Фея Карабина - Пеннак Даниэль - Страница 17

Мало-помалу дыхание стариков выравнивается по дыханию детей.

– Тогда я решил показать им Париж по их разумению: площадь Полковника Фабьена, Биржу труда, здание ВКТ – вот и все, что они увидели. Стоило гэбисту покоситься на витрину мясного магазина, я тут же говорил: «Это пропаганда! Внутри все ненастоящее, сосиски из папье-маше! Будете заглядываться, Алексей Трофимович, придется кое-кому сообщить».

Риссон радостно крякнул, как будто засмеялся где-то внутри сна.

– В обед я повез их в столовую завода Рено, а потом они попросились в Версаль. Всем им Версаль подавай. Мне лень было еще раз туда тащиться, я привез их на Сен-Лазарский вокзал и говорю: «Вот это Версаль, дворец тирана, поставленный революцией на службу трудящимся массам». Единодушное одобрение в виде фотовспышек.

Улыбка. Синхронное дыхание спящих. Жизни, слившиеся в едином дыхании… Я говорю:

– Теперь они просто обязаны показать тебе Москву.

Но Стожил уже думает о другом:

– Вдова Долгорукая прекрасно знала дореволюционную литературу. В двадцать лет она была коммунисткой, как я, когда ушел из монастыря. Когда я партизанил в Хорватии, она участвовала в Сопротивлении здесь. Маяковского она знала наизусть, мы читали друг другу целые сцены из «Ревизора», она понимала Белого. Да.

– Я хорошо помню ее. Она говорила маме: «Лицо вашей Клары прекрасно, как староверческая икона».

– Когда-то эти Долгорукие были князьями, их род идет с незапамятных времен. Некоторые из них ушли в революцию.

Стожил встает. Укладывает на место выпавшую из-под одеяла руку Малыша.

– Что им сегодня рассказывал Риссон?

– «Август 14-го» Солженицына. Поскольку Жереми интересовало все, что касается снаряжения пехоты в 1914 году, на помощь Риссону пришел Верден. Выходит, что армия расходовала в месяц 700 000 метров фланели по три с полтиной за метр, 2 550 000 пар носков, 250 000 шарфов, 10 000 плащ-палаток, 2 400 000 метров шинельного сукна шириной 140 сантиметров, что соответствует 77 тоннам шерсти-сырца. Верден все это знает, он помнит цены с точностью до сантима, он сам в то время портняжил. И эта лавина цифр потрясла ребят даже больше, чем рассказ о марнских такси.

– Да, – задумчиво роняет Стожил, – молодые любят смерть…

– Как ты сказал?

– Молодые любят смерть. В двенадцать лет они зачитываются рассказами о войне, в двадцать участвуют в ней сами, как госпожа Долгорукая или я. Они мечтают справедливо убивать или со славой умирать, но, так или иначе, любят они саму смерть. Сегодня у нас в Бельвиле они зарезали старуху и вкололи ее деньги себе в вену, потому что искали радужной смерти. Вот отчего погибла вдова Долгорукая: оттого что молодых влечет к смерти. И если б ее задавила гоночная машина с юным психом за рулем, то и тогда причина смерти была бы та же самая. Да.

Тишина. Размеренное дыхание спящих. И вдруг:

– Смотри-ка, Клары нет в постели…

– Сейчас будет, дядя Стожилкович! – совсем близко отвечает голос Клары (даже издали нежный голосок Клары звучит близко). – Я уже ложусь.

И поцеловав Стожила:

– Кажется, я нашла эту медсестру, Бен.

Вспышка света. Действительно, стройная брюнетка. Глаза в пол-лица (горящий взгляд, как сказал Калош). Очень темные волосы обрамляют очень белое лицо. На одном снимке она достает из открытой сумочки пакетик, который вполне может быть и упаковкой с таблетками. Что подтверждает следующее увеличение. Да, вроде все сошлось…

– Молодец, сестричка, завтра все доложим Джулии.

В самой редакции Пастор узнал не много. Никто из сотрудников газеты не знал, где находится Джулия Коррансон, и не беспокоился по этому поводу. Она иногда пропадала месяцами, а потом возвращалась с конца света или из ближнего пригорода с готовой статьей. До этого она не показывалась. Она мало общалась с сослуживцами и с журналистами вообще. На фоне их цветущей интроверсии, казалось, в ней не было ни карьеризма, ни запанибратства, ни истерик, ни нытья, ни бзиков, ни каких-либо пристрастий, и главная ее черта сводилась к следующему: она писала громоподобные статьи, никогда не предупреждая заранее об их теме. Ее материал брали всегда. «Поразительная девка! Вы еще о ней услышите!» Она не кололась и не употребляла спиртного. Сотрудники редакции сошлись в том, что она «классная баба», «просто супер» и «ну, сильна». Что касается личной жизни, то о ее связях с кем-либо никто ничего не слыхал. Вопрос, была ли она нимфоманка, лесбиянка, онанистка, спортсменка или филателистка, оказался немодным (Пастор понял это слишком поздно) и не принес определенного ответа. Одно можно сказать наверняка: она запросто могла внушить всепоглощающую страсть, но вряд ли Джулия Коррансон была кому-то по зубам. Вряд ли.

В последующие вечера, устроившись на раскладушке, Пастор залпом прочел собрание сочинений журналистки. С первого взгляда поражала сдержанность тона, контрастирующая со взрывным характером описываемых тем. Невозмутимый тон, нейтральный стиль типа «подлежащее – сказуемое – дополнение», казалось, говорили: «Предоставим слово жизни, не стоит ничего добавлять, она и так справится». Это выпадало из общего тона газеты и эпохи в целом.

Любопытство гнало Джулию Коррансон по свету. Она работала именно так, как представлял себе Пастор: с головой уходя в сюжет, проживая целую жизнь ради одной статьи и в следующий раз начиная все с нуля, постоянно рискуя собой, чтобы проследить путь кокаина, она добровольно оказалась в таиландской тюрьме, откуда сбежала, прячась под грудой холерных трупов. Она жила в не менее опасной близости с министром внутренних дел Турции, пока не выяснила сверхсекретный маршрут, по которому тамошний мак-сырец доходит до марсельских лабораторий, обращающих базовый морфий в известный нам современный героин. Она часто писала о наркотиках. Пастор отметил это про себя. Но она бралась и за другие темы. Она занималась обзором секса всех времен и народов и в итоге пришла к выводу, что по-настоящему достойных любовников следует искать только среди последних первобытных племен или революционеров накануне победы (но назавтра показатели снижаются). Лежа в полутемном кабинете, Пастор на секунду задумался. Он вспомнил про своего отца Советника и про Габриэлу. Прочти Габриэла эту статью, она бы пригласила автора посмотреть, как занимаются делом, несмотря на преклонный возраст, ее великолепный лысый муж и она. Как-то Пастор застал их: это напоминало весенний гон в бушующих джунглях.

Последняя статья Джулии Коррансон представляла собой фоторепортаж, снятый в Париже несколько месяцев назад и посвященный одному из служащих Магазина, – как раз тогда это предприятие торговли периодически сотрясали взрывы бомб. Этот служащий был неопределенновозрастным и поразительно бесцветным мужчиной, отзывавшимся на имя Бенжамена Малоссена. Магазин платил ему за выполнение обязанностей козла отпущения. По должности ему полагалось отвечать за все происходящие на работе накладки, и, если покупатели приходили качать права, лицо его принимало выражение такой трагической боли, что гнев сменялся жалостью и незадачливые клиенты исчезали, не требуя ни малейшей компенсации. На некоторых фотографиях можно было увидеть этого Малоссена вместе с замдиректора по кадрам, и оба были совершенно счастливы, что смогли обвести покупателей вокруг пальца. Затем следовал статистический анализ средств, сэкономленных Магазином. (Игра стоила свеч.) Джулия Коррансон указывала также величину зарплаты Малоссена. (Очень, очень приличная.) Другая грань репортажа представляла собой описание Малоссена в кругу семьи. Здесь он казался моложе и гораздо определенней. Старший сын в многодетной семье, он стоял на фоне двухъярусных кроватей своих братьев и сестер и рассказывал им истории, буквально воспламенявшие их воображение.

Как и в прочих статьях Джулии Коррансон, автор не позволял себе ни малейшего оценочного суждения, ни намека на восклицательный знак. Подлежащее, сказуемое, дополнение.