Королева Марго (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 69

– Добавьте, – сказала Маргарита шепотом, – что эта записка сегодня вечером послужит ему пропуском в известный вам дом.

– А какой же пропуск получу я, мадам?..

– Назовите свое имя, и этого довольно.

– Давайте, мадам, записку, давайте, – сказал Ла Моль, сгорая от любви, – я отвечаю за успех.

Ла Моль вышел.

– Завтра мы будем знать, осведомлен ли герцог Алансонский о делах в Польше, – спокойно сказала Маргарита, обращаясь к мужу.

– Этот Ла Моль воистину любезен и услужлив, – сказал Беарнец с особенной улыбкой, свойственной лишь одному ему. – И – клянусь мессой! – я устрою его судьбу.

XI. Выезд на охоту

Когда на следующее утро из-за холмов, окружающих Париж, всходило ярко-красное солнце без лучей, как это бывает в ясный зимний день, на дворе Лувра все было уже в движении еще два часа назад.

Великолепный берберский жеребец, высокий и нервный, на сухих, с целой сеткой переплетающихся жил ногах, как у оленя, бил копытом о землю, прядал ушами и шумно выпускал горячее дыхание из ноздрей, ожидая Карла IX; но он был все же менее нетерпелив, чем его хозяин, задержанный Екатериной, которая остановила сына на ходу, чтобы поговорить, по ее словам, о важном деле.

Мать и сын стояли в стеклянной галерее: Екатерина – холодная, бледная, бесстрастная, как всегда, а Карл IX, дрожа от нетерпения, грыз ногти и стегал двух собак – своих любимцев, на которых надеты были кольчужные попоны, чтобы предохранить их от ударов клыков и дать возможность безопасно схватиться с ужасным зверем. На груди поверх кольчуги нашит был маленький щиток с гербом Франции, вроде тех, что нашивали на грудь пажей, которые не раз завидовали преимуществам этих любимых благоденствующих псов.

– Карл, примите во внимание, – говорила Екатерина, – что никому, кроме меня и вас, еще не известно о скором прибытии сюда поляков; а между тем король Наваррский – да простит мне бог! – ведет себя так, как будто он об этом знает. Несмотря на свой переход в католическую веру, который был всегда мне подозрителен, Генрих поддерживает сношения с гугенотами. Разве вы не заметили, что за последние дни он часто уходит из дому? У него появились деньги, а их у него никогда не было; он покупает лошадей, оружие, а в дождливую погоду по целым дням упражняется в искусстве фехтования.

– Ах, боже мой! – сказал Карл IX в нетерпении. – Неужели, матушка, вы думаете, что он собирается убить меня или моего брата, герцога Анжуйского? Тогда ему надо еще поучиться: не далее как вчера я налепил ему своей рапирой одиннадцать точек на колет, а он насчитал у меня лишь шесть. А мой брат Анжуйский фехтует еще искуснее меня или, по его словам, так же хорошо, как я.

– Послушайте, Карл, не относитесь так легко к тому, что говорит вам ваша мать. Польские послы скоро приедут – вот вы тогда увидите! Как только они появятся в Париже, Генрих Наваррский сделает все возможное, чтобы привлечь их внимание к себе. Он вкрадчив, он себе на уме, не говоря уже о том, что жена его, которая, неизвестно по каким причинам, ему способствует, будет болтать с послами, говорить с ними по-латыни, по-гречески, по-венгерски и так далее. Говорю вам, Карл, я никогда не ошибаюсь, – так я говорю вам: что-то затевается.

В эту минуту пробили часы, и Карл IX, перестав слушать Екатерину, прислушался к их бою.

– Смерть моя! Семь часов! – воскликнул он. – Час ехать – итого восемь! Час на то, чтобы доехать до места сбора и набросить гончих, – мы только в девять начнем охоту. Честное слово, матушка, вы вынуждаете меня терять время. Отстань, Удалой!.. Отстань же, говорят тебе, разбойник!

Он сильно хлестнул по спине молосского дога; бедное животное, изумленное таким наказанием в ответ на свою ласку, взвизгнуло от боли.

– Карл, выслушайте же меня, ради бога, – сказала Екатерина, – и не швыряйтесь вашей собственной судьбой и судьбой Франции. У вас на уме только охота, охота и охота!.. Выполните ваши обязанности короля и тогда охотьтесь сколько угодно.

– Ладно, ладно, матушка! – сказал Карл, бледнея от нетерпения. – Объяснимся поскорее, из-за вас во мне все кипит. Честное слово, бывают дни, когда я вас просто не понимаю!

И он остановился, похлопывая рукояткой арапника по сапогу.

Екатерина решила, что момент благоприятный и упускать его нельзя.

– Сын мой, у нас есть доказательства, что де Муи вернулся в Париж, – сказала королева-мать. – Его видел Морвель, которого вы хорошо знаете. Он мог приехать только к королю Наваррскому. Надеюсь, этого достаточно, чтобы подозревать Генриха больше чем когда-либо.

– Слушайте, опять вы против моего бедного Анрио! Вы хотите, чтобы я его казнил, да?

– О нет!

– Изгнал? Но как вы не понимаете, что в качестве изгнанника он гораздо опаснее, чем когда он здесь, у нас на глазах, в Лувре, где он не может сделать ничего, что не стало бы известно нам в ту же минуту!

– Поэтому я и не собираюсь изгонять его.

– Тогда чего же вы хотите? Говорите скорее!

– Я хочу, чтобы на время пребывания поляков он находился в заключении – например, в Бастилии.

– Ну, это уж нет! – воскликнул Карл. – Сегодня мы с ним охотимся на кабана, а он мой лучший помощник на охоте. Без него нет охоты. Черт возьми! Вы, матушка, только о том и думаете, как бы меня вывести из терпения!

– Ах, милый сын мой, разве я говорю, что сегодня? Послы приедут завтра или послезавтра. Арестуем его после охоты, сегодня вечером… нет… ночью.

– Это другое дело. Там увидим! Мы еще поговорим об этом. После охоты – я не возражаю. Прощайте! Сюда, Удалой! Или ты тоже будешь на меня дуться?

– Карл, – сказала Екатерина, останавливая сына за руку и рискуя вызвать этой задержкой новую вспышку гнева, – я думаю, что самый арест можно отложить до вечера или до ночи, но распоряжение об аресте лучше подписать сейчас.

– Писать приказ, подписывать, разыскивать печать для королевских грамот, в то время как меня ждут, чтоб ехать на охоту, а я никогда не заставлял ждать себя! Ну его к черту!

– Но я вас так люблю, что не собираюсь вас задерживать. Я все предусмотрела. Войдите сюда, ко мне.

Екатерина проворно, точно ей было двадцать лет, отворила дверь в свой кабинет, показала на чернильницу, перо, грамоту, печать и зажженную свечу.

Король взял грамоту и быстро пробежал ее:

– «Повеление… арестовать и препроводить в Бастилию брата нашего Генриха Наваррского». Готово! – сказал он, подписывая одним росчерком. – Прощайте, матушка!

И бросился вон из кабинета в сопровождении своих собак, радуясь, что так легко отделался от матери.

На дворе все с нетерпением ждали Карла IX и, зная его точность в делах охоты, удивлялись тому, что он опаздывал. Зато когда он появился, охотники приветствовали его криками, выжлятники – фанфарами, лошади – ржанием, а собаки – лаем.

Весь этот шум и крики возбуждающе подействовали на Карла; бледные щеки его покрылись румянцем, сердце забилось, и на одну минуту он стал юн и счастлив.

Король только кивнул всему блестящему обществу, собравшемуся во дворе, мотнул головой Маргарите, махнул рукой герцогу Алансонскому, прошел мимо Генриха Наваррского, делая вид, что его не замечает, и вскочил на своего берберского жеребца, который под ним запрыгал, но, сделав два-три курбета, почувствовал, с каким ездоком имеет дело, и успокоился.

Снова раздался звук фанфар, и король выехал из Лувра в сопровождении герцога Алансонского, короля Наваррского, Маргариты, герцогини Невэрской, мадам де Сов, Тавана и придворной вельможной знати.

Само собою разумеется, что Коконнас и Ла Моль входили в число дворян, сопровождавших короля.

Что касается герцога Анжуйского, то он уже три месяца отсутствовал, участвуя в осаде Ла-Рошели.

Пока ждали короля, Генрих Наваррский подъехал поздороваться со своей женой, которая, ответив на его приветствие, сказала ему на ухо:

– Нарочный из Рима был у герцога Алансонского. Коконнас лично ввел его туда на четверть часа раньше, чем посланный герцога Невэрского был принят королем.