Драконьи грезы радужного цвета (СИ) - Патрикова Татьяна "Небо В Глазах Ангела" - Страница 7

— И? — не утерпел шут, уже догадываясь, к чему он клонит.

— И у него на челе красовался весьма характерный фонарь. Боровок вдохновенно врал, что получил его на охоте, сражаясь с диким вепрем чуть ли не в одиночку…

— И что? Если ты забыл, охота эта, действительно, имела место быть…

— А у вепря, небось, была просто восхитительная голубая шкурка и лучистые бирюзовые глазки… — хитро прищурившись, посмотрел на шута лекарь.

— О, дорогой, — томно закатив эти самый бирюзовые глазки к потолку, вдохновенно откликнулся тот. — Неужели, ты подумал, что я…

— Шельм! — неожиданно резко рявкнул лекарь и стукнул ладонью по столу. Шут подавился всеми словами, что готов был произнести и прикусил язык, тут же схватившись за щеку. Больно!

— М? — промычал он, хмуро уставившись на посерьезневшего лекаря.

— Просто ответь мне без всех этих глупых ужимок.

— Я — шут, — запротестовал было тот, но по карим, почти желтым глазам, вовремя успел прочитать, что на этот раз со Ставрасом это не прокатит. — Хорошо. Я поколотил его слегка, доволен?

— Вполне, — вставая, обронил лекарь, удовлетворенный тем, что все же сумел добиться от шута тех ответов, которые ждал. — Идем. Твой Боровок приехал.

— Он не мой! — рыкнул раздосадованный шут и тоже поднялся. — И как ты узнал?

— Слышишь, Шелест ржёт?

Шут прислушался.

— Знаешь, по-моему, он не просто ржет, он ухохатывается, — с подозрением протянул Шельм.

— Да уж, по-видимому, Боровок верхом на лошади, то еще зрелище.

— Да, нет, нормально он на ней смотрится, если брюхо не выпячивает, — бросил шут. — Я думаю твоего коня, скорее, рассмешили пух и перья на плюмаже.

— Прости, на чем пух и перья?

Шут тяжело вздохнул.

— Ну, он же королевич, как никак, наверное, считает, что ему положено.

— Что положено?

— Выглядеть даже в седле так, чтобы его издали было видно, и чтобы каждый встречный ни с кем перепутать не смог бы, — с неохотой проговорил Шельм.

— Так, — почти прорычал Ставрас, и уже собрался выскочить на улицу, чтобы как следует вправить мозги малолетнему идиоту, даром что королевичу, но шут вцепился в рукав его куртки насмерть.

— Ставрас, да остынь ты! Он же глупый еще, юный, неопытный, — попытался вразумить его Шельм, которому Воровека даже жалко стало.

— Юный? Неопытный? А ты у нас, значит, старый и умудренный опытом? Думаешь, я не знаю, что ты его всего на год старше?

— Откуда ты… — пораженно выдохнул шут. О его настоящем возрасте не знал даже король. Ну юный, ну, нахальный, ну, шут, кому интересно, сколько ему там лет на самом деле?

— Я очень давно, ты сам сказал, живу в этом городе, Шельм, — серьезно глядя в бирюзовые глаза, отозвался лекарь, и высвободил рукав из хватки его пальцев. Развернулся к двери и добавил: — И в этом путешествии вы с Боровком оба будете слушаться меня. Беспрекословно. Ясно?

— Ясно, — тяжело вздохнул шут, но все же добавил: — Ты все же с ним поаккуратней. Единственный наследник, как никак.

— Разберемся, — буркнул Ставрас и вышел.

Да, плюмаж с пухом, перьями, самоцветами и золотой уздечкой принц потерял, еще даже не выехав со двора Драконьей Аптеки, хоть и орал так, словно его тут режут живьем. Шельм ему сочувствовал. Искренне. Хотя и знал, что королевич порой может быть изрядным гадом. Но Ставрас, злой, как не вовремя разбуженный дракон, и совершенно не стесняющийся в выражениях, оторвался на бедном Воровеке так, что под конец обличительной речи, тот, по глазам было видно, готов был разреветься в голос и сбежать во дворец, навсегда забыв об идее похода за Радужным Драконом, как о страшном сне. Но, все же, насупившись, с третьей попытки взгромоздился в обычное, без пуха, самоцветов и тем более золота, седло, и сказал, что так и быть поедет, как последний босяк. Шельм мысленно похвалил его. Может, и избалованный, но упертый. Глядишь, и вырастет из него что-то путное, особенно, если перевоспитывать его продолжит именно Ставрас.

— Ну, и чего ты встал, — бросил лекарь из седла, протягивая все еще стоящему на земле шуту руку. Тот растерянно хлопнул ресницами. Лекарь усмехнулся. Склонился над ним и прошептал, так, чтобы Воровек, пыхтящий неподалеку, не услышал: — Мы же договорились, что ты едешь со мной.

— А что на двойную ношу скажет твой конь? — осведомился шут неприязненно.

— Не волнуйся… милый, — промурлыкал Ставрас. — Шелест и тройную, даже если третьим будет наш с тобой Боровок, унесет. — И легко подхватив его, усадил не сзади, а перед собой. Шельм замер. Но Ставрас по-свойски притиснул его к своей груди, положив руку на живот, который мальчишка непроизвольно попытался в себя втянуть, и рассмеялся ему на ухо: — Не дергайся. Как бы тебе не хотелось обратного, Шельм Ландышфуки, мальчиками я все же не интересуюсь.

— Не очень-то и хотелось, — нахально вскинулся шут, мазнув приятно пахнувшими волосами по щеке лекаря, тот зажмурился.

— Вот и прекрасно, милый, — мурлыкнул тот, но их прервал, как всегда, беспардонный королевич.

— Вы там что, еще не намиловались, а? Мы едем или нет?

— Едем, едем, — хищно оскалился лекарь и добавил чуть тише, так, чтобы услышал лишь Шельм: — Добро пожаловать в персональный ад, Боровченок.

4

Веровек Палтусович слишком поздно понял, что попал.

В плохом, нет, в самом плохом смысле последнего слова. Причем, по личному мнению королевича, которое у него сложилось на удивление быстро, даже если бы он попал на деньги, задолжав какому-нибудь прощелыге полказны любимого папеньки, было бы не так ужасно. А вот попасть на Драконьего Лекаря оказалось в сто крат страшней. Не помогали, ни угрозы: от них пришлось отказаться почти сразу, еще до того, как они выехали из Северных Врат Драконьей столицы Драконьей Страны. Потому что при одном взгляде на вторую лошадь, по самое не балуйся навьюченную, по мнению королевича, только самым необходимым, Ригулти сначала выматерился так, что уши в трубочку свернулись не то, что у Воровека, даже у Шельма. Потом долго, пристально, смотрел в глаза наследника, от чего у бедняжки Веровека по спине поползли струйки пота, а все опухшее от невоздержанности в чревоугодии лицо пошло красными пятнами. А затем суровый лекарь зычно и как-то по-особенному свистнул. Лошадь встала на дыбы, сбросив все вьюки на мостовую, и умчалась в сторону Радужного Дворца. Веровеку ничего не оставалось, как тоскливо смотреть ей вслед.

Попытка задавить авторитетом и убедить взять с собой хоть что-то из сброшенного трусливой конягой, понятное дело, не увенчалась успехом. Ригулти развернул своего чудо-коня и поскакал в сторону выезда из города. Королевич был вынужден поспевать за ним, что было не так уж просто. Конь под ним был не столь резв, как конь лекаря, несший на своей спине двоих, (с чем тоже приходилось мириться). Ни увещевания: Веровек было попробовал, но лекарь так искусно выворачивал все его слова наизнанку, что пришлось прикусить язык, а то неизвестно до чего бы договорился. Скорей всего, до чего-нибудь крайне невыгодного и неприятного для себя, любимого. Ни мольбы: когда после трех часов беспрерывной скачки Веровек, весь потный и с трудом уже державшийся в седле, стал ныть о привале. Так и ехали, пока королевич не попытался применить последнее оружие в борьбе с противным и мерзким лекаришкой.

— Все. Я больше никуда не поеду, — заявил он, притормаживая коня на дороге петляющей между двух огромных полей, колосящихся золотом пшеницы. И гордо вскинул голову, подбочениваясь.

Ставрас, проскакавший вперед, притормозил Шелеста, натянув поводья, и повернулся в его сторону. Посмотрел, долго, пристально. А потом усмехнулся.

— Ставрас, не надо! — успел крикнуть Шельм, до этого старавшийся не вмешиваться в их с королевичем разборки, но куда там. Лекарь поставил коня на дыбы, тот загарцевал на задних ногах, развернулся и скакнул так, что Веровек и моргнуть не успел, как Ставрас с Шельмом оказались где-то далеко впереди, почти на горизонте, на котором виднелась небольшая поросль деревьев, не иначе, опушка леса.