумасшедший, Долабелла, уморивший жену, наконец, Катилина и Клодий.

Клефты, греческие разбойники в мирное время, были храбрейшими защитниками независимости страны во время войн. В недавнее время, в 1860 году, Папа и Бурбоны пользовались разбойничьими шайками для борьбы с национальными партиями и национальными войсками; в Сицилии мафия восстала вместе с Гарибальди, а неаполитанская каморра поддерживала либералов. Этот печальный союз неаполитанской каморры с либералами продолжается и поныне; последние события в парламенте и управление этого города в очень недавнее еще время ясно показали всем, что связь эта продолжает существовать и нет надежды на улучшение положения.

Наблюдается, что преступность становится больше в первых стадиях революционных движений и восстаний; в это время энергия болезненная, ненормальная, берет верх над слабой и неуверенной; а так как в это же время существует как бы эпидемия подражания, то первая без труда толкает вторую на преступление.

Говоря о революционных эпохах, предшествовавших 1848 году, Чену показывает, как постепенно политическая страсть перерождается в склонность к преступлениям. Например, Коффино, известный предшественник современных анархистов, довел принцип коммунизма до того, что возвел грабеж в политический принцип: они грабили лавки купцов, так как последние, по их мнению, только обкрадывают своих клиентов; в свое оправдание они говорили, что таким образом они лишь отнимают у купцов награбленное и вызывают во многих недовольство, надеясь, что потом эти недовольные перейдут в ряды революционеров. Наряду с этим они занимались производством фальшивых банковых билетов; такими фактами, как последний, они не только оттолкнули от себя многих истинных республиканцев, но вследствие этого даже были приговорены к позорному наказанию в 1847 году.

Во время заговора против Кромвеля в Англии число грабителей вокруг больших городов сильно возросло. Они маскировали политическими тенденциями свои преступные наклонности и, нападая целыми шайками, допрашивали свою жертву, поклялась ли она в верности республике. Для усмирения их потребовалось целое войско, да и оно не всегда выходило победителем.

В период перед Французской революцией также наблюдается усиление бродяжничества, грабежи и разбои становятся чаще. Мерсье насчитывает целое войско убийц в 10 тысяч человек, которое собиралось вокруг столицы и последовательно проникало в нее. Во время террора это же войско присутствовало при массовых приговорах, затем при массовых расстрелах в Тулоне и во время нантского потопления. По определению Мейснера, войско и комитеты революционеров были «поистине организациями для того, чтобы безнаказанно совершать грабежи, убийства и всякого рода зверства».

Государственная тюрьма Консьержери 1790 года насчитывает 490 преступников, 1791 года – уже 1198; в это же время стал употребляться грабеж á l'americaine. Арестованные грабители кричали: «Âl'aristocrate!», думая спастись этим, и делали гримасы судьям, а арестованные женщины мастурбировали публично.

Совершенно подобные вещи имели место и во время Парижской Коммуны.

Население Парижа было обмануто в своих надеждах, оно изнервничалось во время бесславных войн и ослабело от голода и водки; никто в Париже не находил в себе сил для восстания. Зато люди без определенных занятий, преступники, сумасшедшие и алкоголики завладели городом. Их ненормальность дала им возможность властвовать над Парижем. Доказательством их преступности может служить устроенная ими резня буржуазии и новые казни, изобретенные ими самими; например, они заставляли пленников прыгать через стену и подстреливали их во время прыжка. Об их ненормальности говорят и такие факты, как совершенно ни к чему не нужное повторение выстрела: один заложник был прострелен 69 пулями, аббат Бенжи получил 62 прокола байонетом. Кровавая расправа военных судов не уничтожила этих преступлений; в 1883 году, когда выдвинулись анархисты, из 33 арестованных 13 были осуждены за грабеж. То же явление еще в большем размере повторилось в Бельгии во время стачки рабочих стеклянного завода: из 67 арестованных 22 были более 10 раз осуждены за воровство и насилие.

Глава 3. Эпилепсия и истерия

Та постоянная зависимость, которая существует между прирожденной преступностью и эпилепсией, вполне объясняет тот факт, что среди политических преступников так часто наблюдаются случаи политической эпилепсии и политической истерии.

Действительно, эпилептики и истерики благодаря их импульсивности, тщеславию, религиозности, частым и ярким галлюцинациям, повышенному ощущению собственной личности, периодической гениальности легко делаются религиозными и политическими новаторами.