Дочь последнего дуэлянта - Бенцони Жюльетта - Страница 34

– Так, значит, все кончилось как нельзя лучше?

– Не совсем. Вы забываете о репутации герцогини де Лонгвиль, она в то время была уже беременна и так негодовала, что потеряла ребенка. Узнав об этом, королева приказала госпоже де Монбазон публично принести извинения моей дочери.

– И госпожа де Монбазон это сделала?

– Можно считать, что сделала. В назначенный день у нас собрался чуть ли не весь двор, и приехала герцогиня. Королева была возле меня, все теснились вокруг, едва не наступая друг другу на ноги. Герцогиня не спеша подошла к нам, небрежно обмахиваясь веером – в тот день, надо сказать, было жарко. К вееру была приколота бумажка. Мы увидели, что это за бумажка, когда она подошла к нам совсем близко и стала читать то, что было на ней написано. Она проделала это с такой наглой улыбкой, что не было никаких сомнений: она просто издевается над нами. Моя дочь ей ответила, что, если она соглашается поверить в ее раскаяние, то только ради того, чтобы доставить удовольствие Ее Величеству. Герцогиня удалилась точно так же, как пришла. Но на этом история не кончилась. Было продолжение.

– Какое же?

– Капельку терпения! Несколько дней спустя королева давала завтрак у Ренара, в тени прекрасных деревьев в Тюильри. Госпожа де Монбазон не была приглашена, но тем не менее приехала и вид при этом имела самый независимый. Она пробыла там совсем недолго. Ее Величество очень разгневалась и не просто прогнала ее, но отправила в изгнание – в замок герцогини Рошфор-ан-Ивлин. В историю вмешались мужчины, и первым – герцог де Бофор, любовник этой дамы, который вел себя так, словно был и любовником королевы. Он осмелился упрекать Ее Величество и говорил примерно следующее: мало того, что она его больше не любит, прогнав его любовницу, она лишила его адмиральства, главной его мечты! А виной всему проклятый Мазарини, от которого нужно как можно скорее избавиться, чего он сам не может сделать, так как кардинала нельзя вызвать на дуэль… Как мне передавали, королева со слезами на глазах приказала арестовать де Бофора и отправить в Венсенский замок. А Вандомы, госпожа де Шеврез и Шатонеф были отправлены из Парижа в свои поместья.

– Если я поняла все правильно, – подхватила Изабель, – «Высокомерные» вновь разлучены, а кардинал Мазарини оказался в выигрыше по всем позициям?

– Вы все поняли правильно. Я всегда знала, что вы умница, – захлопала в ладоши принцесса. – Да, он выиграл, причем без всяких усилий.

– Но в таком случае почему герцог Энгиенский вернулся, не дожидаясь подхода своих войск? Надеюсь, он не собирается в это дело вмешиваться? Оно закончено.

– Оно не закончено ни для моего сына, ни для Мориса де Колиньи, который рвется в бой и готов на все, чтобы защитить честь моей дочери.

– А разве не муж должен это сделать? Разве господин де Лонгвиль не печется о чести жены и своей собственной?

– Он уже не молод, чтобы размахивать шпагой. К тому же и он считает, что дело благополучно завершено. И так же считает герцог де Монбазон. Однако ни та, ни другая женщина не чувствуют себя удовлетворенными.

– И что же из этого следует?

– Если бы я только знала! Лонгвиль – в дальних краях, Бофор – в тюрьме, вокруг нет дворянина должного рода и знатности, который мог бы скрестить шпагу с моим сыном. Не сомневаюсь, что сын согласится уступить свое место на дуэли Морису де Колиньи, но кто выступит против него, защищая Монбазон?

– Но я полагала, что эдикты покойного короля относительно дуэлей по-прежнему действуют. Или королева-регентша их отменила?

– Нет, конечно, нет. Потому-то мне и необходимо срочно ехать в Париж. Если, на наше несчастье, Монбазон найдет себе достойную замену, я думаю, только я одна способна склонить королеву к снисхождению.

– А кардинал Мазарини? Королева к нему прислушивается, не так ли?

– На мой взгляд, даже слишком. Вы правы, при необходимости можно будет попробовать постучаться и в эту дверь. Он сейчас находится в прекрасном расположении духа, избавившись от старых друзей Ее Величества. Надеюсь, вы возвращаетесь вместе со мной в Париж? Моя дочь уже уехала, она только что приказала подать ее карету.

Изабель сразу же почувствовала себя значительно лучше. Одна только мысль, что ей предстоит дорога с ведьмой в герцогской короне, сумевшей нанести ей такую рану, приводила ее в ужас. Но утренний разговор имел и положительные стороны: Анна-Женевьева сбросила маску, Изабель теперь точно знала, с кем имеет дело – кузина была ее врагом, и обманываться на ее счет не стоило.

Будь она старше, опытнее, искушеннее в словесных баталиях, которые практиковали между собой светские дамы, она бы задалась вопросом: что подвигло госпожу де Лонгвиль – отныне и навсегда Изабель будет называть кузину только так – с такой поспешностью прибежать к ней и раскрыть все закулисные тайны? Но ей было всего шестнадцать, и она не так часто сталкивалась с коварными и расчетливыми людьми. Жаль только, что поездка в Париж будет всего-навсего небольшой отсрочкой.

– Мы приедем, и она уже будет дома, – словно бы размышляя вслух, проговорила Изабель.

– Нет, Анна-Женевьева поедет в свой особняк[20], она хочет быть поближе к королеве, чтобы иметь возможность действовать.

Изабель едва сдержала слезы радости.

Париж с восторгом чествовал победителя при Рокруа. Обожание изливалось буквально на каждом шагу: стоило герцогу Энгиенскому появиться – и его приветствовали восторженными рукоплесканиями. Овацию ему устроили и во время крещения сына, которого он наконец отважился увидеть. Сын оказался славным младенцем со светлыми волосиками на голове, у него не было никаких признаков отсталости, и, к величайшему удивлению Энгиена, он сразу его полюбил, это дитя.

Крестили мальчика в Лувре. Бабушка, принцесса де Конде, стала его крестной матерью, а кардинал Мазарини – крестным отцом. Его пригласили, чтобы сделать приятное королеве, ожидая и в будущем от нее благосклонности, так как история с потерянными и найденными письмами еще не была закончена.

Энгиен уступил мольбам Мориса де Колиньи, который публично был объявлен любовником госпожи де Лонгвиль, и согласился, чтобы тот представлял его на дуэли. Оставалось только найти противника достойного ранга. Им оказался герцог де Гиз, последний обломок «Высокомерных», спасенный герцогом Орлеанским от преследований кардинала Ришелье. А поскольку он был также любовником госпожи де Монбазон, о чем было широко известно, и поскольку с Варфоломеевской ночи давняя вражда разделяла Гизов и Колиньи, то невозможно было найти более подходящего противника.

Поединок должен был состояться двенадцатого декабря поздно вечером на Королевской площади с двумя секундантами, господами д’Эстрадом и де Бридье.

Когда Изабель узнала о дуэли, ее охватил ужас. На Королевской площади! На глазах у множества зрителей. Четыре искусных клинка! Кровь, смерть на поединке или на эшафоте, траур, слезы жен и детей, горе, которое не лечит время, подобное горю ее матери, так и оставшейся безутешной вдовой, дети, которые будут расти без отцов, словно мало было военных кампаний, начинавшихся каждой весной?

Волнение и боль Изабель были так велики, что накануне поединка, оказавшись лицом к лицу с кузиной, которая приехала к ним ужинать, как всегда лениво-небрежная и высокомерная, она не сумела сдержать себя. Побелев от гнева, Изабель бросила ей в лицо:

– Вам и в самом деле это понадобилось?

– Что «это»?

– Бойня, которая состоится завтра в честь ваших прекрасных глаз, чтобы убедить весь свет, что вы – непорочная супруга, чистая овечка, чью белоснежную шерстку посмели забрызгать грязью, хотя всему Парижу известно, что несчастный Колиньи – ваш любовник. Можно понять его желание принести себя в жертву вам, потому что он вас любит, но все остальные! Эстрад, Бридье, даже герцог де Гиз! Что они вам сделали, чтобы играть их жизнями?

– Вы сумасшедшая, право слово! – произнесла герцогиня де Лонгвиль с брезгливой гримасой. – Напоминаю, что противная сторона будет драться из-за Монбазон, которая этого недостойна, тут я с вами согласна. Но больше всего меня удивляет, что я слышу такие речи от дочери де Бутвиля. Ему было бы за вас стыдно.