Дочь последнего дуэлянта - Бенцони Жюльетта - Страница 15

– Господин герцог, – заговорил кардинал, – прошел уже целый год, как вы женились на моей племяннице, а у нее до сих пор не только не появилось признаков беременности, но, судя по дошедшим до меня слухам, она вас даже не видит. Я не говорю о времени ее болезни, когда вы исполнили свой долг по отношению к ней, за что я вас благодарю. Но я выбрал вас для нее не в качестве сиделки и полагал, что вас будет всерьез заботить носимая вами фамилия и продолжение рода.

Герцог Энгиенский, несмотря на присущую ему отвагу, несколько оробел и не мог оторвать взгляда от худой костистой фигуры с изможденным лицом, казавшимся еще более худым на фоне ярко-красного полога и белоснежных подушек. Тело кардинала ссохлось и будто уменьшилось, но дух и ум остались прежними: прозорливыми и властными. Не зная, что на это ответить, молодой человек ссутулился, ожидая продолжения, которое не замедлило последовать.

– Завтра, – продолжал кардинал, – я еду к королю в Фонтенбло, откуда мы вместе отправимся в Лангедок, где возникли беспорядки. Хочу сообщить вам, что Его Величество вчера просил меня привезти с собой и вас, дабы, отправив вас в армию, дать вам чин, достойный ваших талантов и ваших предков, о наследнике которых вам необходимо позаботиться. А вы что об этом думаете?

Людовик почувствовал, что бледнеет. Его будущее решалось сейчас, здесь, в этой комнате. Решалась его жизнь, его судьба.

– Его Высокопреосвященство не может не понимать, что юный возраст герцогини…

– Пустая болтовня, герцог! Вашей супруге скоро исполнится пятнадцать. Она уже достигла возраста, в котором женщина способна выносить ребенка. Другое дело, что вы должны ей в этом помочь.

– Мое здоровье доставило немало беспокойства моим близким, и прошло еще слишком мало времени, чтобы…

С немалым усилием Ришелье приподнялся на постели, прожег юношу взглядом и протянул к нему свою иссохшую руку.

– Довольно, юноша! Не пытайтесь вести со мной игру, у вас вряд ли это получится. Я знаю, что времени после болезни прошло довольно, и вы охотно проводите его в «Голубой комнате» госпожи де Рамбуйе. Знаю, о чем вы думаете и на что надеетесь, но не рассчитывайте на мою смерть, полагая, что достигнете желаемого и освободитесь от клятв, произнесенных перед алтарем. Король мне пообещал: вы получите достойный вас чин только после того, как ваша супруга понесет ребенка.

– Но…

– Никаких «но»… Идите, герцог, и подумайте о том, что я вам сказал. Перед вами стоит выбор: слава и моя племянница рядом с вами или жалкое прозябание салонного щеголя рядом с мадемуазель дю Вижан, о которой, впрочем, я самого высокого мнения, куда лучшего, чем о вас, мой дорогой! Она – чистая и нелукавая душа. Только ваша страсть отвращает ее от Господа, которого она так любит. Она заслуживает моего величайшего уважения, и поэтому я не удаляю ее от двора. Оно будет с ней всегда, и вы ей об этом скажете… когда будете с ней прощаться.

Отступая назад с положенными поклонами и пылающим яростью сердцем, герцог Энгиенский покинул спальню кардинала, где разбились все его надежды. Во дворе его ждала карета. Он секунду подумал, прежде чем садиться в нее. Потом решился и приказал кучеру:

– Гони домой! – рявкнул он. – Я еду к себе!

Час был уже поздний. Было, пожалуй, уже за полночь, и парижане, за исключением лишь немногих, крепко спали. Не ожидая на этот раз ничего иного, спала и Клер-Клеманс, но мгновенно проснулась и села на кровати, когда, громко хлопнув дверью, к ней в спальню вошел бледный, как смерть, Людовик.

– По приказу кардинала, вашего дяди, я должен вам сделать ребенка, мадам. Извольте, я перед вами.

На рассвете он оставил ее, не сказав ни слова, и ушел к себе в спальню. А она опять разразилась безудержными рыданиями. Да, на этот раз она стала женой герцога Энгиенского, но миг, о котором она так долго мечтала, не принес ей ничего, кроме страдания и унижения. Муж, которого она превратила в свой идеал, которого обожала почти как Господа Бога, обошелся с ней этой ночью как с первой встречной в охваченном пламенем завоеванном городе… Без жалости к ее юности, к ее стыдливости он был с ней грубым разнузданным солдафоном. За жестокий урок кардинала вынуждена была расплатиться она.

Супруг-победитель был почти что в таком же состоянии, как поруганная жена. Вернувшись в свои покои, Людовик вымылся с головы до ног, что случалось с ним нечасто, и переоделся в чистую одежду. Потом взял перо, лист бумаги и написал записку, предназначенную для кардинала. Всего одно слово: «Повиновался» и подпись. Запечатал письмо своей печатью и послал слугу передать письмо в Кардинальский дворец, а потом с рыданьем повалился на кровать. Все мосты были сожжены.

Смешение крови, чего он не хотел ни за что на свете и чего смертельно боялся, из-за чего так тяжело заболел, все-таки произошло. Он не мог объяснить, почему он это чувствовал, но чувствовал, что после этой кошмарной ночи у них родится ребенок. Если это будет девочка, зло будет не так велико, но, кто бы ни родился, назад пути больше нет: его брак теперь невозможно расторгнуть. Никогда его нежной Марте не стать герцогиней Энгиенской! Больше того, скорее всего ему больше никогда ее не увидеть! Ришелье, восхваляя ее набожность, вполне определенно высказал свое желание без лишнего шума отправить ее в монастырь. Жизнь их обоих, Людовика и Марты, была растоптана навсегда…

Людовик крикнул, чтобы ему принесли вина. Как можно больше вина!

На его зов никто не явился. Охваченный приступом ярости, он схватил первый тяжелый предмет, что попался ему под руку, и, ругаясь последними словами и требуя вина, запустил его в дверь, которая как раз приоткрывалась… В дверь входила его мать – к счастью, створка двери ее защитила.

– Вы требуете вина, мой сын? – спросила она ласково. – Не слишком ли рано?

– Не рано и не поздно! Мне не хватит и моря вина, чтобы забыть ужасную ночь, которую я пережил. По его приказу! – прибавил он и стиснул зубы так, что они заскрипели.

Принцесса улыбнулась, наклонилась к сыну и обвила его голову руками, а он, вдыхая знакомый запах ириса и розы, ощутил вдруг счастье их взаимной любви и близости, и оно стало для него утешением. Людовик всегда восхищался красотой своей матери, он боготворил ее за доброту, которая была у Шарлотты непритворной, за любовь, которой она окружала своих детей, всех троих: его, прекрасную Анну-Женевьеву и маленького, обделенного природой Армана, в воспитании которого мать, к сожалению, не могла принимать участия больше, чем в его собственном. Большую часть своей жизни мальчики прожили в провинции в обществе учителей и воспитателей, обделенные лаской. Но после этих суровых лет они почувствовали себя счастливыми, когда вновь оказались рядом с матерью.

– Как я поняла, – прошептала она, гладя его лоб и щеки, – вас принудили осчастливить вашу жену.

– Она мне не жена и никогда женой не будет! Во мне восстает каждая жилка, стоит мне к ней прикоснуться! Особенно когда я вспомню о Марте, такой красивой, такой нежной!

– Но на которой вам никогда не будет позволено жениться и которая сама никогда не воспротивится отцовской воле.

– Ваш Ришелье намеревается отправить ее в монастырь! И я больше никогда ее не увижу! Разве только в образе монашки! Если они сочтут нужным, они принудят ее к пострижению! А я? Я тогда умру!

– Нет, нет! Не умирают оттого, что любовь становится достоянием Господа! Другое дело, что, продолжая с такой настойчивостью ухаживать за Мартой, вы можете быть уверены, что в один прекрасный день она станет кармелиткой или бенедиктинкой, даже не поняв, как это с ней случилось. Может быть, лучше притвориться, что вы потеряли к ней всякий интерес?

– Я?! Чтобы я?.. Я бесконечно чту вас, матушка, но это невозможно!

– Не понимаю, почему.

Принцесса выпустила сына из объятий, подвинула кресло так, чтобы сидеть напротив сына, и опустилась в него.

– Вас принудили сейчас сделать выбор между вашей любовью – сегодняшней любовью, потому что редко кому случается любить лишь один раз в жизни, – и славой, которую все единодушно предрекают вам, – славой полководца, кем вам предстоит стать. Я постараюсь выразить свою мысль еще яснее: между радостями обыденной жизни и вашими самыми возвышенными мечтами. Это бесчестно, но вы можете защититься от этой бесчестности (я не воспользуюсь дипломатическим термином, потому что дипломатия – искусство сложное) обычной хитростью.