Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Людоедское счастье - Пеннак Даниэль - Страница 34


34
Изменить размер шрифта:

– При условии, что вы измените выражение лица. Я не хочу, чтобы вы подрывали его моральное состояние.

Интересный мужик этот Марти. Он сказал это тем же флегматичным, чуть-чуть насмешливым тоном, но я сразу же проникся убеждением, что, если и вправду не буду смотреть веселее, Жереми мне не видать.

– Не могли бы вы мне сказать, что с ним?

– Ожоги разной степени, на правой руке оторван указательный палец, ну и испугался, конечно. Но упорно не хочет терять сознание, предпочитает трепаться с санитарками.

– Оторван палец?

– А мы его пришьем, минутное дело.

Любопытная штука – доверие. Кажется, потеряй Жереми голову, этот чувак, который так четко излагает свои мысли, так же запросто пришил бы ему ее. Живое воплощение профессионализма. И, пожалуй, еще кое-чего – человечности, что ли…

– Ладно, как теперь моя рожа – годится?

Он пристально смотрит на меня и затем поворачивается к Лорану:

– Как на ваш взгляд, Бурден?

Он лежит голый посреди пустого пространства. По всему телу змеятся полосы, покрытые коркой по краям. Губы и правое ухо распухли так, что кажутся накладными. Ему полностью выбрили голову. Когда я вхожу в асептическую камеру, сестра, которая дежурит при нем, хохочет как помешанная. Но если присмотреться, видно, что она в то же время плачет. Он же стрекочет со страшной скоростью, абсолютно не шевелясь при этом. Тельце у него удивительно маленькое, и видно, что весь он совсем еще маленький, если не считать длинного языка.

Мне приходится подойти к нему почти вплотную, чтобы он заметил меня. Он улыбается, но улыбка тут же переходит в гримасу боли. Затем его черты возвращаются в исходное положение, как будто с опаской.

– Привет, Бен! Смотри, у меня теперь морда, как у Эда Гробаньяра.

Сестра поднимает на меня глаза, в которых жалость и восхищение.

– Бен, я хотел бы поговорить с тобой наедине.

И, как будто он знает ее с незапамятных времен, говорит сестре:

– Маринетт, ты не сходишь купить мне какую-нибудь книжку? Почитаешь мне потом, когда он уйдет.

Не знаю, в самом ли деле ее зовут Маринетт, но она послушно встает. Я провожаю ее до двери.

– Не утомляйте его, – шепчет она. – Через десять минут его возьмут на операцию. – И добавляет с растроганной улыбкой: – Я ему почитаю, пока будут делать наркоз.

За дверным проемом – свет в коридоре. Дверь закрывается.

– Она ушла, Бен? Ты один?

– Один.

– Тогда иди сюда и сядь поближе. У меня важная новость.

Придвигаю стул вплотную к его кровати и сажусь. Он некоторое время молчит, наслаждаясь напряженностью момента, а затем не выдерживает:

– Все, Бен, теперь я знаю.

– Что ты знаешь, Жереми?

– Как преступник проносил бомбы в Магазин!

(Господи…)

Секунд десять я слышу только его затрудненное дыхание и стук собственного сердца. Затем спрашиваю:

– Ну и как?

– Он их не проносил, он их делал прямо в Магазине!

(В самом деле хорошо, что я сижу.)

– Кроме шуток?

Изрядное усилие потребовалось, чтобы это сказать, да еще игривым тоном!

– Кроме шуток. Я попробовал: получается.

«Попробовал»? Ну, все: чувствую, как на горизонте возникает Худшее. Худшее, чей тяжелый шаг мне теперь так хорошо знаком.

– Бен, в Магазине есть все, что нужно, чтобы взорвать Париж, если кому охота.

Это верно. Но надо, чтобы была охота.

– И в школе есть.

Молчание. То еще молчание!

– Ну, я и провел опыт.

– Жереми, какой еще опыт? Уж не хочешь ли ты сказать, что…

– Попробовал сделать бомбу во время уроков, да так, чтоб никто не заметил.

(Да нет, все правильно: именно это он сказал.)

– Берешь какую угодно дрянь, которая содержит хлорат натрия, например, гербицид, и…

И вот мой младший брат Жереми, которому недавно исполнилось одиннадцать, выдает мне точный рецепт самодельной бомбы, все больше и больше расходясь по мере изложения. И его голос накладывается на звучащий в моей памяти голос Тео: «Представляешь, тут один недавно целый день болтался с пятью кило гербицида в карманах!»

– Говори тише, Жереми, успокойся, тебе не надо утомляться!

(Не надо главным образом, чтобы тебя услышали в коридоре, черт побери! Дожили: у меня брат поджигатель. Мой брат – малолетний поджигатель! А я-то хорош! Тоже мне воспитатель, педагог!)

– Все шло как по маслу, Бен, я ее уже разряжал, чтобы принести домой, показать тебе – вот, мол, решающая улика, представляешь? А эта гадина как рванет у меня в руках!

(И ты поджег к чертовой матери свой коллеж, Жереми! Ну и ну! ТЫ ПОДЖЕГ ШКОЛУ, В КОТОРОЙ УЧИШЬСЯ!)

– Бен, ты мне веришь по крайней мере?

В первый раз его голос дрожит.

– Бен, ты мне веришь, скажи!

Молчание. Долгое молчание. Я смотрю на него. Молчание длится. Из его глаз с обгоревшими ресницами катятся слезы.

– Ну вот, я так и знал, что ты мне не поверишь. Бен, ты же знаешь, я тебе никогда не врал!

(Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Ленин, кто там еще? Ну что я вам сделал?)

– Я тебе верю, Жереми, и это будет последняя глава моей повести, я ее расскажу сегодня Малышу и остальным. Изготовить бомбу в Магазине – гениальная идея! Роскошный эпилог!

31

От холода дрожу в июльский день,
Горю, тону, живу и умираю,
В преддверьи ада слышу голос рая.
Грущу и радуюсь, мешаю свет и тень.

– Клара, когда читаешь стихи, соблюдай размер, делай паузы. В поэзии паузы играют такую же роль, как в музыке. Они задают ритм и в то же время они – тени слов. Или их отблески – может быть так и так. Не говоря о паузах, которые предвещают дальнейшее. В общем, паузы бывают всякие. Вот, например, перед тем как начать читать, ты фотографировала белую кошку на могиле Виктора Гюго. А теперь представь, что после того, как ты прочитала стихотворение, мы оба помолчали. Будет ли это такая же пауза?

– Будет ли, Бенжамен? Такая же ли? Это сложный вопрос!

Она смеется, передразнивая меня. Затем берет под руку, и мы продолжаем нашу прогулку по залитому солнцем кладбищу Пер-Лашез. Как заметила Клара, почти все кошки на кладбище черные или белые. Бывают еще черно-белые, и все, других расцветок нет. Я же думаю о Жереми: десять дней назад ему пришили палец и послезавтра он возвращается домой. Думаю о Джулии, которая несколько ночей подряд прилежно поднимала мое моральное состояние. («Брось, Бенжамен, ничего ужасного в этом нет, дети – экспериментаторы по природе. Конечно, мороки от этого – дай Боже, но это вовсе не ужасно, и ты во всяком случае здесь ни при чем. Не бери в голову, милый, дай я тебя приласкаю, не вынуждай меня заниматься теорией…») О Джулии, запах которой защищает меня до сих пор. Думаю о старикашке Джимини, которого я с тех пор не видел и который, вероятно, ощущает на себе перекрестные взгляды двух полицейских. И еще я думаю о Кларе, которая завтра сдает выпускной экзамен по литературе и при этом ничего не понимает в сонете Луизы Лабе, о котором идет речь.

– Ладно, давай вернемся к Луизе. Прочитай вторую строфу и старайся соблюдать размер, экзаменатор будет тебе за это чрезвычайно признателен.

Смеюсь и плачу, радуюсь беде,
Скорблю в часы блаженства и страдаю,
В единый миг цвету и увядаю.
Мое добро повсюду и нигде.

– Клара, о чем здесь, по-твоему, говорится? Эти сейсмические толчки, короткие замыкания, внезапные перепады настроений – что это такое?

– Впечатление, что ей как-то тревожно. И в то же время она очень уверена в себе.

– Тревога и уверенность, да, ты почти права. Прочитай следующий стих – только один следующий.