Королева Марго (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 83

Ночные часы, такие тягучие для тех, кто ждет или не спит, влачились один вслед за другим, а королева-мать все не смыкала глаз. За эту ночь целый сонм новых проектов возник в ее уме, обуреваемом страшными видениями. Наконец, едва забрезжил свет, она встала с постели, сама оделась и направилась в покои Карла IX.

Стража, привыкшая к ее приходам во всякое время дня и ночи, пропустила королеву-мать. Через переднюю она прошла в Оружейную палату, но застала там одну кормилицу.

– Где мой сын? – спросила королева-мать.

– Мадам, к нему запрещено входить до восьми часов.

– Запрещение не касается меня.

– Оно для всех, мадам.

Екатерина усмехнулась.

– Да, я знаю, – продолжала кормилица, – хорошо знаю, что здесь ничто не может воспрепятствовать вашему величеству; я только молю внять просьбе простой женщины и не ходить дальше.

– Кормилица, мне надо поговорить с сыном.

– Мадам, я отопру, но только по королевскому приказу вашего величества.

– Откройте, я требую! – приказала Екатерина.

Услышав повелительный тон, внушавший больше уважения и страха, чем голос самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ. Но Екатерина в нем не нуждалась, она вынула из кармана свой ключ и быстрым поворотом отперла дверь в покои сына.

В спальне никого не было, постель не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей шкуре, встала, подошла к Екатерине и полизала ее руки цвета слоновой кости.

– Вот как! Он ушел из дому, – сказала королева– мать. – Я подожду.

В мрачной решимости Екатерина задумчиво села у окна, выходившего на луврский двор как раз против пропускных ворот.

Просидев два часа, недвижная и белая, как мраморная статуя, она наконец увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом Наваррским во главе.

Она сразу поняла все: Карл не захотел с ней препираться из-за ареста своего зятя, а просто увел его и этим спас.

– Слепец! Слепец! Слепец! – прошептала Екатерина и стала ждать.

Минуту спустя в Оружейной палате раздались шаги.

– Сир, хотя бы теперь, когда мы уже в Лувре, – говорил голос Генриха Наваррского, – скажите мне, почему вы увели меня и какую услугу мне оказали?

– Нет, нет, Анрио! – смеясь, ответил Карл. – Когда-нибудь узнаешь; но сейчас это тайна. Знай только одно, что, по всей вероятности, у меня будет из-за тебя ссора с матерью.

Сказав это, Карл отдернул занавеску и очутился лицом к лицу с Екатериной. Из-за его плеча выглянуло встревоженное и бледное лицо Генриха Наваррского.

– А-а! Вы здесь, мадам! – сказал Карл, нахмурив брови.

– Да, сын мой. Мне надо поговорить с вами.

– Со мной?

– С вами, и наедине.

– Что делать? – сказал Карл, оборачиваясь к зятю. – Раз уж нельзя избежать этого совсем, то чем скорее, тем лучше.

– Я ухожу, сир, – сказал Генрих.

– Да, да, оставь нас одних, – ответил Карл. – Ты ведь теперь католик, Анрио, так сходи к обедне и помолись за спасение моей души, а я останусь слушать проповедь.

Генрих поклонился и вышел.

Карл сам предупредил вопросы матери.

– Итак, мадам, – сказал он, пытаясь обратить все дело в шутку, – вы меня ждали, чтобы побранить, так ведь? Я непочтительно испортил ваши планы. Но – смерть дьяволу! – не мог же я позволить арестовать и посадить в Бастилию человека, только что спасшего мне жизнь. А в то же время мне не хотелось браниться с вами: я хороший сын. Да и сам бог, – добавил Карл шепотом, – карает тех детей, которые бранятся с матерью; пример – мой брат Франциск Второй. Простите меня великодушно и признайтесь, что я неплохо пошутил.

– Ваше величество ошибается, – ответила Екатерина, – это дело совсем не шуточное.

– Так я и знал! Знал, что вы так и посмотрите на это, черт меня возьми!

– Сир, вашим легкомыслием вы разрушили целый план, который должен был открыть нам многое.

– Ба! Целый план!.. Неужели какой-то неудавшийся план может вас смутить – вас, матушка? Вместо него вы придумаете двадцать новых, и в них я уж обещаю вам свое содействие.

– Даже если бы вы и стали мне содействовать, то теперь поздно: он предупрежден и будет начеку.

– Слушайте, – сказал король, – будем говорить прямо: что вы имеете против Анрио?

– То, что он заговорщик.

– Да, понятно, в этом вы его обвиняете все время! Но кто в этом прелестном обиталище, которое зовется Лувр, кто не занимается заговорами больше или меньше?

– Но больше всех – он, и он тем более опасен, что никто об этом и не подозревает.

– По-вашему, он Лоренцино! – сказал Карл.

Екатерина нахмурилась при этом имени, напоминавшем ей одну из наиболее кровавых драм флорентийской истории.

– Слушайте, – сказала она, – у вас есть возможность доказать мне, что я не права.

– Каким образом?

– Спросите Генриха, кто был у него в спальне сегодня ночью?

– В его спальне… сегодня ночью?

– Да. И если он вам скажет…

– То что?

– Тогда я готова признать свою ошибку.

– Но если это была женщина, не можем же мы от него требовать…

– Женщина?

– Да.

– Женщина, которая убила двух ваших стражей и ранила Морвеля, быть может, насмерть?

– Ого! Это уже серьезно, – сказал король. – Значит, дело было кровавое?

– Трое легли на месте.

– А тот, кто их уложил?

– Убежал цел и невредим.

– Клянусь Гогом и Магогом! – сказал Карл. – Вот молодец! И вы правы, матушка, мне надо знать, кто он такой.

– А я заранее вам говорю, что не узнаете, – по крайней мере, от Генриха.

– А от вас? Не мог же этот человек наделать таких дел, не оставив никаких следов? Неужели никто не заметил чего-нибудь особенного в его одежде?

– Заметили только то, что на нем был очень изящный вишневый плащ.

– Так, так! Вишневый плащ! – сказал Карл. – Здесь, при дворе, мне известен только один такой, который бросается в глаза.

– Совершенно верно, – ответила Екатерина.

– А именно?

– Подождите меня здесь, сын мой, – сказала Екатерина, – я пойду узнать, как выполнены мои приказания.

Екатерина вышла, а Карл начал рассеянно ходить по комнате, насвистывая охотничью песенку, заложив одну руку за колет и свободно опустив другую, которую лизала его борзая, всякий раз когда он останавливался.

Генрих Наваррский ушел от своего шурина сильно встревоженный и, вместо того чтобы идти обычным путем – по коридору, пошел по маленькой боковой лестнице, которая уже не раз упоминалась; она вела в третий этаж. Поднявшись всего на четыре ступеньки, он увидел на первом повороте чью-то тень. Генрих остановился и взялся за рукоять кинжала, но быстро разглядел, что это была женщина; она схватила его за руку, говоря хорошо ему знакомым, милым голосом:

– Слава богу, сир, вы целы и невредимы, я так за вас боялась! Но, верно, бог услышал мою молитву.

– Что случилось? – спросил Генрих.

– Все поймете, когда войдете к себе. Не беспокойтесь об Ортоне, я его приютила у себя.

И мадам де Сов быстро сбежала вниз мимо него, как будто встретилась с ним на лестнице случайно.

– Странно! – сказал Генрих. – Что же такое произошло? Что с Ортоном?

К сожалению, мадам де Сов не слышала его вопросов, она была уже далеко.

Вслед за ней в верхнем пролете лестницы появилась другая тень, на этот раз мужчины.

– Тс-с! – произнес он.

– А-а! Это ты, Франсуа?!

– Не называйте меня по имени.

– Что случилось?

– Пройдите к себе и узнаете, а потом проскользните в коридор, хорошенько осмотритесь, не подглядывают ли за вами, и зайдите ко мне, дверь будет только притворена.

И Франсуа исчез, точно провалившись, как театральный призрак в люк.

– Святая пятница! – прошептал Беарнец. – Загадка остается загадкой; но раз отгадка находится в моих покоях, идем туда, а затем посмотрим.

Однако, продолжая свой путь, Генрих испытывал сильное волнение. Он обладал юношеской восприимчивостью: в его душе все отражалось четко, как в зеркале, а то, что он до сих пор слышал, предвещало какую-то беду.