Приключения во дворе - Рысс Евгений Самойлович - Страница 17

Если бы Валя мог решиться, он бы пошёл к Анюте и Мише и сказал им, что просит простить отца и пусть они скажут Вале, что им нужно, он всё сделает и всем им поможет. Но, во-первых, он не мог на это решиться, особенно после встречи в магазине, а во-вторых, как он ни думал, ничего ему не приходило в голову, чем бы он мог им помочь.

Он и злился на Анюту и Мишу за то, что они с ним так несправедливо обошлись в магазине, и всё-таки в бессонные ночные часы представлял себе, что у него много денег и он как-то им помогает, или что у него знакомый очень знаменитый профессор и он упрашивает его осмотреть Клавдию Алексеевну, и тот её сразу вылечивает.

Ни денег у него не было, ни знакомого профессора, да, наверное, и нельзя было ничего сделать больше того, что делали доктора в больнице, но хоть помечтать-то можно же было, закрывшись с головой одеялом.

И вот настал день суда. Они с матерью были в зале, отец сидел на скамье подсудимых за высоким деревянным барьером и не только не оправдывался, а, наоборот, как будто нарочно подсказывал судьям, что он виноват, виноват даже больше, чем они, судьи, это предполагают. И Валя очень полюбил его за это, ещё больше, чем раньше, потому что понял: самое трудное для отца — это не тот приговор, который ему вынесут судьи, а тот, который он вынес себе сам.

Потом все стоя выслушали приговор: отцу дали три года заключения. Потом было свидание, и отец плакал и целовал мать и Валю, и мать плакала, а Валя крепился и только поглаживал отца по плечу, чтобы тот понял: сын всё знает, и как бы ни было плохо — сын будет с ним.

Есть люди, которых горе давит. Есть люди, которых горе делает серьёзнее, умнее, которых горе делает настоящими людьми.

Горе Валю не раздавило. Он стал более замкнутым и серьёзным. Он казался мрачным, но не был мрачным на самом деле. Как ни странно, на душе у него теперь было легче, чем раньше. Теперь он действительно верил, что отец вернётся другим и что будут они ходить всей семьёй гулять, а иногда будут у них с отцом тайные мужские разговоры о том, как сделать, чтобы матери было легче.

А пока что жить было очень трудно. У отца оказалась задолженность в кассе взаимопомощи, и у них с матерью даже и сомнений не возникло, что нужно её погасить.

Они продали зеркальный шкаф, и одну кровать, и ковёр, и даже обручальное кольцо матери. Одного они только не продали: праздничного костюма отца. Им всё казалось, что вот вернётся отец, и стол будет накрыт, и наденет отец праздничный свой костюм…

Всё это было так, но приговор был вынесен, отцу предстояли три долгих года тюрьмы, и как же они могли — сын и жена — не передать ему какой-нибудь особенной передачи, в которой было бы всё, что любил отец. Не потому, что так уж важно было отцу съесть то, что он любит, а потому, что было необходимо, чтобы он почувствовал: жена и сын вместе с ним и знают, что вернётся он настоящим человеком.

А продавать было уже нечего. Мать поступила, правда, на работу, но до зарплаты оставалось ещё шесть дней. Они подсчитали с матерью, что рублей двадцать обязательно нужно на передачу отцу, и тут Валя вспомнил про Вову Быка.

Мальчиков десять, а то и двенадцать продавали билеты перед началом сеанса в кино, для того чтобы всю выручку отдать Вове Быку. Бык копил деньги. Бык уже решил, что, когда скопит сто рублей, уедет жить в Феодосию. Почему в Феодосию, он не знал. Были, наверное, какие-нибудь и другие хорошие города, но как-то услышал он случайно разговор двух доминошников во дворе о том, что в Феодосии море и тепло и в садиках у глинобитных домов растут удивительные фрукты, под названием инжир.

Положение было безвыходное, и Валя решил попросить у Быка двадцать рублей, с тем что с двух материных получек отдаст ему по двенадцать с полтиной, то есть всего двадцать пять. Он не рассчитывал на благородство Быка и на то, что тот согласится дать ему денег без выгоды. Ладно, думал он, пусть пропадает пятёрка, зато отец будет знать, что они с ним, что они его не забудут. Может быть, ему легче будет эти три года.

Бык повёл себя неожиданно. Он выслушал Валю, а Валя немного растерялся и говорил просительным тоном, хотя понимал, что этого делать нельзя. Бык слушал его с тупым лицом, как будто не понимал тех необыкновенно важных причин, которые излагал ему Валя. Потом он неожиданно сделал Вале подножку и Валя упал и сразу вскочил яростным, готовый броситься на Быка с кулаками.

Но Бык Валиных кулаков не боялся. Он смотрел на Валю ухмыляясь.

— Значит, предлагаешь под проценты? — спросил Бык.

— Да, — сказал Валя.

— Подумаешь, — сказал Бык, — нужна мне твоя пятёрка. Приходи завтра, дам тебе двадцать рублей. И двадцать отдашь. Но смотри: не отдашь — такую тебе жизнь устрою!..

Валя не знал, сердиться ему или благодарить, поэтому промолчал и в это время увидел, как в щель между сараями протискивается Миша Лотышев.

Валя и Миша минуту смотрели друг на друга. Они бы могли сцепиться или даже подраться, но они промолчали, и Валя ушёл из царства Быка, а Миша вошёл в это царство.

Передачу надо было отнести завтра к четырём часам, и, значит, если бы утром Валя получил деньги у Быка, можно было успеть всё купить.

Миша в это время уже не ходил в лагерь. Не то чтобы у него не было на это времени. Перепродавать билеты можно было только вечером, на дневных сеансах билетов и в кассе было полно. Просто не мог он больше жить лагерной жизнью. Шашки, лёгкая атлетика, волейбол — и всё время память подсказывает: сарай, щель между сараями, мрачное царство Вовы Быка. Он сказал пионервожатой, что чувствует себя плохо, и не пришёл на следующий день, уверенный в том, что в лагере решат — мальчик захворал и, наверное, несколько дней прохворает. Он ходил по улицам потому, что должна же Анюта думать, что он в лагере развлекается волейболом или шашками, он всё ходил по улицам и старался казаться обыкновенным мальчиком, вышедшим погулять, а чувствовал себя обманщиком и преступником, обманувшим мать, отца и Анюту, преступившим те основные законы, которые должны жить и живут в душе человека. Много он осмотрел улиц Москвы, много он прошагал по набережной Москвы-реки, и много он передумал, худенький черноволосый мальчик, у которого сердце билось гораздо чаще, чем положено согласно врачебной науке.

Получилось так, что, встретившись вечером с Валей, выходившим из царства Быка, и не желая с ним больше встречаться, Миша решил на следующий день прийти к Быку утром и отдать ему, то есть не отдать, а проиграть очередную выручку.

Получилось так, что в то время, когда Миша проигрывал очередную выручку и горошина то исчезала, то появлялась, и всегда не там, где, казалось ему, она должна появиться, вошёл Валя.

Получилось так, что Валя видел, как Миша проиграл последние двадцать копеек.

Миша встал и вышел. Он уже ни на что не надеялся и ни на что не рассчитывал. Жизнь, казалось ему, пропала и впереди только позор и несчастья.

Вова дал Вале двадцать рублей, презрительно скривив губы, и ещё раз упомянул о том, как Вале будет плохо, если он вовремя не отдаст деньги. Валя всё это выслушал, положил деньги в карман брюк и протиснулся через щель.

Когда он вышел из низкой створчатой подворотни, то увидел Мишу. Миша стоял на тротуаре и печально жевал сорванный листок липы, которая недавно была здесь посажена. Тоска томила Мишу. Он думал и передумывал и, как очень часто бывает, представлял себя жертвой неотвратимых обстоятельств, которые его вовлекли в сложное положение. Все казались ему виноватыми. И Валин отец, который наехал на его мать, и Вова Бык, который его обыгрывает, и даже светлая личность — Паша Севчук, который привёл его за сараи. Только он один, Миша Лотышев, не был ни в чём виноват. Он хотел, чтобы всё было хорошо, а вот благодаря этим людям получилось плохо.

А у Вали были другие мысли. Он думал о том, что он старше Миши и понимает, что значит царство Вовы Быка, и что он обязан вытащить Мишу из водоворота, в котором, если его не спасти, Миша обязательно утонет.