Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 18

Питу почувствовал, какое преимущество перед ним имеет этот человек, который умеет так разговаривать, улыбаться, подходить, уходить.

Да если бы он даже целый месяц подряд пытался подражать самым простейшим движениям г-на де Шарни, это все равно выглядело бы – и Питу это понимал – самой настоящей пародией.

Если бы сердцу Питу было ведомо чувство ненависти, с этой минуты он возненавидел бы виконта де Шарни.

Катрин наблюдала за игрой в мяч до того момента, когда игроки велели своим слугам подать кафтаны. После этого она направилась на танцы к великому отчаянию Питу, которому, похоже, в этот день предназначено было против своей воли следовать за девушкой всюду, куда бы она ни шла.

Господин де Шарни не заставил себя долго ждать. Незначительная перемена в туалете превратила игрока в мяч в элегантного танцора. Только скрипки подали сигнал, как он, напомнив Катрин о данном обещании, предложил ей руку.

То, что испытывал Питу, когда почувствовал, как рука Катрин высвобождается из его руки, когда смотрел, как зардевшаяся девушка вступает со своим кавалером в круг танцующих, было, надо полагать, самым неприятным ощущением в его жизни. Холодный пот выступил у него на лбу, в глазах появился какой-то туман; он протянул руку и ухватился за балюстраду, так как его колени, несмотря на всю их огромность, стали вдруг ватными.

Ну, а Катрин даже не представляла, да, вероятно, и не могла представить, что происходит в сердце Питу, она была счастлива и горда – счастлива, оттого что танцует, горда тем, что танцует с самым красивым кавалером в округе.

Если Питу поневоле пришлось восхищаться тем, как г-н де Шарни играет в мяч, то тем более он должен был отдать должное г-ну де Шарни-танцору. В ту эпоху мода еще не дошла до того, чтобы заставлять людей заниматься вместо танцев маршировкой. Танец был искусством, составляющим часть системы воспитания. Не говоря уж о г-не де Лозене[49], который обязан своим возвышением тому, как он станцевал первую куранту в кадрили[50] короля, очень многие составили себе положение при дворе благодаря особой манере выпрямлять колено или тянуть носок. В этом смысле виконт был образец изящества и совершенства и мог бы, как Людовик XIV, танцевать в театре, имея все шансы сорвать аплодисменты, хотя он не был ни королем, ни актером.

Питу снова взглянул на свои ноги и вынужден был признать, что даже произойди большие изменения в этой части его организма, ему все равно пришлось бы отказаться от попытки снискать успех, подобный тому, какой сейчас пожинал г-н де Шарни.

Контрданс кончился. Для Катрин он длился всего несколько секунд, для Питу – целую вечность. Вернувшись под руку со своим кавалером, Катрин обратила внимание на перемену, какая произошла в Питу. Он был бледен, на лбу блестел пот, и хотя он сдерживал слезы ревности, одна слезинка все-таки сползла у него по щеке.

– Господи! – воскликнула Катрин. – Что с вами, Питу?

– После того как я видел, как вы танцуете с господином де Шарни, – отвечал бедняга, – я никогда не осмелюсь танцевать с вами.

– Ну не стоит так унывать, – успокоила его Катрин. – Будете танцевать, как умеете, и мне все равно это будет очень приятно.

– Ах! – вздохнул Питу. – Вы говорите так, мадемуазель, чтобы утешить меня, но я-то понимаю, что вам всегда будет куда приятнее танцевать с этим молодым дворянином, чем со мной.

Катрин промолчала, так как не хотела лгать, но поскольку она была человек исключительной доброты и поскольку начала замечать, что в душе бедного парня происходят какие-то странности, она принялась всячески выказывать ему свое расположение, однако даже это было не способно вернуть Питу утраченную радость и веселость. Папаша Бийо правильно сказал: Питу становился мужчиной – он страдал.

Катрин станцевала еще несколько контрдансов, причем один из них опять с г-ном де Шарни. На этот раз Питу, хоть и страдал, и не меньше, внешне выглядел спокойнее. Он следил взором за каждым движением Катрин и ее кавалера. По движению их губ пытался прочитать, о чем они говорят, а когда, исполняя очередную фигуру танца, им приходилось браться за руки, мучительно старался угадать, просто ли они держатся или при этом еще обмениваются пожатиями.

Несомненно, именно этого контрданса и дожидалась Катрин, потому что едва он кончился, предложила Питу возвращаться на ферму. Никогда ни одно предложение не принималось с большей поспешностью, однако удар был уже нанесен, и Питу, шедший таким широким шагом, что Катрин время от времени приходилось сдерживать его, молчал как рыба.

– Да что это с вами? – спросила наконец Катрин. – Почему вы молчите?

– Потому, мадемуазель, – отвечал Питу, – что я не умею говорить так красиво, как господин де Шарни. Что я могу вам сказать после тех любезностей, которые он наговорил, когда танцевал с вами?

– Вы несправедливы, господин Анж. Мы как раз говорили о вас.

– Обо мне? То есть как это?

– Видите ли, господин Питу, если вы лишитесь старого покровителя, вам придется найти нового.

– Что же, я не подхожу вести счетные книги на ферме? – со вздохом осведомился Питу.

– Напротив, господин Анж, мне кажется, что ведение счетов на ферме не слишком подходит вам. При том образовании, какое вы получили, вы могли бы преуспеть гораздо больше.

– Я не знаю, в чем я могу преуспеть, но одно знаю твердо: преуспевать с помощью господина де Шарни я не желаю.

– А почему вы отказываетесь от его покровительства? Его брат граф де Шарни, мало того что занимает высокое, прекрасное положение при дворе, но еще и женат на близкой подруге королевы. Господин Изидор сказал, что если мне это будет приятно, он сумеет достать вам место в управе по сбору соляной пошлины.

– Крайне обязан, мадемуазель, но я уже сказал, что мне нравится мое нынешнее положение, и если только ваш отец не прогонит меня, я останусь на ферме.

– А какого черта мне тебя прогонять? – раздался громкий голос, в котором Катрин, вздрогнув, узнала голос отца.

– Дорогой Питу, прошу вас, не упоминайте про господина Изидора, – шепнула она.

– Ну, чего молчишь?

– Не… не знаю, – пролепетал смущенный Питу. – Может, вы считаете меня недостаточно сведущим, чтобы быть вам полезным.

– Недостаточно сведущим! Да ты считаешь, как Барем[51], а читаешь стократ лучше, чем наш школьный учитель, который тем не менее полагает, будто он большой ученый. Нет, Питу, это сам бог посылает сюда людей, которые нанимаются ко мне, и, войдя в мой дом, они остаются в нем столько, сколько угодно богу.

Получив такие заверения, Питу вошел в дом, однако хоть они и обнадежили его, этого все-таки оказалось недостаточно. За короткое время между уходом на танцы и возвращением в нем произошла большая перемена. Он утратил нечто, что, единожды утратив, уже невозможно обрести, и это нечто было уверенность в себе. Оттого Питу вопреки обыкновению плохо спал. Во время бессонницы он вспоминал книгу доктора Жильбера; она была направлена главным образом против дворянства, против злоупотреблений привилегированного класса, против малодушия тех, кто соглашается с ними; Питу казалось, что только сейчас он начал понимать все те прекрасные слова, которые читал утром, и потому он пообещал себе, как только рассветет, про себя и для себя перечитать шедевр, прочитанный громко и для других.

Но поскольку спал он плохо, то проснулся поздно. Тем не менее он не отказался от намерения перечитать книгу. Было еще только семь, фермер возвратится в девять; впрочем, возвратясь, он может лишь одобрить занятие, к которому сам и призывал.

Питу спустился по узенькой лестнице и уселся на скамейке под окошком Катрин. По случайности ли Питу выбрал это место, или, может быть, знал, какая скамейка под чьим окном находится?

Но как бы то ни было, Питу, облаченный в свое старое каждодневное платье, которое еще не успели заменить, состоявшее из черных панталон, зеленой хламиды и порыжевших башмаков, вытащил из кармана брошюру и стал читать.