Александр III – Миротворец. 1881-1894 гг. - Балашова Светлана Пантелеймоновна - Страница 20

ГИРС Николай Карлович (09.05.1820-14.01.1895 гг.) – дипломат, министр иностранных дел (1882–1895 гг.).

Н. К. Гире родился в семье шведского дворянина, служившего почтмейстером в городе Радзивиллове Волынской губернии. Николай получил образование в Царскосельском лицее, который окончил в 1838 г.

Гире начал службу в азиатском департаменте Министерства иностранных дел. С 1863 г. он – чрезвычайный посланник и полномочный министр в Иране, с 1869 г. – в Швейцарии, с 1872 г. – в Швеции и Норвегии. В 1875 г. он стал управляющим азиатским департаментом Министерства иностранных дел и товарищем (заместителем) министра иностранных дел А. М. Горчакова. После Берлинского конгресса 1878 г. в связи с болезнью канцлера Горчакова Гире фактически управлял министерством. В 1882 г. Александр III назначил Гирса министром иностранных дел. По мнению современников, дипломат выделялся мягкостью в обращении и чарующей любезностью. Спокойный, уравновешенный и осторожный он очень подходил для дипломатической службы.

Главной линией внешней политики Гирса была сдержанность и поиск компромиссов.

Он был сторонником укрепления связен с Германией и Австро-Венгрией. Он прилагал усилия для сохранения Союза трех императоров ценой уступок Германии и Австро-Венгрии на Ближнем Востоке. Его упрекали в том, что он, нерусский человек, ориентируется на Германию, но он лишь стремился сохранить безопасность России. Одновременно он старался избежать столкновений с Великобританией.

Усиление австро-германского влияния на Ближнем Востоке и обострение противоречий между Россией и Германией заставили Россию пойти на сближение с Францией. Под давлением военного министерства и по указанию Александра III Гире был вынужден ратифицировать русско-французскую военную конвенцию 1892 г., заложившую основу русско-французского союза. Н. П.

ИЗ «КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ» ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА. «Мы обязаны Британскому правительству тем, что Александр III очень скоро высказал всю твердость своей внешней политики. Не прошло и года по восшествии на престол молодого Императора, как произошел серьезный инцидент на русско-афганской границе. Под влиянием Англии, которая со страхом взирала на рост русского влияния в

Туркестане, афганцы заняли русскую территорию по соседству с крепостью Кушкою.

Командир военного округа телеграфировал Государю, испрашивая инструкций. «Выгнать и проучить, как следует» был лаконический ответ из Гатчины. Афганцы постыдно бежали, и их преследовали несколько десятков верст наши казаки, которые хотели взять в плен английских инструкторов, бывших при афганском отряде. Но они успели скрыться.

Британский Ее Королевского Величества посол получил предписание выразить в С. Петербурге резкий протест и потребовать извинений.

– Мы этого не сделаем, сказал Император Александр III и наградил генерала Комарова, начальника пограничного отряда, орденом Св. Георгия 3 степени. – Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию, – заявил Государь. Гире задрожал.

– Ваше Величество, это может вызвать вооруженное столкновение с Англией.

– Хотя бы и так, – ответил Император.

Новая угрожающая нота пришла из Англии. В ответ на нее Царь отдал приказ о мобилизации Балтийского флота. Это распоряжение было актом высшей храбрости, ибо британский военный флот превышал наши морские вооруженные силы по крайней мере в пять раз. Прошло две недели, Лондон примолк, а затем предложил образовать комиссию для рассмотрения русско-афганского инцидента. Европа начала смотреть другими глазами в сторону Гатчины. Молодой русский монарх оказался лицом, с которым приходилось серьезно считаться Европе.

Виновницей второго инцидента оказалась Австрия. Венское правительство противилось нашему «непрерывному вмешательству в сферу влияния Австро-Венгрии» на Балканах, и австро-венгерский посол в С. Петербурге угрожал нам войною.

На большом обеде в Зимнем Дворце, сидя за столом напротив Царя, посол начал обсуждать докучливый балканский вопрос. Царь делал вид, что не замечает его раздраженного тона. Посол разгорячился и даже намекнул на возможность, что Австрия мобилизует два или три корпуса. Не изменяя своего полунасмешливого выражения, Император Александр III взял вилку, согнул ее петлей и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата:

– Вот, что я сделаю с вашими, двумя или тремя мобилизованными корпусами, – спокойно сказал Царь.

– Во всем свете у нас только 2 верных союзника, – любил он говорить своим министрам: – наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас.

Это мнение Александр III выразил однажды в очень откровенной форме на обеде, данном в честь прибывшего в Россию Князя Николая Черногорского, в присутствии всего дипломатического корпуса. Подняв бокал за здоровье своего гостя, Александр III провозгласил следующий тост:

– Я пью за здоровье моего друга, князя Николая Черногорского, единого искреннего и верного союзника России вне ее территории.

Присутствовавший Гире открыл рот от изумления; дипломаты побледнели. Лондонский „Таймс“ писал на другое утро „об удивительной речи, произнесенной русским Императором, идущей вразрез со всеми традициями в сношениях между дружественными державами".

Но в то время, как Европа все еще обсуждала последствия инцидента под Кушкой, русское императорское правительство сделало новое заявление, заставившее лондонский кабинет запросить по телеграфу Петербург о достоверности полученной в Лондоне ноты. Не признавая условий позорного Парижского мира 1855 г., по которому России было запрещено иметь на Черном море военный флот, Александр III решил спустить на воду несколько боевых кораблей именно в Севастополе, где коалиция европейских держав унизила русское имя в 1855 году.

Царь выбрал для этого чрезвычайно благоприятный момент, когда никто из европейских держав, за исключением Англии, не был склонен угрожать войною России. Турция еще помнила урок 1877-78 г.г. Австрия была связана политикой Бисмарка, который мечтал заключить с Россией союз. Проект Железного Канцлера был бы несомненно осуществлен, если бы Александр III не чувствовал бы личной неприязни к молодому неуравновешенному германскому императору, а Вильгельм II и его „Свенгалли“ – Бисмарк – не могли понять характера русского Императора. Во время их визита в С. Петербург они оба вели себя совершенно невозможно. Вильгельм II держал громкие речи, а Бисмарк позволил себе прочесть Александру III целую лекцию об искусстве управления Империей. Все это окончилось плохо. Бисмарку объявили выговор, а Вильгельма высмеяли. Оба монарха – русский и германский – представляли своими личностями разительный контраст. Вильгельм – жестикулирующий, бегающий взад и вперед, повышающий голос и извергающий целый арсенал международных планов; Александр III, холодный, сдержанный, внешне, как бы забавляющийся экспансивностью германского императора, но в глубине души возмущенный его поверхностными суждениями.

Те из нас, которым пришлось быть свидетелями событий 1914 года, склонны упрекать Александра III в том, что в нем личные чувства антипатии к Вильгельму II взяли перевес над трезвостью практического политика. Как могло случиться, что русский монарх, бывший воплощением здравого смысла, отклонил предложения Бисмарка о русско-германском союзе и согласился на рискованный союз с Францией? Этому можно найти очень простое объяснение. Не будучи провидцем ошибок, допущенных в иностранной политике в царствование Николая II, и последствий неудачной русско-японской войны и революции 1905 г., Александр III кроме того переоценивал наше военное могущество.

Он был уверен, что в Европе воцарится продолжительный мир, если Россия морально поддержит Французскую республику, предостерегая таким образом Германию от агрессивности 1870 г. Возможность вмешательства Франции в решительную борьбу между Англией и Германией за мировое владычество на морях – просто не приходила Царю в голову.