Королева Марго (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 80

– А вы разве патруль, что останавливаете прохожих? – спросил высокий, выпрастывая руку из-под плаща.

– Считайте, что мы патруль, и когда вам приказывают, то стойте! – сказал король и, наклонившись к Генриху, шепнул: – Сейчас увидишь извержение вулкана.

– Вас восемь человек, – сказал высокий, обнажая не только руку, но и свое лицо, – да хотя бы вас была сотня, лучше идите своей дорогой.

– Вот так так! Герцог Гиз! – прошептал Генрих.

– Наш милый родственник, герцог Лотарингский! – сказал король. – Наконец-то вы показали, кто вы такой! Очень хорошо!

– Король! – воскликнул герцог Гиз.

Его спутник, услышав это восклицание, снял было из уважения шляпу, но тотчас опять закутался в свой плащ и остался на месте.

– Сир, – сказал герцог Гиз, – я только что был у моей невестки, мадам Конде.

– Да-а… И взяли с собой одного из ваших дворян. Кого именно?

– Сир, – ответил герцог, – ваше величество его не знает.

– Ну, что ж, мы познакомимся, – ответил король и направился к закутанной фигуре, сделав знак служителю подойти с факелом.

– Простите, брат мой! – сказал герцог Анжуйский, распахивая свой плащ и кланяясь с плохо скрытой досадой.

– Ха-ха-ха! Так это вы, Генрих?.. Да нет, это невозможно! Я, верно, ошибаюсь… Мой брат, герцог Анжуйский, не пошел бы в гости, не повидавшись раньше со мной. Ему хорошо известно, что, когда принцы крови возвращаются в Париж, они входят в него только одним путем: в пропускные ворота Лувра.

– Простите, сир! – сказал герцог Анжуйский. – Прошу ваше величество извинить мне мою ветреность.

– А что, дорогой мой брат, вы делали в доме Конде? – шутливо спросил король.

– Да то, – с лукавым видом сказал король Наваррский, – о чем ваше величество сейчас говорили. – И, нагнувшись к уху короля, закончил свою мысль, после чего громко расхохотался.

– Что тут такого? – высокомерно спросил герцог Гиз, обращавшийся с бедным королем Наваррским, как и все при дворе, довольно грубо. – Почему мне не бывать у моей невестки? Ведь герцог Алансонский ходит же к своей?

Генрих слегка покраснел.

– К какой невестке? – спросил Карл. – Я знаю только одну его невестку – королеву Елизавету.

– Простите, сир, я хотел сказать – к сестре, королеве Маргарите, которую мы видели полчаса тому назад, когда шли сюда: она проследовала в своих носилках, а их сопровождали два франтика, бежавшие один с правой стороны носилок, другой с левой.

– Вот как! – сказал Карл. – Что скажете на это, Генрих?

– То, что королева Наваррская вольна ходить, куда ей хочется, но я сомневаюсь, чтобы она вышла из Лувра.

– А я в этом уверен, – ответил герцог Гиз.

– Я тоже, – добавил герцог Анжуйский, – и это подтверждается тем обстоятельством, что ее носилки стояли в переулке Клош-Персе.

– В ее прогулке, наверно, участвует и ваша невестка; не эта, – сказал Генрих Наваррский Гизу, указывая пальцем на дом Конде, – а та, – и обратил палец в ту сторону, где находился дом Гизов. – Когда мы уходили, они были вместе; да вы сами знаете, что они неразлучны.

– Я не понимаю, о чем говорит ваше величество, – ответил Гиз.

– Наоборот, все очень ясно, – возразил король, – недаром два франта были при носилках, у каждой дверцы свой.

– Хорошо, – сказал герцог Гиз, – раз королева и моя невестка явно совершают неподобающий поступок, то передадим его на суд короля, чтобы прекратить такой соблазн!

– К чему? – сказал Генрих Наваррский. – Оставьте в покое и принцессу Конде, и герцогиню Невэрскую… Король не боится за свою сестру… а я доверяю своей жене.

– Нет, нет, – возразил Карл, – я хочу вывести это дело на чистую воду, но мы займемся им сами. Так вы говорите, что носилки остановились в переулке Клош-Персе?

– Да, сир, – ответил герцог Гиз.

– А вы нашли бы то место, где они остановились?

– Да, сир.

– Тогда идем туда, и если понадобится сжечь дом, чтобы узнать, кто там находится, его сожгут.

С этими намерениями, обещавшими мало хорошего тем, о ком шла речь, четыре представителя владетельных особ христианского мира направились на улицу Сент-Антуан, а затем свернули в переулок Клош-Персе.

Карл хотел ограничить это дело семейным кругом; поэтому он отпустил сопровождавших его дворян, предоставив им провести ночь, как хотят, но приказал быть около Бастилии к шести часам утра и привести с собой двух верховых лошадей.

В переулке Клош-Персе было всего три дома, и отыскать нужный оказалось тем легче, что жильцы двух домов охотно соглашались впустить к себе; один дом примыкал к улице Сент-Антуан, а другой – к улице Руа-де-Сисиль.

Совсем по-другому показал себя третий: это был тот самый дом, который находился под охраной швейцара-немца, а немец был не из сговорчивых людей. Казалось, что в эту ночь Парижу было предназначено судьбой явить миру два образца верных слуг.

Напрасно герцог Гиз грозил немцу на самом чистом немецком языке, напрасно герцог Анжуйский предлагал кошелек, набитый золотыми, напрасно Карл решился объявить себя начальником патруля – честный немец не обращал внимания ни на угрозы, ни на золото, ни на приказ. Увидев, что непрошеные гости от него не отстают, даже наоборот – становятся еще назойливее, он просунул сквозь прутья железной решетки дуло уже знакомой аркебузы, что вызвало лишь смех у трех пришельцев (Генрих Наваррский стоял в стороне, как будто все это дело его нисколько не касалось); а смех вызывало то обстоятельство, что дуло, засунутое между прутьями решетки, нельзя было повернуть ни в ту, ни в другую сторону, и оно представляло опасность только для человека, который сам встал бы прямо против дула, то есть только для слепого.

Убедившись, что привратника нельзя ни подкупить, ни уговорить, ни запугать, герцог Гиз сделал вид, что уходит вместе со своими спутниками, но это отступление было недолгим. На углу улицы Сент-Антуан герцог нашел, что было ему нужно: камень, вроде тех, какими действовали три тысячи лет тому назад Аякс Теламонид и Диомед; герцог взвалил его себе на плечо и, сделав знак спутникам идти за ним, вернулся к дому. Как раз в эту минуту привратник, увидев, что те, кого он принимал за злоумышленников, ушли, стал запирать калитку, но не успел еще задвинуть засовы. Герцог Гиз воспользовался этим и, как живая катапульта, метнул камень. Замок вылетел вместе с куском стены, в которую был вделан, и дверь распахнулась, опрокинув немца; но, падая, он закричал изо всей мочи, чтобы поднять тревогу в гарнизоне, который подвергался большой опасности оказаться застигнутым врасплох.

В это самое время Ла Моль и Маргарита занимались переводом одной из идиллий Феокрита, а Коконнас, уверяя, что он тоже древний грек, приналег на сиракузское вино – конечно, с участием Анриетты. И разговор научный, и разговор вакхический были прерваны насильственным вторжением.

Коконнас и Ла Моль сейчас же потушили свечи, открыли окна, выбежали на балкон, увидели в темноте каких-то четверых мужчин, подняли ужасный стук шпагами, не достававшими до неприятеля, а ударявшими плашмя только по стене дома, и забросали пришельцев всем, что попадало под руку. Карла, самого ярого из осаждавших, ударило в плечо серебряным кувшином, на герцога Анжуйского свалился таз с компотом из апельсинных ломтиков и цедры, в герцога Гиза попал кабаний окорок.

Один Генрих Наваррский остался невредим. Он шепотом расспрашивал привратника, которого герцог Гиз привязал к воротам; но немец на все вопросы твердил неизменное «Verstehe nicht».

Женщины подзадоривали мужчин и подавали им метательные снаряды, которые градом сыпались на осаждающих.

– Смерть дьяволу! – крикнул Карл IX, когда упавший на голову табурет надвинул ему шляпу на нос. – Сейчас же отоприте дверь, или я велю перевешать всех, кто там, наверху!

– Брат! – шепотом сказала Маргарита Ла Молю.

– Король! – передал Ла Моль Анриетте.

– Король! Король! – шепнула Анриетта Коконнасу, в то время как пьемонтец подтаскивал к окну сундук, чтобы прикончить герцога Гиза, с которым все время имел дело, его не узнавая. – Король, говорят вам!