Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си - Страница 39

Леона качает головой:

– Не нужно было ей говорить, Джордж.

– Ну да, конечно, чтобы ты смогла по дороге завезти его к Лалли и заснять арест. Дорис, черт подери, все-таки наша подруга, Леона.

Матушкино лицо кожурой сползает с головы и ошкурками свисает с подбородка.

– Но как же так…

Я просто встаю с пола.

– В любом случае мне нужно пойти причесаться.

– Ну вот, видите? Он теперь совсем другой молодой человек, у него прекрасная перспективная работа, и все такое.

Я покидаю дам и плавно ускользаю вдоль по коридору, мимо матушкиной спальни, чтобы перепаковать рюкзак. Я беру с собой адресную книжку, куртку и еще кое-какое барахло, по мелочи. Плеер, несколько дисков. Кларнет и скейтборд я выкладываю обратно. Вряд ли у меня будет время шататься по городу. Я подхватываю рюкзак и иду прямиком к задней двери, ни слова не сказав на прощание Силам Зла. Даже с крыльца слышно, как моя старушка отчаянно пытается накачать в пирог хоть немного сливок:

– Ну, мне нужно съездить в Сан-Тон[14] за новым холодильником, а еще я договариваюсь об условиях кредита на одну из этих новых сплит-систем, ну, которые можно провести куда хочешь, по всему дому. Мне кажется, что теперь, когда Верн занялся карьерой, мне наконец пора подумать о кое-каких переменах.

Спустившись с крыльца, я замечаю, как мимо нефтяной качалки на малом газу едет грузовик электрической компании: рабочие в кабине всматриваются в номера стоящих вдоль дороги домов. Он подкрадывается ко мне, а потом катит дальше. А я просто жму на педали.

Тринадцать

В глаза мы наверняка никому не бросимся, в этом я уверен. Мальчик и девочка на велосипеде. Мальчик в обычных джинсах и растрепанная девочка-блондинка в синем платьице с синей накидкой. И никаких лишних запахов, словно вы нас увидели по ТВ. Рюкзак тоже при мне, так что очень даже может сложиться впечатление, будто мы продаем какую-нибудь мелочевку. В наших краях, если ты что-нибудь продаешь, тебе позволительно все.

– Ни за что не догадаешься, – вопит Элла прямо в мою барабанную перепонку.

Я останавливаюсь у обочины Джонсоновой дороги, чтобы прочесть ей краткую лекцию о том, как можно ездить пассажиром на велосипеде и не угробить при этом водителя. Она задирает подол платья, чтобы показать мне чистые белые трусики. Я смотрю, но как-то вполглаза, потому что у меня сегодня выдался трудный день; с порывами ветра доносятся отдаленные раскаты грома, а горизонт за Китером подсвечен одним-единственным мазком червонного золота. Элла зловещих предзнаменований попросту не замечает; судя по всему, сегодняшний день доставил ей – и еще доставит – массу удовольствия. Может быть, просто потому, что она пошла со мной на дело. Вот уж ебанашка, господи прости. Выручку мы делим пополам, хотя она утверждает, что пошла на это не из-за денег. Ну, ёбнутая, что тут еще скажешь.

Меня накрывает на этот счет несколько волн подряд. Про Дойчмана я почти ничего не знаю: может быть, он искренне пытается завязать со школьницами, а может, наоборот, таскает их к себе пачками, и все такое. И тут вдруг – нате вам, Элла. Я пытаюсь сосредоточиться и думать в русле папашиных видеороликов. В смысле, что у клиента имеется Неудовлетворенная Потребность, и вот к его услугам – Своевременное и Заботливое Обслуживание. К тому же мы предлагаем Бессрочную Гарантию, насчет того, что никто ничего не узнает. Это же Настоящая Находка, богом клянусь. Но откуда-то из Бруклина мне назойливо названивает совесть:

«Пслушай, з'мляк, – говорит она. – Ты в'ть этму пааарню гавна за шиврт наложшь на всю аааставшесе жизнь». Потом я думаю о матушке, как она сидит на кухне. И света, наверное, нет, и все над ней смеются, потому что она бедная и не жрет каждый день ёбаную пиццу. И скользкие ухмылочки от только что подмывшейся Леоны. Выхода у меня нет никакого.

Велик мчит нас между веселенькими развалюхами и жилыми прицепами от трейлеров, вдоль по улицам, где тротуары не огорожены бордюром, покуда небо не гаснет почти совсем. Мы подъезжаем к деше вому деревянному дому, какой можно при желании соорудить за выходные: он выкрашен чистенько, с аккуратной маленькой лужайкой и бордюрами, выложенными кирпичом и гравием. Здесь живет наш старый мистер Дойчман. Мы хрустим колесами мимо бетонной фигурки спящего мексиканца и осторожно кладем велосипед на гравий возле дома. Мистер Дойчман нас не ждет. В бизнесе это называется Незапланированным Визитом. Я ловлю Эллу за плечи, чтобы устроить ей последний инструктаж.

– Элла, он только смотрит и трогает тебя, понятно? Ничего лишнего – понятно? Если он зайдет слишком далеко,зови меня.

– Остынь, Берни – это мои полюса, или как тебе кажется?

Господи, как же от нее иногда с души воротит. По плану она должна быть тихой и застенчивой и полностью предоставить ему всю инициативу. Типа того: ага, конечно. Я ее просил даже рта не открывать без крайней на то необходимости, но требовать подобного от Эллы – уже явный перебор, сами понимаете.

Она, похрустывая гравием, идет к дверям мистера Дойчмана, а я стараюсь скорчиться так, чтобы меня не было видно. На меня друг за дружкой падают две тяжелые капли држдя, как будто птицы насрали. Ёб твою мать, как это похоже на Крокетт. Потом я слышу, как отворяется дверь. И воркующие пришепетыванья Дойчмана.

– Кто это к нам пришел? – говорит он, и голос у него такой добрый и надтреснутый. Голос убеленного сединами старца у нашего мистера Дойчмана, сто процентов благородной старости, как будто он вибратор проглотил или типа того.

После того как они заходят в дом, я вынимаю все необходимое из рюкзака и – хрусть-хрусть-хрусть – пробираюсь к двери, оглядываясь на ходу, нет ли на улице соседей. Смотреть особо не на что, кроме припаркованного у обочины старого джипа, и слушать тоже – кроме позванивающих на ветру проводов. Я осторожно толкаю дверь мистера Дойчмана – она не заперта. И задерживаю дыхание, пока откуда-то из глубины не доносится Эллин голосок.

– Мама потому их покупает, что принято считать, что хлопок – уау, какие у вас руки холодные…

Пошла игра. Я притворяю за собой дверь и крадусь в гостиную. В мозг мне ударяет незнакомый запах; запах застарелых замаринованных грез, как будто органы в стеклянных банках. Запахи чужих домов звучат сильнее, если вы проникли в дом тайком. Я иду по узкому коридору на голос Эллы, мимо ванной, где царят другие запахи – производственные. Потом на дорогу возле дома выворачивает машина. Я приглушаю рукой звук собственного сердца, пока этот звук не смолкает вдалеке – в смысле, машины, а не сердца, конечно. И пиздую потихоньку дальше.

Дойчман и Элла – в комнате, в которую упирается коридор. Дверь распахнута настежь. Я распластываюсь по стене и выгибаю шею, чтобы заглянуть внутрь. Мистер Дойчман сидит на одной из тех старых жестких кроватей, на которые, судя по всему, забираться приходится с помощью стремянки. Покрывало сморщилось симметрическими складками под его симметрической жопой, так что поверху пошла маленькая такая аккуратная горбинка. Возле кровати стоит полированный деревянный столик, а на нем, на вязаной салфетке, – лампа. Плюс бумажник, Библия и черно-белая фотография в тяжелой медной рамке. С фотографии улыбается милейшая на вид женщина с ясными, искренними глазами и кипой густо-курчавых волос, которые раздувает ветер, – на фоне цветущего дерева. Сразу видно, что этот ветер дул много лет тому назад. На другой стороне комнаты единственное маленькое окошко с видом на замусоренный задний двор: среди прочего хлама там стоит ржавый остов большого двухместного кресла.

Элла стоит в ногах кровати, задрав подол до подбородка.

– Ха! Так щекотно… Подождите, вам хочется увидеть мой южный полюс – или северный?

Она стягивает трусы до коленок: не медленно и с оттяжкой, чтобы, типа, эротика, а просто сдергивает, на хуй, с такой улыбочкой на ебале, как будто ее только что купили в «Мини-Марте». Поняли теперь, что я имел в виду, когда говорил об Элле?