Последнее действие спектакля - Адлер Ирэн - Страница 3

Родители снова заговорили о той новости, с помощью которой отец прервал скучнейший визит парижских дам. Они ещё не обсуждали её, потому что мама сочла невозможным делать это в присутствии гостей, даже если дамы, вполне понятно, не очень-то были расположены расходиться. Для некоторых женщин вмешиваться в чужие дела – слишком привлекательное занятие!

Папа привёл себя в порядок, переоделся и надушился одеколоном, который я так любила, а некоторые из наших лучших друзей, напротив, считали неприятным. Ведь он происходил из той самой страны, что вторглась во Францию, с которой мы воевали.

Напомаженные усики отца, однако, словно говорили: «А мне всё равно!» – и лёгкая улыбка выражала при этом некоторое удовлетворение. Он был оптимистом, мой отец. Мне кажется, я так и слышу, как он повторяет свою любимую в то мрачное время фразу: «Войны ведутся время от времени, а дела делаются всегда!»

Надо ли говорить, что мама выглядела весьма опечаленной. И как всегда, непонятно было, то ли из-за самого предложения, то ли из-за формы, в какой оно было сделано. Привыкнув, согласно хорошему тону, не отличать форму от содержания, она оказалась в некотором затруднении.

– Так значит, эта Офелия, дорогой… – произнесла она.

Этого оказалось достаточно, чтобы папа со всем пылом принялся рассказывать об успехах Меридью, восторженных отзывах критиков и необыкновенном восхищении, какую она вызывала у публики.

– Но ведь следует признать, Леопольд, что в этой ситуации… – попробовала возразить мама.

Ситуация – единственное слово, которое она считала возможным употреблять, когда имела в виду войну.

Я, должно быть, слишком шумно отхлебнула бульон, потому что на меня посмотрели.

– Ирэн тоже её обожает, – тут же произнёс отец, ловя мяч на лету. – Не так ли, детка?

Я подтвердила. И мне не пришлось притворяться. Офелия Меридью была точкой отсчёта, неким миражом, на который ссылались мои преподаватели пения.

– Мадмуазель Гамбетта тоже говорит, что такого голоса, как у Офелии, нет больше ни у кого и что слушать её – особая привилегия.

– Слышала, моя дорогая? – обрадовался папа. – Особая привилегия. И ты хотела бы отказать в особой привилегии в такое время, как наше?

– Леопольд, – вздохнула мама. – Мы с Ирэн только что вернулись после отдыха у моря. Я ужасно устала… Одна только мысль сразу же оправиться… в Лондон… пугает меня. Да и как ехать? Разве работает транспорт? Я слышала, что город заблокирован, что масса людей из провинции наводняет Париж…

– Глупости! – сказал папа. – Я уже всё устроил.

– Уже устроил… Даже не спросив меня?

– Да ладно, дорогая!

– Не повышай голоса, Леопольд!

– Я не повышаю.

– Нет повышаешь!

И они продолжали свою добродушную перепалку, походившую на состязание двух рыцарей: один в стальных доспехах и с копьём, другой в резиновой арматуре, от которой копьё отскакивало.

И хотя я не имела ни малейшего представления о том, что на самом деле происходит в городе, всё же понимала истинное намерение папы – увезти нас как можно дальше от войны, и поэтому меня удивляло мамино упрямство.

Улучив момент, я вмешалась:

– Мадмуазель Гамбетта сказала, что, если бы Офелия приехала в Париж, она сделала бы всё, что угодно, лишь бы повести своих учениц послушать её. Потому что невозможно понять суть вокала, не услышав Меридью.

Родители в растерянности замолчали. Учиться пению меня заставляла мама, которая считала, что это необходимо для вхождения в общество.

– В самом деле, так и сказала? – спросил папа, довольный моей поддержкой.

По правде говоря, мадмуазель Гамбетта была убеждена, что намного превосходит самую великую на данный момент оперную певицу. Превосходит, но, к сожалению, из-за невезения или каких-то интриг её недооценивают.

– Да, – подтвердила я на всякий случай. – Так именно и сказала.

И постаралась избежать маминого взгляда, но кожей почувствовала, какой он холодный.

– И когда же, скажи на милость, – съязвила мама под звяканье серебряных приборов, – мадмуазель Гамбетта слушала Офелию Меридью?

– Ох, – вздохнула я, – это надо спросить у неё.

– Ну, если так сказала Гамбетта, то… – проговорил папа и позволил себе хороший глоток вина.

Потерпев поражение, мама не стала возражать, а мне пришлось удержаться, чтобы не подмигнуть папе.

– Так значит, едем? – спросила я, пока мистер Нельсон убирал со стола.

– Ну! – широко улыбаясь, произнёс папа. Он всегда обозначал таким восклицанием свою победу.

На том вечер и завершился.

Я ушла в свою комнату как раз вовремя, чтобы не слушать продолжение спора.

Родители перешли в гостиную и оттуда отправились на второй этаж. С лестницы доносились их голоса – сердитое ворчание мамы и примирительный, дружелюбный тон отца, каким, я думаю, он разговаривал на работе с тысячами служащих.

Я села за письменный стол, взяла бумагу, чернила и ручку и засмотрелась на дрожащий огонёк масляной лампы. Ничего не написав, я встала и открыла окно, впустив в комнату лёгкий шум дождя.

Город лежал в темноте, стараясь не обнаруживать себя светом, эхом отдавались шаги редких прохожих, какие ещё появлялись на улице. Вдали на востоке, как раз на линии фронта, я видела вспышки света. Но я даже представить себе не могла, что такое война.

Я думала о Лондоне, который представлялся мне во всём похожим на Париж, только без бульваров и наших прекрасных дорог, мощённых булыжником, без этого подъёма в гору, что ведёт к собору «Сакре кёр» и к холмам за ним.

Подумала о грязи на улицах и рисованных вывесках пабов – для тех, кто не умеет читать. И конечно о том, что могу увидеть Шерлока и, кто знает, может, и Люпена, если бродячая жизнь отца приведёт его туда.

В конце письма мой английский друг оставил почтовый адрес. Может быть, приехав в Лондон, я сумею найти его?

Или, может быть, нужно сначала предупредить его о моём приезде? Но прибудет ли письмо, отправленное туда в военное время, раньше отправителя?

Я снова села за стол и с надеждой посмотрела на лист бумаги. Погрызла кончик деревянной ручки и наконец решилась.

Дорогой Шерлок, – начала я, – ты не представляешь, какая у меня прекрасная новость…

Рано утром я быстро спустилась вниз в поисках мистера Нельсона. Он стоял у дверей, глядя на ещё мокрую после дождя мостовую. Я отдала ему конверт, в который только что вложила письмо.

– Что скажешь, Гораций, дойдёт?

Дворецкий повертел конверт в своих крупных тёмных руках, прочитал имя адресата и не выразил ни малейшего удивления. Только улыбнулся мне и ушёл на поиски почтового отделения или, может быть, какого-то знакомого, уезжающего в Англию.

– Мистер Нельсон! – окликнула я его.

– Слушаю вас, мисс Ирэн.

– Вы тоже поедете с нами в Англию?

Он ответил мне, приветливо помахав конвертом, возможно, в знак того, что имеется некая связь между ним и его словами:

– Миссис Адлер, ваша мама просила меня в её отсутствие следить за вами и ни на минуту не оставлять без внимания.

«В её отсутствие?» – удивилась я. Это означало, что мама не поедет с нами в Лондон? А почему?

Я быстро вернулась в дом и нашла маму, как всегда, безупречно собранную, за столиком, на котором был накрыт завтрак.

– Я не покину свой дом, – ответила она, когда я спросила, правда ли, что она не поедет с нами. – Я не оставлю всё, что у нас есть, этим варварам.

Я ничего не понимала. Я и представить себе не могла, что такое грабежи, разорение и воры повсюду – в каждом доме, на каждой улице. Наверное, мама видела немного дальше, чем я, маленькая девочка.

– А что сказал папа?

– Он сказал, что этот дом ничего не стоит, – загадочно ответила мама, ничего больше не добавив.

На самом деле папа сказал, что дом и вся его обстановка не стоят нас троих. И ушёл спать, добавив, что, если не может увезти нас всех, то увезёт хотя бы меня.