Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си - Страница 27

Над Крокет-парк, как пойманные змеи, извиваются на ветру телеантенны и веревки со стираным бельем. В этом районе ни у кого секретов друг от друга нет. Именно здесь, к примеру, живет мистер Дойчман, который когда-то был вполне достойным и уважаемым гражданином нашего города. Ты перебираешься в этот район, если когда-то ты был меньшим ублюдком, чем теперь. Здесь живут люди, которые бьют друг другу морду и сами чистят собственные карбюраторы. Я живу ближе к центру, и там все иначе, у нас каждый держит собственное дерьмо под спудом и тужится, чтобы невзначай не вышибло пробку. Но сколько ни тужься, рано или поздно пробку все равно вышибает, так что живешь себе и ждешь, из кого ебанет на сей раз. А Крокет, на мой вкус, пахнет какой-то даже честностью, что ли. Пусть с душком, но честностью. И чистыми карбюраторами.

Последний в городе таксофон стоит на углу Китерова участка, на самой отдаленной городской окраине, под ржавым железным забором. Если ты живешь в Крокете, это твой персональный номер. А дальше расстилается пустырь, сколько хватает глаз, вплоть до холмов Бэлконз, где земля собирается в складки. В пятидесяти ярдах вдоль по Джонсоновой дороге стоит щит с надписью: «Добро пожаловать в Мученио». Какой-то умник перечеркнул численность населения и написал сверху: «Возможны варианты». Вот вам наш ебаный Крокет в чистом виде. Честность с душком и специфическое чувство юмора.

Прислонив к забору велосипед, я подхожу к телефону. Двадцать девять минут третьего. Мне приходится постоянно держать в голове, что через час этот огрызок с полным ртом проволоки объявит воздушную тревогу. Я вытираю микрофон о штанину (если бываешь в этой части города, к таким вещам привыкаешь очень быстро) и набираю номер СМН в Накогдочесе. Си Эм Эн – Си Эн Эн. Поняли, в чем прикол? Хитрожопый, блядь, Лаллито. Хуй-Иорк, ебать мой лысый череп.

Длинные гудки. Потом отвечает старушечий голос.

– Ал-ло?

– Э-э, алло, не подскажете, у вас не работает такой Эулалио Ледесма?

Слышно, как у ветеранки трех мировых перехватывает дыхание.

– А кто его спрашивает?

– Это, э-э, Брэдли Причард, из Мученио.

– Послушайте, у меня осталось только то, что лежит в кошельке…

На ее конце линии на стол высыпают мелочь. Постепенно начинаешь понимать, что одной минутой сей звонок не обойдется.

– Мэм, я ничего такого не имел в виду, я просто хотел…

– Семь долларов и еще тридцать центов… нет, что-то около восьми долларов, и это все, что у меня осталось, на продукты.

– Я вовсе не хотел вас беспокоить, мэм, мне показалось, что это рабочий телефон.

– Так и есть – «Служба». Я для Лало даже карточки заказала: «Служба Медиатехники, Накогдочес». Он сам придумал название. Я так и сказала Джинии Вайлер, это тебе не чайники лудить – мы даже перенесли мою кровать в дальний коридорчик, чтобы освободить место под офис, чтобы он мог начать все сначала.

У меня возникает смешанное чувство. Как если бы Лалли свалился в пропасть, а к ноге у него была прикована моя бабуля.

– Мэм, извините меня, пожалуйста, за беспокойство.

– То есть я хочу сказать, что президента компании в данный момент на месте нет.

– Я знаю, он здесь – вы, должно быть, видели его все эти дни по телевизору?

– Фи, молодой человек, что за дурной у вас тон. Я ослепла тридцать лет тому назад.

– Простите меня, пожалуйста, мэм, я не знал.

– А вы-то сами его видели? Вы видели моего Лало?

– В общем-то он сейчас живет в моем…хм… в доме у одного моего приятеля.

– Господи боже мой, подождите, я сейчас найду ручку…

На том конце провода на стол высыпают еще одну кучу какого-то мелкого барахла. А я стою и пытаюсь представить себе, как человек может писать и читать, если он совсем слепой. Может, вырезает или выдавливает буквы, которые потом можно почувствовать пальцами, типа, на глине или еще на чем-нибудь в этом роде. Или на сыре, и тогда всю жизнь приходится таскать с собой сыр.

– Где-то здесь она у меня, я знаю, – говорит старушка. – Скажите Лало, что финансовая компания забрала все, они и секунды лишней ждать не захотели, пока он внесет следующий платеж за фургон, а теперь еще и Вайлеры подают на него в суд за свою видеокамеру. Вы только представьте себе! А ведь начать с того, что это именно я уговорила их отдать ему камеру в починку. Эти камеры, их же в один присест не починишь, сами знаете, так я ей и сказала. Мне просто не очень нравится, что все это оформлено на мое имя…

Она наконец отыскивает свой кусок сыра, и я диктую ей телефон. Радость, которую я раньше чувствовал, куда-то вся ушла, не выдержав столкновения с жестокой реальностью. Я прощаюсь со старушкой и еду в сторону холмов, за ружьем. Со мной трясется на заднем багажнике призрак Хесуса. И молчит. Я вмешался в ход Судьбы, и теперь она висит на мне тяжким грузом.

Кусты вдоль проселка, петляющего по Китеру, растут, как бог на душу положит, все в каких-то сучках и шипах, а просветы между ними ровно такие, чтобы ты знал, что неизведанное всегда рядом. Ярдах в пятнадцати, не дальше. Не каждая божья тварь осмелится так далеко забраться к Китеру. Мы с Хесусом – единственные известные мне в этом смысле существа. В последний раз, когда я видел его у Китера, он был куда как далеко.

Старик Китер владеет куском земли сразу за городской чертой, и этот его участок тянется, должно быть, на мили и мили от города. Возле старой Джонсоновой дороги он соорудил станцию техобслуживания: «Починка и начинка от Китера», которая со стороны выглядит как полузасыпанная пылью куча рухляди. Вблизи, впрочем, тоже. Он там в последнее время даже не появляется. И когда у нас говорят «Китер», то в виду обычно имеют не станцию техобслуживания, а этот вот огромный пустырь. Иногда здесь можно увидеть бычка или даже оленя; но основной процент населения составляют выцветшие пивные банки и говно. Если город – вселенная, то здесь – край вселенной. Здесь мальчики из Мученио впервые познают вкус пороха, девочек и пива. Вам никогда не забыть колючего ветра, который сечет через Китер – наискось.

Если пройти подальше, и глубь участка, то наткнешься на яму шестидесяти одного ярда в поперечнике, окруженную со всех сторон путаницей из кустов и проволоки. На самом крутом ее краю – вход в заброшенную штольню, которую мы называем берлогой. Мы соорудили к ней дверь из нескольких листов оцинковки, приладили навесной замок, и все такое. Здесь, в годы беспечного детства, располагалась наша штаб-квартира. Именно сюда я в тот день приехал отложить говно, в день, когда произошла трагедия – если вам это, конечно, интересно. И ружье тоже спрятано здесь.

Два тридцать восемь пополудни. Жарко и влажно, и по небу кучками несутся низкие облака. Мне остается пройти до берлоги каких-нибудь двести ярдов, но тут совсем рядом раздается удар молотка о дерево. В кустах впереди какое-то движение. Это старый Тайри Лассин, который тащит на себе «Починку и начинку», вбивает в землю столбики с табличками. На нем костюм и галстук. И голову он вскидывает прежде, чем я успеваю спрятаться.

– Сынок? – окликает он меня. – Ты там давай ничего не трогай, это может плохо кончиться.

– Конечно, мистер Лассин, я просто покататься…

– Я бы тебе не советовал кататься в этих местах, сынок, может, тебе лучше повернуть обратно на дорогу?

Тайри из тех техасцев, которым требуется время, чтобы сказать тебе, чтоб ты уёбывал отсюда на хуй. Он делает три шага в мою сторону, волоча ноги по пыли, и вытирает с лысины пот. Морщинки у его глаз – как пучки конского волоса, зацепившиеся за колючую проволоку, и нижняя челюсть чуть отвисла. Старик Джордж Буш-старший любил этот фокус – просто стоять с отсутствующим выражением на лице, немного отвесив нижнюю челюсть. Такое впечатление, что эти парни слушают ртом или еще что-нибудь в этом роде.

– Сэр, я просто хотел срезать и выехать на дорогу в Сан-Маркос, а трогать ничего я даже и не собирался.

Мистер Лассин стоит и слушает ртом; и внутри болтается язык, как у змеи. Потом у него в голове проворачиваются какие-то ржавые колеса и рождается ветерок новой фразы.