Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си - Страница 73

– Тоже мне, священник, – говорю я. И иду к двери, но он хватает меня за руку и разворачивает назад.

На шее у него вздулась огромная, на трубу похожая вена, которая пульсирует так, как будто живет не на шее, а на органе, типа того, размножения.

– Твою в бога душу мать. – Изо рта у него летят капельки слюны, а дыхание вползает в мое ухо как рулон горячей шкурки. – Где этот Бог, про которого ты мне твердишь? Ты думаешь, благой вселенский разум стал бы морить детей голодом и спокойно следить за тем, как достойные люди кричат от боли, сгорают заживо и истекают кровью каждую секунду, днем и ночью? Нет никакого Бога. Одни только сраные люди. И ты попал вместе со всеми нами в гадюшник человеческих желаний, желаний невыполнимых, перегоревших в потребности, которые болят и саднят, как открытые раны.

Эта его вспышка застает меня врасплох.

– Ну, у каждого свои потребности, – бормочу я.

– Ну, тогда и не скули, и не приползай ко мне, если попался кому-то под ноги, если стоял на дороге к удовлетворению чьих-то потребностей.

– Но, послушай, Ласалль…

– Как ты думаешь, почему этот мир сидит и жрет свои же собственные ноги? Потому что прямо у нас под носом ходят счастливчики, у которых есть все, а нам до них не дотянуться. А почему нам до них не дотянуться? Да потому, что так устроен рынок пустых надежд: мы должны оставаться внизу, чтобы машина работала. Бог не мог такого сотворить. Такое могли устроить только люди, животные, которые придумали себе в утешение Бога, который где-то там, наверху.

Ласалль тычется дрожащей губой мне в лицо.

– Когда ты наконец поумнеешь! Переплетение людских потребностей заставляет мир вертеться. Плети сам, и твои собственные потребности будут удовлетворены. Слышал когда-нибудь такую фразу: «Дай людям то, чего они хотят»?

– Да, конечно, но тогда как Бог-то сюда встраивается?

– Нет, ты все-таки безнадежно отстал от поезда. Давай я скажу проще, чтобы даже такой ёбнутый тупица, как ты, и тот понял. Папа Бог растил нас, пока мы не влезли в длинные штанишки; потом продал права на размещение своего имени на долларе, оставил на столе ключи от машины и на хуй съебался из города.

Из глаз у меня брызжет вода.

– Не пялься в небо, оттуда помощи не будет. Смотри сюда, на людей, которые запутались в мечтах, как в соплях.

Он хватает меня за плечи, разворачивает и тычет лицом в зеркало на стене.

– Ты и есть Господь. Прими на себя ответственность. И пользуйся властью, которая тебе дана.

В дверях появляются четыре человека: двое охранников, капеллан и тот, в черном костюме.

– Настало время последнего события, – говорит костюм.

Я автоматически перевожу глаза на кабинку, в которой тихо сидит и срет какой-то незнакомый зэк, но охранники проходят мимо кабинки и берут под руки Ласалля. Губа у него снова отвисает, как у придурка, плечи опускаются. Краем глаза я вижу, как Джонси машет мне рукой.

– Ласалль? – спрашиваю я. – Так ты – зэк?

– Уже ненадолго, – тихо отвечает он. – Такое впечатление, что совсем ненадолго.

– Шевелись, Литтл, – зовет от дверей Джонс. – Ласалль выиграл первый тур выборов.

– Но послушай, Ласалль, это что, она и есть – тайна жизни?

Он фыркает и трясет головой, а охранники уже ведут его к двери.

– В смысле, а на практике…

Он поднимает руку. Охранники останавливаются.

– В смысле – как это делается? Распуши перья, стань больше, чем ты есть. Смотри, как это делают животные, любые. А что касается людей – смотри…

Он вынимает из кармана зажигалку и жестом велит всем заткнуться. Он тихо щелкает зажигалкой, один раз, а потом приставляет ладонь к уху, чуть нагнувшись, и вслушивается в то, что происходит в кабинке, в которой сидит невидимый и неведомый зэк. Через секунду в кабинке раздается какое-то шуршание. Потом щелкает зажигалка. И мы видим, как над перегородкой поднимается первый клуб дыма: зэк затянулся сигаретой, о которой мгновение назад даже и не думал, даже и не знал, что ему захочется закурить. Сила внушения. Ласалль с улыбкой поворачивается ко мне и щелкает зажигалкой.

– Пойми, что им нужно, и они станут плясать под любую Музычку, которую ты им, сукам, сыграешь.

Все пятеро сворачивают в коридор, а меня хватает за руку Джонси. Я вырываюсь и делаю пару шагов вслед за Ласаллем. Но Джонси тут же пропускает руки мне под мышки и берет меня сзади в замок. Вот это ему и нужно. Чтобы ты не дергался.

– Спасибо, Ласалль! – кричу я.

– Не за что, Вернон Господи, – доносится до меня его ответ.

– Слушай, сынок, – спрашивает Джонси, – ты что, и впрямь купился на всю эту Ласаллеву херь?

– Да мне сказал кто-то, что он священник.

– Ага, конечно. Кларенс Ласалль, ёбаный убийца, мясник с топором.

Ночью я лежу на койке и слушаю, как у кого-то в Коридоре показывают по телевизору казнь Ласалля. Я жду, когда проклюнется голос Тейлор, но потом один из сидельцев говорит, что она ушла из шоу, решила стать свободным репортером. А что, она теперь может диктовать свои условия. И всего-то нужно раскрутить для начала одну большую историю. К тому же нам удалось ухватить только последний час этого шоу. Никаких последних заявлений Ласалль делать не стал: это круто. А в качестве финальной темы выбрал «I Got You Under My Skin». Вот это мужик.

Весь остаток недели лежу и рассматриваю потолок. Даже над арт-проектом работаю лежа на спине и укрыв руки полотенцем. Все телерадиоприемники снова убрали, сразу после казни Ласалля, и я стал думать о том, что он сказал мне в последний раз. Звучит, конечно, слишком уж просто, как в концовке какого-нибудь телефильма или типа того, когда на заднем плане пускают скрипичную музыку. Но все равно заставляет думать, про всю мою сраную жизнь. У меня даже отзывов от работодателей нет, где были бы перечислены все мои таланты. Мне кажется, главная трагедия в том, что я должен был стать прокурором или даже Брайаном Деннехи, с моим-то умением просто на нюх чувствовать человека или, там, ситуацию, и все такое. Я, конечно, и в школе был не гений, и в спорте так себе, но уж этого таланта у меня не отнять, в этом я уверен. И проиграл я в этом лохотроне, скорее всего, просто потому, что в последний момент струсил: они сделали ставку, а я нет. И вот вам еще одна истина: страх – мой самый главный враг. В мире, где человек просто обязан быть психом, я недостаточно громко орал, чтобы меня пропустили вперед. Я был слишком стеснительный парень, чтобы всерьез играть в Бога.

«Смотри, как это делают животные», – сказал Ласалль. Дай людям то, чего они хотят, и наблюдай за животными. Насчет дать – это я понимаю; но я ломал себе голову из ночи в ночь, до самых Мартовских Ид, я пережил еще два, а потом три голосования и все пытался подобрать ключик к этим его словам про животных. А кончилось все тем, что я стал наблюдать за этими дурацкими коричневыми ночными бабочками, которые бьются об лампочку в моей камере, за фланелевыми лоскутками, оторванными от ночной тьмы, заблудившимися и сбитыми с толку. Я где-то слышал, что на самом деле ночные бабочки запрограммированы лететь по прямой, ориентируясь по луне. Но эти лампы дневного света – как в супермаркетах – сбивают их с курса. Вот я лежу и смотрю на них. Смотрю, как одна из них рубится с коробчатым абажуром, и пыльца у нее с крылышек облетает просто ведрами. Потом – ффп! – она надает на пол и подыхает. А лампочка жужжит себе дальше. И луна – то же самое. У бабочек мне учиться нечему, я сам такой.

По ночам мне начинают сниться фантастические звери: трикотажные спаниели, которые играют и возятся с Хесусом. Но при свете дня я стараюсь найти в словах Ласалля смысл. Сдается мне, что единственное животное, которое я знаю более или менее близко, – это псина по имени Курт, вот только вряд ли Курт может идти в расчет, когда речь идет о Тайне Бытия. Засранец Курт, который сходит с ума, учуяв запах барбекю из соседского двора, который поднимает собственную самооценку, работая председателем собачьего концерта. Причем, знай остальные участники концерта, какой он на самом деле сраный шибздик, не видать бы ему председательской должности как своих ушей. Да над ним бы смеялся весь город, если бы только знал, какой он на самом деле. Но они об этом ничего не знают.