Драконьи грезы радужного цвета (СИ) - Патрикова Татьяна "Небо В Глазах Ангела" - Страница 66

— Почему ты в этом так уверен?

— Да, хотя бы потому, что он человек, а я…

— Драконий Лекарь и уже не совсем дракон, — перебил его Шельм.

Ригулти резко отвернулся и снова уставился невидящим взглядом в потолок.

— Знал бы, что с тобой будет столько проблем, никогда бы к себе не позвал, — пробормотал он растерянно.

Да, похоже, это была не самая лучшая идея, сразу же после все еще продолжающегося бала привести Шельма к себе, так еще в одну с собой постель уложить. Ригулти был убежден, что на мальчишку так подействовало все случившееся на балу, вот он теперь и бесится с жиру. Когда же уже перебесится, в конце-то концов?!

— Ну, что ты, дорогой, разве это проблемы, — протянул неугомонный шут и придвинулся ближе.

Лекарь подавил в себе острое желание отодвинуться от него, но падать с кровати он не собирался, а двигаться дальше было уже некуда, и так он лежал на самом краю.

— Да, проблемы, — припечатал Ставрас и снова повернул к нему голову. Мальчишка-шут придвинулся совсем вплотную и их дыхания перемешались. Лекарю пришлось даже глаза на миг прикрыть, чтобы изжить из души какое-то странное волнение, свернувшееся змеей где-то внизу живота. Чтобы отвлечься, он повторил: — Тебе все это только кажется, — и было непонятно кому это он, ему или… себе.

— Мне не кажется, — неожиданно серьезным голосом произнес Шельм. Ставрас непроизвольно распахнул глаза и пересекся с ним взглядом. — Мне не кажется, что я люблю тебя, — с грустной, пугающей улыбкой на губах, прошептал шут. — Я знаю, что люблю.

— Ты просто запутался, — отозвался Ставрас мягко и перевернулся на бок к нему, лицом к лицу.

Они долго лежали так, просто всматриваясь в глаза друг друга, пока шут не начал говорить:

— Почему ты думаешь, что я не знаю, что такое любовь?

— Ты слишком юн и…

— Легкомысленен? Возможно, — не стал спорить Шельм. — Но знаешь, в своей не столь длинной жизни я видел разную любовь.

— Расскажи? — попросил лекарь и зачем-то протянул руку, чтобы просто прикоснуться к нему. Сердце сжалось, а чувствительные подушечки пальцев задели все еще смущенно покрасневшую кожу щеки. — Шельм?

Шут моргнул, словно прогоняя наваждение, и даже в темноте лекарь рассмотрел какие пересохшие у него губы, словно обветренные. Это ведь ненормально, когда хочется прикасаться именно к таким губам?

— Моя сестра всегда любила меня. Так сильно, что однажды мне было страшно за нее, не за себя. Но она любила. Её маска Бригелла. Считается, что эта маска стоит выше Арлекина. Она ждала, когда я вырасту, когда получу собственную маску, а когда дождалась… Конечно, ей никто не сказал, что во мне есть и вторая маска, поэтому она пришла ко мне в ту ночь, сразу после посвящения, думая, что имеет право. Ведь я — Арлекин, младше её по положению, значит, она имела право приказывать, принуждать… насиловать. Я плакал от ужаса и боли, когда её руки шарили по моему телу, а губы шептали о любви. Я плакал и был слишком юным, чтобы сразу её заметить — чужую нить под сердцем моей сестры. Но все же я заметил её и оборвал, узнав, чья это нить, кому мы с Аделаидой обязаны безумством этой ночи.

Моя сестра была нареченной Доктора Чумы в тот момент входящего в совет Иль Арте. Этот брак был очень выгоден нашей семье. Аделаида легко согласилась на него, к тому же её будущий муж был очень хорош собой, обходителен и даже заботлив. Мы все радовались за нее, когда они обменялись масками во время ритуала бракосочетания. Но на самом деле, я узнал об этом уже намного позже, он просто желал заиметь сильного наследника с маской не ниже Бригеллы и именно марионеточника. В нашем роду маски рождались разные, но все, поголовно, были марионеточниками. Поэтому он сначала выбрал Делю, а потом ему подвернулся я, Вольто.

Он все просчитал. Всего одна нить, её никто и не заметил толком, полупрозрачная, она ничего не меняла в её душе, всего лишь усиливала, делая гипертрофированной любовь. Любовь сестры к младшему брату. В ту ночь я оборвал его нить. Деля плакала. И пока я ходил требовать ответа у Иль Арте, — последние слова Александр вытолкнул из себя с такой ненавистью, что Ставрас вздрогнул, не ожидая увидеть в нем столь сильное, неприкрытое чувство: — Она покончила с собой.

— А они?

— Приняли его сторону. Сказали, что он Доктор Чума и не Арлекину его судить. Он ухмылялся под маскою, когда её хоронили. Я чувствовал, я всегда это чувствовал, эмоции людей, их улыбки, искренний смех, злобные ухмылки. Я пришел к нему в ночь после похорон, и вот тогда он в открытую расхохотался мне в лицо и предложил согреть его постель вместо сестры. Я выплюнул ему в глаза всю ненависть, что жгла мне грудь. А он заявил, что я всего лишь маленький Арлекин и даже захоти он сейчас на самом деле насладиться моим телом, он получит его. Расчет был верным, он хотел сломать меня, довести до черты и вплести в душу нити, которые я уже не смог бы порвать, как он думал. Ведь об истинной силе Вольто знали лишь понаслышке, по легендам, оставшимся от наших давних предков, которые те принесли с собой из совсем другого мира. Он думал, что сможет совладать со мной, думал, что я стану его марионеткой, если сделать все правильно. Но просчитался. Я помню то спокойствие, что снизошло на меня, когда он в довершение ко всему еще и притянул меня для поцелуя, чтобы, как он полагал, закрепить результат. Я позволил ему целовать себя и даже ответил, помню, как в какой-то момент он застонал прямо мне в рот, еще не понимая, что это был последний его стон в качестве масочника. Когда он оторвался от моих губ, чтобы сделать вдох, он больше не был Доктором Чумы, он стал человеком. Он все еще ухмылялся, не осознавая, что его больше нет. И я ухмыльнулся в ответ. Но он понял, что произошло лишь тогда, когда я начал демонстративно дергать его за ниточки. Во мне жили злость и боль, в нем поселились ужас и безумие. Я ушел в ту же ночь. Что стало с обезумевшим существом, возомнившим себя кем-то высшим, я не знаю. И знать не хочу. И, знаешь… — Шельм запнулся, но продолжил: — Я не жалею, что сделал это с ним. Совсем не жалею. Но и чувства радости во мне нет.

— Его и не должно быть, — пробормотал Ставрас, привлекая его к себе так близко, что в какой-то момент дыхание сбилось уже у обоих. — Месть не приносит радости, но иногда дарует хотя бы облегчение.

— Иногда, — непослушными губами прошептал Шельм и попросил, проклиная себя за слабость: — Поцелуй меня.

Ставрас потянулся к его губам, зная, что просто нельзя отказывать в такой просьбе, сейчас нельзя, но…

— Шельм! — вскричали откуда-то справа, и резко распахнутая дверь звучно приложилась о стену.

Лекарь и шут вздрогнули и недоуменно посмотрели в её сторону. В дверном проеме застыл Веровек, и выражение его глаз им обоим не понравилось.

— Веровек? — позвал Шельм, высвобождаясь из объятий лекаря.

— Роксолана выходит замуж! — вскричал тот и шагнул к кровати.

— И? — растерянно моргнул Шельм.

— Да, сделайте вы что-нибудь! Я не хочу её потерять!

— О, — протянул лекарь вместо шута, все еще не пришедшего в себя. — Уже встаем. Беги, буди Гиню с Муром.

И Веровек побежал, а им с Шельмом ничего не оставалось, как спешно одеться и спуститься вниз на кухню.

Где же еще проводить обсуждение будущего сватовства, как не за чашкой крепкого чая?

— Так, а теперь, давай по порядку, — скомандовал Ставрас, встав в дверном проеме небольшой кухоньки, в которой, тем не менее, они умудрились поместиться впятером.

Шельм, Веровек и Гиня разместились на небольших, грубо сколоченных табуретах вокруг стола, а Муравьед встал у окна спиной ко всем, глядя, как разгорается восход.

Предусмотрительный Шельм пододвинул к кровному брату чашку крепкого чая своего собственного изготовления и ничего не сказал, как и все, ожидая, когда Веровек нарушит молчание сам.

— На бал приехала делегация от цыган. Ну, я и переговорил кое с кем из них, и мне сказали, что баронесса с дочерью тоже приехали бы, как бы не скоропалительная свадьба.