Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си - Страница 18

«Блууп», – по-совиному ухает у нее за спиной интерком.

– Вы получили мое сообщение по электронной почте? – спрашивает мужской голос.

– Нет, доктор, – отвечает секретарша.

– Буду вам весьма признателен, если вы обратитесь к системе; какой, спрашивается, смысл апгрейдить нашу технику, если вы не даете себе труда обращаться к системе. Я отправил вам сообщение уже три минуты назад – насчет нашего следующего клиента.

– Хорошо, доктор.

Она щелкает по клавише, нахмурившись смотрит на дисплей, потом поднимает глаза на меня.

– Доктор сейчас вас примет.

Мои «найкс», повизгивая о черно-зеленый линолеум, несут меня через холл, через дверь, в комнату с освещением, как в супермаркете. У окна стоят два кресла; рядом с одним из них – старенькое стерео, на котором угнездился компьютер-ноутбук. У дальней стены расположилась больничная кушетка-каталка, накрытая махровой простыней. А еще в комнате поджидает меня доктор Дуррикс; кругленький, мяконький, толстозаденький и самодовольный, как диснеевская гусеница. Он милостиво мне улыбается и указывает на кресло.

– Синди, принесите, пожалуйста, дело нашего клиента.

Остоебенное, должно быть, у меня сейчас выражение лица. Синди! Ёжкин кот! При этаком имечке она должна отозваться из глубин: «Будь спок, брателло!» – и вломиться в дверь в микроскопической теннисной юбочке, и все такое. Она, однако, ничего подобного не делает – при ясном свете ламп дневного света. Она уныло шаркает мимо меня, она надела носки под сандалии и вручает Дурриксу папку. Тот листает бумажки и явно ждет, пока она скроется за дверью.

– Вернон Грегори Литтл, как вы сегодня себя чувствуете?

– Ну, в общем, нормально. – Мои «найкс» постукивают друг о друга.

– Вот и славненько. А вы можете мне объяснить, почему вы сюда попали?

– Наверное, судья решил, что я не в своем уме или типа того.

– А вы в своем уме?

Губы у него складываются в куриную жопку, ему смешно, как будто и без того понятно: с головой у меня ай-яй. Может, оно бы и к лучшему, если бы судья решила, что у меня крышняк отъехал, но, глядя на Добрейшую Старушку Дуррикс, хочется уткнуться ей в передник и рассказать все-все, про то, что я на самом деле чувствую, про то, как все на свете накинулись на меня, обосрали с ног до головы и загнали в угол.

– Ну, это, наверное, не мне решать, – отвечаю я.

Однако этого, судя по всему, недостаточно; он сидит и смотрит на меня. Мы с ним встречаемся глазами, и я чувствую, как прошлое поднимается у меня к самому горлу горькой удушливой волной, неостановимым потоком слов.

– Понимаете, сначала меня третировала каждая собака за то, что у меня друг мексиканец, потом за то, что он странный и никому не нравится, а я все равно с ним дружу, а я-то думал, что дружба – это вещь святая; а потом это был просто кошмар, а теперь они пытаются все это повесить на меня и выворачивают наизнанку каждую мелочь, чтобы и ее пришить к делу…

Дуррикс поднимает руку и ласково мне улыбается.

– Ладненько, давай-ка попробуем сами во всем разобраться. И пожалуйста, постарайся и дальше быть столь же откровенным. Если ты сам, по собственной воле, будешь сотрудничать со следствием, у нас с тобой вообще не будет никаких проблем. А теперь ты мне вот что скажи: что ты чувствуешь, вспоминая о том, что произошло?

– Я просто сам не свой. Все из рук валится. А теперь все на свете называют меня психом, да-да, именно так и есть.

– А как ты думаешь, почему они так делают?

– Им нужен козел отпущения, нужно повесить кого-нибудь повыше для острастки.

– Козел отпущения? А тебе не кажется, что трагедия произошла как-то сама собой, необъяснимо?

– Да нет, конечно, в смысле, если бы тут был мой друг, Хесус, живой и здоровый, он сразу бы взял всю вину на себя. Стрелял только он, а я был просто свидетелем, даже и отношения ко всему этому не имел никакого.

Дуррикс внимательно изучает мое лицо и делает в бумагах пометку.

– Ладненько. Что ты можешь сказать о своей семейной жизни?

– Нормальная семейная жизнь.

Дуррикс держит ручку наготове и выжидающе смотрит на меня. Понял, сука, что нащупал самый главный геморрой в моей больной заднице.

– В деле указано, что ты живешь один с матерью. Что ты можешь сказать о ваших с ней отношениях?

– Ну, в общем, нормальные отношения.

И с этими словами у меня из задницы шлепается на пол огромная раковая опухоль, не спрашивайте почему. И теперь лежит себе на полу, подергивается и оплывает слизью. Дуррикс откидывается на спинку кресла, чтобы не так шибало в нос от моей ёбаной семейной жизни.

– Братьев у тебя нет? – спрашивает он, предусмотрительно разворачиваясь на пару румбов к востоку. – Или дяди, или вообще какого-нибудь мужчины, который пользовался бы в вашей семье авторитетом?

– Считайте, что нет, – отвечаю я.

– Но у тебя же есть друзья?..

Я роняю глаза в пол. Несколько секунд он сидит тихо, потом опускает руку мне на колено.

– Пожалуйста, поверь: Хесус и мне был глубоко небезразличен – и меня тоже глубоко перепахала вся эта история. Если можешь, расскажи мне, пожалуйста, как все случилось в тот день.

Я пытаюсь справиться с приступом паники, который охватывает человека всякий раз, когда он чувствует, что вот-вот разрыдается в голос.

– Когда я вернулся, все уже завертелось.

– А где ты был?

– Я задержался, бегал с поручением и задержался.

– Вернон, ты не в суде. Прошу тебя, постарайся быть точным в деталях.

– Мистер Кастетт послал меня с поручением, и на обратном пути мне понадобилось зайти в туалет.

– В школьный туалет?

– Нет.

– Ты удрал из школы? – Он наклоняет голову вперед: словно боится, что мой ответ хлестанет ему прямо в лицо.

– Ну, не то чтобы прямо-таки взял и удрал. Да и не слишком далеко.

– Ты вышел из школы, чтобы испражниться? В то самое время, когда там разыгрывалась трагедия?

– Иногда со мной такие вещи случаются совершенно внезапно.

Молчание заполняет собой те сорок лет, которые Судьба отводит мне, тупому, чтобы понять, чем оно все теперь обернется. С Ван Даммом ничего подобного в жизни бы не случилось. Герои не срут. Они ебут и убивают.

В глазах у Дуррикса загорается огонек.

– Ты говорил об этом суду?

– Что я, дурак, что ли?

Он на секунду прикрывает глаза, затем складывает руки на груди.

– Ты меня, конечно, извини, но с юридической точки зрения разве свежий стул, обнаруженный на некотором расстоянии от места преступления, не выводит тебя автоматически из числа подозреваемых? Видишь ли, фекальная масса может быть датирована с точностью чуть ли не до минуты.

– Ну, наверное, вы правы.

Дуррикс, можно сказать, оказывает мне дополнительную услугу. В его задачу входит вытянуть из меня как можно больше информации для суда, не более того, но – вот он, тут как тут, человек, который не пройдет мимо возможности оказать ближнему помощь, скажем, открыть мне глаза на тонкости современной криминалистики. Он плотно сжимает губы, чтобы значимость происходящего стала яснее и весомее. Потом опускает глаза.

– Ты сказал, что такие вещи иногда случаются с тобой внезапно?

– Это не такая большая проблема, как может показаться. – Я выписываю бортиками «найкс» круги по полу.

– А ты обращался с этим к врачу? Есть какой-то диагноз – слабый сфинктер или еще что-нибудь в этом духе?

– Да нет. К тому же в последнее время, считай, ничего такого со мной уже и не бывает.

Дуррикс облизывает верхнюю губу.

– Ладненько. А теперь скажи мне, Вернон, тебе нравятся девушки?

– Конечно.

– А ты можешь сказать, как зовут ту девушку, которая тебе нравится?

– Тейлор Фигероа.

Он закусывает губу и делает в бумагах пометку.

– Ты вступал с ней в физическую близость?

– Ну, вроде того.

– Что тебе сильнее всего запомнилось после близости с ней?

– Наверное, запах.