Королева Марго (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 56

И Шарлотта снова протянула руку к коробочке с опиатом.

– Мадам, – сказал Рене, – вы собираетесь испробовать опиат, но, прежде чем это делать, послушайте, как могут злонамеренные люди воспользоваться подобными вещами.

– Рене, – ответила баронесса, – сегодня вечером вы просто зловещи.

Генрих нахмурил брови; ему было ясно, что Рене стремится к какой-то цели, но к какой, оставалось пока неясным, поэтому он решил довести до конца их разговор, хотя и возбуждавший в нем скорбные воспоминания.

– А вы знаете подробности отравления и принца Порсиан? – спросил Генрих.

– Да, – ответил Рене. – Было известно, что по ночам он оставлял гореть лампу, стоявшую около его постели; в масло примешали яд, и принц задохнулся от испарений.

Генрих стиснул покрывшиеся потом пальцы.

– Таким образом, – тихо сказал он, – тот, кого вы зовете своим другом, знает не только подробности этого отравления, но и его автора.

– Да, поэтому-то он и хотел узнать от вас, можете ли вы повлиять на здравствующего принца Порсиан, чтобы он простил убийце смерть своего брата?

– Но я наполовину еще гугенот и, к сожалению, не имею никакого влияния на принца Порсиан: ваш друг обратился бы ко мне напрасно.

– А что вы думаете о намерениях принца Конде и принца Порсиан?

– Откуда же мне знать, Рене, их намерения? Насколько мне известно, господь бог не наградил меня особою способностью читать в сердцах людей.

– Ваше величество могли бы в этом отношении спросить самого себя, – спокойно произнес Рене. – Нет ли в жизни вашего величества какого-нибудь события, настолько мрачного, что оно могло бы подвергнуть испытанию ваше чувство милосердия, как бы болезненно ни действовал на ваше великодушие этот пробный камень?

Даже Шарлотта вздрогнула от одного тона этих слов; в них заключался столь ясный, столь прямой намек, что баронесса отвернулась, скрывая краску своего смущения и не желая встречаться взглядом с Генрихом.

Генрих сделал над собой огромное усилие; грозные складки, набегавшие на его лоб, пока говорил Рене, разгладились, благородная, сжимавшая его сыновнее сердце скорбь сменилась раздумьем.

– Мрачного события… в моей жизни?.. – повторил Генрих. – Нет, Рене, не было; из времен юности я помню только свое сумасбродство и беспечность, а вместе с ними – неудовлетворенные, более или менее мучительные нужды, ниспосланные всем людям потребностями нашей природы и божиим испытанием.

Рене тоже сдерживал себя и пристально взглядывал то на Генриха, то на Шарлотту, как будто стараясь расшевелить первого и удержать вторую, так как Шарлотта, чтобы скрыть свое смущение, вызванное этим разговором, села опять за туалетный столик и протянула руку к коробочке с опиатом.

– Короче говоря, сир, если бы вы были братом принца Порсиан или сыном принца Конде и кто-нибудь отравил бы вашего брата или убил вашего отца…

Шарлотта чуть слышно вскрикнула и поднесла опиат к губам. Рене видел это, но на этот раз ни словом, ни жестом не остановил ее, а только крикнул:

– Ради бога, молю вас, сир, ответьте: если бы вы были на их месте, что сделали бы вы?!

Генрих собрался с духом, дрожащей рукой вытер на лбу капельки холодного пота, встал во весь рост и среди полной тишины, когда Шарлотта и Рене затаили даже дыхание, ответил:

– Если бы я был на их месте и если бы я был уверен, что буду царствовать, то есть представлять собой бога на земле, я сделал бы то же, что и бог, – простил бы.

– Мадам, – воскликнул Рене, вырывая опиат из руки мадам де Сов, – отдайте мне обратно эту коробочку! Я вижу, мой приказчик принес ее вам по ошибке; завтра я вам пришлю другую.

V. Новообращенный

На другой день предстояла охота с гончими в Сен-Жерменском лесу.

Генрих Наваррский приказал, чтобы к восьми часам утра была готова – то есть оседлана и взнуздана – маленькая беарнская лошадь, которую он собирался подарить мадам де Сов, но предварительно хотел проехать на ней сам. Без четверти восемь лошадь стояла на дворе. Ровно в восемь Генрих вышел во двор.

Лошадь, несмотря на небольшой рост, сильная и горячая, прыгала на месте и потряхивала гривой. Ночью подморозило, и тонкий ледок покрывал землю.

Генрих Наваррский собрался перейти через двор к конюшням, где его ждал конюх с лошадью, но когда он поравнялся с часовым, стоявшим у дверей Лувра в форме швейцарского солдата, этот солдат сделал ему на караул и сказал:

– Да сохранит бог его величество короля Наваррского!

Услышав такое пожелание, а главное – голос, который произнес эти слова, Генрих вздрогнул. Он обернулся и отступил на шаг.

– Де Муи! – прошептал Генрих.

– Да, сир, де Муи.

– Зачем вы здесь?

– Ищу вас.

– Что вам надо?

– Мне надо с вами поговорить.

– Несчастный, – сказал Генрих, подходя к нему, – разве ты не знаешь, что рискуешь головой?

– Знаю.

– И что же?

– То, что я здесь.

Генрих чуть побледнел, сообразив, что опасность, которой подвергался пылкий молодой человек, грозила и ему; он с беспокойством посмотрел вокруг и снова отступил назад, но не так быстро, как в первый раз.

Генрих заметил, что в одном окне стоял герцог Алансонский, и сразу изменил поведение: он взял из рук де Муи, стоявшего, как мы сказали, на часах, мушкет и сделал вид, что хочет осмотреть его.

– Де Муи, – сказал он, – несомненно, какая-то очень важная причина побудила вас броситься в пасть волку?

– Да, сир. Вот уже неделя, как я высматриваю вас. Только вчера мне удалось узнать, что ваше величество будете сегодня утром пробовать лошадь, и я встал у входной двери Лувра.

– Но откуда у вас этот костюм?

– Командир роты – протестант и мой друг.

– Вот вам ваш мушкет, несите опять ваш караул. За нами следят. На обратном пути я постараюсь сказать вам кое-что; но если я сам не заговорю, не останавливайте меня. Прощайте.

Де Муи принялся ходить взад и вперед, а Генрих пошел к лошади.

– Это что за милая скотина? – спросил из окна герцог Алансонский.

– Лошадка, которую мне надо попробовать сегодня утром, – ответил Генрих.

– Но она совсем не для мужчины.

– Она и предназначена для одной красивой дамы.

– Берегитесь, Генрих! Вы окажетесь предателем, потому что мы эту даму увидим на охоте. Если неизвестно, чей вы рыцарь, то все узнают, чей вы стремянный.

– О нет! Даю слово, не узнаете, – возразил Генрих с деланым добродушием, – так как эта дама не выйдет сегодня из дому: ей очень нездоровится.

– Ах, ах! Бедная мадам де Сов! – смеясь, сказал герцог Алансонский.

– Франсуа! Франсуа! Вот вы – предатель.

– А что такое с красавицей Шарлоттой? – спросил герцог Алансонский.

– Право, хорошо не знаю, – сказал Генрих, пуская лошадь коротким галопом и заставляя ее скакать по кругу, как в манеже. – Мне говорила Дариола, что у нее болит голова, какая-то вялость во всем теле – словом, общая слабость.

– Вам это не помешает ехать с нами? – спросил герцог.

– Мне? Почему? – отвечал Генрих. – Вы знаете, что я безумно люблю охоту с гончими и что никакие обстоятельства не заставили бы меня пропустить ее.

– Однако, Генрих, как раз эту вы пропустите, – сказал герцог, после того как обернулся и поговорил с кем-то, кто разговаривал с герцогом из глубины комнаты и был невидим Генриху, – так как его величество сию секунду известил меня, что охоты не будет.

– Вот так так! – произнес Генрих с видом полного разочарования. – Почему же?

– Кажется, пришли очень важные письма от герцога Невэрского. Король совещается с королевой-матерью и моим братом, герцогом Анжуйским.

«Ага! – подумал Генрих. – Уж не пришли ли новости из Польши?»

Затем громко ответил герцогу:

– В таком случае нечего мне и подвергать себя опасности по этой гололедице. До свидания, брат мой!

Отъехав к дверям Лувра и остановив лошадь против де Муи, Генрих сказал ему:

– Мой друг, позови кого-нибудь из твоих товарищей постоять до конца твоего караула вместо тебя, а сам помоги конюху расседлать лошадь, положи седло себе на голову и отнеси его к золотых дел мастеру в королевскую шорную мастерскую: надо доделать шитье, которое он не успел приготовить к сегодняшней охоте. А ответ его зайди сказать ко мне.