Плоды страсти - Пеннак Даниэль - Страница 30

Тереза отпустила мои руки. Ей потребовалось освободить руки для того, чтобы как следует заклеймить соперницу: «Да у нее на лице не косметика, а толстый-толстый слой штукатурки, ну, представляете себе». Ее пальцы так и мелькали передо мной. Она не понимала, «решительно не понимала, как можно было…»

– Тереза, а чем ты потом занималась?

Она запнулась, так и застыв с открытым ртом. Хлопнув себя по бедрам, она наконец воскликнула:

– Черт возьми, алиби! Я же о нем совершенно забыла!

Давай-давай, подумал я, тебе же наплевать на меня. Но я тебя так просто не выпущу.

– Алиби, алиби… – пропела она. – Куда, по-твоему, Бенжамен, я могла направиться, покинув дом Мари-Кольбера?

– Давай поиграем, согласен? Попробуй сам отгадать, куда я могла отправиться, выскочив из дома Мари-Кольбера? Представь меня на улице, всю в слезах, с огромной сумкой через плечо, за мной захлопывается – на этот раз навсегда – дверь дома Робервалей. Куда же теперь мне податься? В нашу скобяную лавку? Да ни за что на свете! К Лауне? Чтобы добавить тоски к моему отчаянию? Ну так куда же?

Все это она произносит так, словно она – воспитательница в летнем лагере, задорным голосом предлагающая детям поиграть до отбоя в «холодно-горячо», а я должен по ее сигналу найти спрятанную в спальне безделушку.

– Давай, у тебя получится, Бенжамен. Только постарайся. Поставь себя на мое место. Потому что я, – уточнила она, – поступила точно так, как сделал бы ты, случись это с тобой!

Нет, я никак не мог догадаться. Должно быть, из-за смятения, которым я был охвачен, мои глаза заволокла непроницаемая пелена.

– Ну давай же, – настойчиво продолжала Тереза, – когда все вокруг крушится, когда у тебя неприятностей выше крыши, когда, к примеру, Жереми устраивает пожар в школе или когда на тебя вешают обвинения в том, что ты швырял бомбы в Магазин, кого ты хочешь видеть, Бенжамен? И когда ты терзаешься вопросом, где твоя сестра Тереза провела ночь, кому скорее всего ты его задашь?

Боже мой…

– Ну вот, уже горячо, почти угадал, дом номер три по улице Урс, в двухстах метрах от особняка Мари-Кольбера…

Я поднял глаза на Тео, однако тот опередил меня, не дав и рта открыть.

– Мы с Эрве пытались тебе рассказать, Бен, о том, что она приходила ко мне домой, но мы даже словечка не смогли вставить. Ты требовал, чтобы мы отвечали на твои вопросы только «да» или «нет», а стоило нам дать хоть немного развернутый ответ, как ты приходил в жуткое состояние.

– Наводящее на нас настоящий ужас, – подтвердил Эрве.

– Единственное, о чем ты не спросил: приходила ли ко мне Тереза. Ты ворвался в квартиру как бешеный и вылетел из нее как метеор…

Тереза развела руками, призывая меня признать очевидное:

– Бенжамен, я сделала то, что все всегда делали в нашей семье, когда дела шли совсем худо: я отправилась повидать Тео.

– Хватит!

Я заорал: «Хватит!» И как можно более спокойным тоном объяснил, что мне плевать на этот промежуточный этап в истории Терезы. Тереза, покинув дом Мари-Кольбера, отправилась к Тео; ладно, допустим, я не дал Тео возможности рассказать мне об этом; согласен, дом Тео был прибежищем, где укрывались поочередно все члены нашего племени, когда находились в крайней опасности; это правда, спасибо, Тео, да здравствует Тео, возблагодарим нашего Тео, но теперь я хочу знать другое, я хочу знать, чем Тереза занималась той ночью после того, как поплакалась в жилетку бесценному дядюшке Тео.

– Черт побери, Тереза, ты можешь наконец мне сказать, где провела остаток той мерзопакостной ночи? Или я сейчас по-настоящему разозлюсь! Куда ты потом пошла?

Тут они принялись рассказывать все втроем, перебивая друг друга. Тереза говорила мне, что не было никаких «потом», что именно тогда и наступил конец гонке за любовным сокровищем, что она понеслась к Тео, чтобы избежать искушения броситься в Сену, жена, не успевшая стать по-настоящему женой и уже брошенная мужем, она была в таком состоянии, Бен, ты просто себе представить не можешь, подтвердил Тео, убежденная, бедняжка, поддакнул Эрве, что она больше никогда не будет ни любить, ни быть любимой, и это в тот момент, когда мы были на самой вершине любви, напомнил мне Тео, хотя мог этого и не делать, поэтому, само собой разумеется, они в едином порыве приняли ее к себе, окружили ее своими объятиями, согрели своим дыханием, высушили ее слезки, подарили ей свое ложе, прикрыли простынями-одеялами трагическую наготу ее отчаяния, в их заботе было столько нежности, признала Тереза, столько нежности, что она мало-помалу начала ощущать себя женщиной, это было похоже на те ощущения, которые в ней разбудила страсть к Мари-Кольберу, значит, еще не все потеряно, задумалась она, значит, еще оставалось несколько угольков, о, едва тлеющих, похожих скорее на пепел, но в которых еще поблескивала искорка надежды, и тогда они начали раздувать эти угольки, я сделал бы на их месте то же самое, заверяли они, не будь Тереза моей сестрой, разумеется, женщины – не их призвание, но иногда чрезвычайные обстоятельства заставляют принимать быстрые решения, которые стоят выше твоих убеждений, просто они почувствовали, что должны – как когда-то их далекие первобытные предки – сделать все, чтобы не погас согревающий человечество огонь, впрочем, они сходились с Терезой и по другому пункту, по вопросу детей, об этом тоже мы пытались тебе сказать, Бен, о детях, но ты даже слушать нас не захотел, а для нас дети – очень важный вопрос, и здесь даже папа римский их поддержал бы, короче говоря, так, потихоньку, от угольков к небольшому огонечку, от огонечка к яркому пламени, от пламени к настоящему зареву, они втроем устроили такой пожар, что он вознес их на седьмое небо, но в то же время действия на пожаре были, естественно, скоординированы, так как в первую очередь они думали о будущем Терезы, которая выходила замуж не ради любовных утех, нет-нет, Тереза делала это ради будущего, а будущее всегда имеет лицо малыша, малыша, который, скажем прямо, попадет не в самую худшую семью, ведь его воспитанием будет заниматься не лишь бы кто, а сам Бенжамен Малоссен, подумать только, сколько детишек будет завидовать нашему малышу, желая, чтобы и у них был такой же папочка, итак, решив важный вопрос о воспитании ребенка, они втроем принялись лепить будущее, они с радостью взялись творить будущее, поначалу движимые долгом утешить бедную девочку, а затем с искренним ликованием, поскольку счастливым может быть лишь тот ребенок, который зачат с наслаждением, все учебники по педиатрии тебе это скажут, Бен, короче говоря, разгул страстей, замешанных на чувстве долга, был столь шумен, что очень скоро разбудил всех соседей по дому, которые, возмущенные до предела, вне себя от гнева, с усердием принялись стучать по всем стенкам и орать во все горло, что они подадут всевозможные жалобы во все инстанции, к сожалению, так всегда случается, когда проявляет себя настоящая жизнь, но их нисколько не заботили крики соседей, они видели, как шагает вперед будущее, и не только будущее Терезы, нет, это шагало великое будущее всего рода человеческого…

И так продолжалось до тех пор, пока Тереза, которая, скажем между делом, оказалась более чем способной ученицей, изобретательной до бесконечности, как всегда случается, когда отдаешь и тело, и душу ради того, чтобы сбылись твои мечты, пока Тереза не оставила их там ни живых ни мертвых – в этом состоянии я их тогда и застал, – совершенно опустошенных, лишенных жизни, которой они ее наполнили, короче говоря, она покинула изнемогающую парочку и под льющуюся из окон брань соседей Тео побежала к такси, что медленно катило по улице, высматривая клиентов, «я хотела вернуться до рассвета, боялась, что ты будешь меня ругать, Бенжамен», вот, собственно, и вся история, а заместителю прокурора Жюалю Тереза ничего не сказала не только ради того, чтобы спасти честь Тео или Эрве, нет, Тереза сохранила честь Гомосексуализму, с большой буквы «Г», ни больше ни меньше, вот что она сделала, и это было восхитительно!