Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев - Валин Юрий Павлович - Страница 3

Сердце стучало ровнее, почти как часы коридорные. Утро уж скоро, из города автомобиль обещали прислать, на торжество отвезти. Ценят. Хоть и тяжко на жаре сидеть, речи слушать, но долг шутце-стрельца на том торжестве быть. Пусть смотрят на ветерана. Пусть гордятся. Единицы их, бойцов «Галичины», героев огненных Бродов в живых осталось.

Форму сиделка погладила. Десять гривен взяла, дупа жирная. Ну, ничего. Пенсию каждый год добавляют. Вот опять надбавки своим ветеранам горсовет принял. Ценят, помнят…

Бывший шутце вернулся из уборной, прилег. Спали соседи. Завидуют, не любят. И пенсии хорошей завидуют, и славе. А ведь и правда мало истинно украинских ветеранов осталось, тех, что на правильной стороне бились. Даже из Франции журналисты приезжали, интервью брали. Хотя и маловато двести евро за такой рассказ, ну, да что уж… Да, все помнил борец за свободу Микола Грабчак, все крепкая память держала.

…Строй с оружием застыл, хор мужественных, пусть и дурно говорящих на немецком языке, голосов:

«Ich schwöre bei Gott diesen heiligen Eid, dass ich im Kampf gegen den Bolschewismus dem Obersten Befehlshaber der deutschen Wehrmacht, Adolf Hitler umbedingten Gehorsam leisten und als tapferer Soldat bereit sein will, jederzeit für diesen Eid mein Leben einzusetzen…»[11]

Нет, до этого, до присяги, еще мальвы были. Сама хата и лица родительские дымкой времени давно задернулись, а рожини[12] яркие остались. Как вчера цвели.

Был такой поселок – Глибоч. Может, и сейчас есть, да только что толку о том спрашивать? Давно ушел из дома Микола Грабчак, давно иную жизнь выбрал.

Житомирская область, Барановский район. В детские годы – приграничье. Микола, народившийся в 1924-м, ранние самые беспокойные годы Советской власти, понятно, не помнил. Кое о чем батько проговаривался, да и дид[13] нет-нет, да и вспоминал, как в старину весело жилось. «До клятых Советов»… Та из ветвей Грабчаков, что потолковее да похватче, до революции шорную мастерскую держала. Господами не жили, но верную копейку имели. Не то что нынче в артели на государство горбатиться. А артель-то в той же мастерской и закрепилась. Второй цех построили, думают, забылось, кто хозяин по закону…

Бегал Миколка в поселковую школу, но учили там скучному, да и вообще замучили: всеобуч, семилетка зачем-то, да еще к шестому классу русский язык обязательно изучай. Получал младший Грабчак от родителей по заднице за регулярные «неуды», убегал с хлопцами по садам лазить. Семья небольшая: старший брат в Киев уехал, сестра учиться в Житомир подалась.

Скучно в Глибоче жилось. Изредка пограничники шпионов дефензивы[14] ловили или контрабандистов гоняли. Но все одно тек через поселок ручеек запретный: сигареты душистые, шарфы да чулки неприличной красоты, прочая галантерея, что в городе с руками рвут, а обратно, на ту сторону, шла «штуками» недорогая, но спросом пользующаяся советская мануфактура. Была выгода, была. О драгоценном марафете[15] говорили лишь шепотом – но деньжищ на том товаре – ахнуть можно… Кое в чем помогал рисковым людям ловкий Миколка, по мелочам, конечно. Здесь гривенник, там рубль – раз заработал, человеком себя чувствуешь. Может, и незаконно, так до вольной Польши считаные версты – а там разворотистых людей уважают. Хоть и пшеки, а Европа, знают, как красиво жить.

Дед шамкал, предсказывал, что вернутся старые порядки. Царя, может, обратно и не посадят, но рассыпятся Советы. Кацапы, они ж ленивы да покорны, это все жидки мир из зависти взбаламутили. Не по-божьи и не по-людски так жить. Уж лучше как в Варшаве – с президентством. Неужто работящая Украина хуже? Вон, рассказывают, в восемнадцатом году тут рядышком, в Житомире, правительство сидело[16]. Пусть и недолго. Свалят москалей, и жизнь иначе пойдет, правильнее.

Только брехал дед – не менялось ничего. После школы пошел Микола, как фамильной судьбой прописано – в артель, пока в подсобники, но с прицелом на учетчика, а то и бухгалтера. Таскал вонючие кожи, учился лекала для раскроя делать. Так всю жизнь и проведешь – в цеху скучном…

В 39-м и вправду сдвинулось все разом. Только в иную сторону. Микола с двоюродными братьями ходил смотреть, как движутся к границе войска. Много Красной Армии двинулось. Большая сила: кавалерия, трехдюймовки батарея за батареей катили…

Отодвинулась граница, приработка не стало – откуда ночью тайные мешки возьмутся, если кордон теперь аж за Львовом? Ну и що в том «освободительном походе» корысти? Нету грошей, только зарплата и осталась. Разве то жизнь для умного да толкового хлопца? Одна радость, что на лицо гладок, улыбчив – девки заглядывались.

– Война на том не кончится, – утверждал двоюродный брат, легковерный и рябой Петро. – Буржуазность и фашизм не дремлют.

– Нам-то что? – хмыкал Микола, без спешки подтачивая на наждачном камне резцовый нож. – Вот в армию призовут, так и попадем под самую раздачу. С финнами управились, так на них мир не кончается. Слыхал, какие у германца пушки? Снаряды ихние «чемоданами» называют.

– То давно было, – возражал упрямый Петро. – Сейчас у нас пушки передовые…

Про «чемоданы» в то воскресенье радио промолчало. Петро на танцы в клуб собирался, мамка загодя рубаху и штаны выгладила. Тут сосед с улицы кричит: опять война какая-то.

Танцы отменили, артель в цеху собралась – у шорников продукция «стратегическая», нужно срочно план давать. «Час нелегкий, родной Красной Армии треба…»

А мальвы пыльными стояли – дождя в Глибоче давно не было.

…Как оказались с телегами посреди тракта, Микола помнил смутно. Совсем одурел район в те дни. Сначала говорили, что Житомир и Киев германец вообще вкрай, до последнего кирпича, разбомбил и уже десантом с аэропланов высаживается. Потом сказали, что Советы контрударом двинули и немец мира запросил. Потом оказалось, что нимало непобедимая Красная Армия к старой границе откатывается и как раз здесь бой принимать планирует. Нет, сильно невзлюбил Микола Грабчак в те две недели Советскую власть – слаба оказалась. На горло брала, а как до дела дошло… И главное, никакого передыху не давала: работай, грузи, таскай, вывози… Если человек армейскому призыву по возрасту не подлежит, значит, его нужно трудом без отдыха мордовать и гробить?

…Стояли отупевшие сопровождающие у своих телег посреди большака. Продукцию в очередной раз повезли сдавать, но на полпути к городу враз опустевшая дорога напугала. Ни потока эвакуированных, ни красноармейцев. Поля, брошенная сломанная повозка – ничего интересного в ней нет – дядьку Потап уже проверил.

Сам дядьку – старший в группе сопровождающих товар – сидел на телеге и вдумчиво раскуривал цигарку.

– Так что делать будем? – растерянно спросил Петро.

Микола молчал, гадал: если попросить городского курева, раздобрится дядьку или нет? Куркуль еще тот. Ладно, пусть команду даст, потом и просить будет удобнее.

Молчал дядьку Потап. Звенел над полем жаворонок, дальше к горизонту, где-то над городом, жужжали самолеты. Стрельба, что с час назад растарахтелась за Товшей, стихла.

– Повертаться будем, – делая последнюю, уже подсмаливающую усы затяжку, решил дядьку Потап. – Видно, нет начальства в городе. Ежели, как говорят, из Житомира партактив утикал, то уж здесь-то… Опять же стрельба под боком.

– Да как повертаться?! – испугался Петро. – Накладная же. Упряжь первого сорта, ее ж прямо в армию…

Дядьку Потап покосился на тюки хорошо увязанной продукции.

– Так то хорошо, що первого сорта. Раз большевики до Киева подались, стало быть, власть отменяется. Видали мы такое. Сначала до Киева, потом уж и до Московии своей повтикают…

– Ты шо говоришь?! – возмутился дурной Петро. – Думаешь, Советская власть уже кончилась? А вот как возьмут тебя за шиворот…