Сын идет на медаль - Ковалева Лия Евсеевна - Страница 14

Дни здесь были длинными, длиннее, чем в городе. Их можно было заполнить шумным весельем — катанием на лодках, волейболом, танцами под открытым небом, — так делали многие.

Их можно было заполнить тишиной мягкого северного лета — так делала Маша. Она бродила по лесу вдоль берега или уединялась в своём любимом месте под соснами и часами сидела, бросая камешки в воду или просто обняв руками колени, и размышляла, и вспоминала.

Здесь, в соснах, Маша до конца поняла то, что в городе лишь смутно чувствовала: что-то кончилось. Ушёл большой кусок жизни. Ей было жаль его. Её воспоминания об этом ушедшем времени были ещё явственны, свежи, но это были уже воспоминания.

А новое ещё не началось. О новом надо думать. Надо решать — как дальше жить. Учиться? Работать? Как? Где?..

Однажды, когда Маша сидела в любимой позе, обхватив колени, она услыхала шаги. В десяти шагах от неё остановился худощавый немолодой человек. Он постоял, а потом опустился на песок, закурил и погрузился в созерцание залива.

…Вероятно, солнце и море предрасполагают к быстрому знакомству. Через полчаса Маша оживлённо болтала с незнакомцем.

Сперва Маша не знала, кто её собеседник, и разговаривала с ним свободно и чуть-чуть небрежно. Она решила почему-то, что он инженер. А когда узнала, кто он, — мысленно ахнула и стала быстро соображать: что она успела наболтать о себе? Поняв, что теперь ничего не изменишь, она благоразумно решила впредь больше слушать, чем говорить.

…Оказалось, что Пётр Сергеевич был писателем. И Маша, кажется, даже читала его рассказы. Но не это было существенно. Существенно было то, что Маша впервые в жизни видела так близко настоящего, живого писателя! Как она могла подумать, что он инженер? Он похож именно на писателя, — теперь Маша видела это ясно!

В общем, на этот раз ей необыкновенно повезло.

— Я в последние дни всё думаю о том, что дальше будет, — сказала Маша, забыв, что решила только слушать. — Пётр Сергеевич, ведь я до сих пор не знаю, кем я буду. Вот уже школу кончила — и не знаю. Глупо, правда? Может быть, надо уехать куда-нибудь далеко-далеко, и лишь там начнётся настоящее? Здесь я всё равно не смогу быть самостоятельной: мама, папа, брат… Мне хочется быть по-настоящему самостоятельной — самой работать, жить — ну, хотя бы в общежитии! В общем, надо сейчас заново жизнь начинать, по-моему. А как её начинать? Разумеется, сразу трудно решить. И ещё — хочется быть счастливой. Но что такое счастье? У нас в школе был диспут. Так ничего и не выяснили.

— А разве вы не счастливы?

— Нет, — сказала Маша и вздохнула. — Вот уж ни капельки!

— Вы любите запах моря?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Смотреть люблю.

— Ну, а запах сосны?

— Не знаю.

Пётр Сергеевич удивлённо посмотрел на неё.

— Не может быть. А вы вдохните поглубже воздух в себя. Вот так!

Она сделала глубокий вдох — и пожала плечами.

— Обыкновенный чистый воздух!

— А какой же запах вы любите?

Она задумалась на минутку.

— «Красную Москву».

Писатель улыбнулся.

— Что, это плохо — любить духи? — встревоженно спросила Маша.

— Нет, почему же. Дело вкуса. И возраста. Ну, а если бы вам пришлось всю жизнь дышать только запахом «Красной Москвы», он бы вам нравился?

— Конечно!

— Нет, Машенька. Вы перестали бы замечать его. Вот как сейчас не замечаете соснового запаха, потому что дышите им уже давно.

— Так что же?

— Вот так же и счастье. Когда оно длинное, когда оно одно и то же, перестаёшь его ощущать. Но оно всё равно тут. Нужно только поискать. Так бывает, когда сидишь у приёмника и слушаешь — вдруг волна пропадёт. Отправляешься на поиски — и непременно найдёшь, надо только поискать! И уезжать для этого, право же, не обязательно. Не в этом дело!

— Но вы ведь путешествовали, наверно, и столько всего видели!.. — запальчиво возразила Маша. — Ну да, я понимаю, вы — писатель… Вам надо много ездить, много знать, у вас жизнь особенная. Вам повезло! Но я тоже хотела бы чего-нибудь необычного. А то жизнь идёт, и всё такое обыкновенное вокруг!

Пётр Сергеевич закурил и вдруг сказал:

— Рассказать вам, как я стал писателем?

— Ой, конечно! Пожалуйста!

Маша чуть-чуть придвинулась и устремила на Петра Сергеевича блестящие глаза.

— В детстве я больше всех лакомств любил халву, — начал он. — А покупали мне её редко — только по праздникам или в награду за хорошее поведение. А вы знаете, как это трудно — хорошо вести себя — настолько хорошо, чтобы взрослые это признали! И вот запах халвы был для меня самым праздничным запахом.

Потом, когда я подрос, я уже не так любил халву, но зато полюбил море. Мечтал о кораблях, плаваниях и приключениях, хотел быть только моряком. А во флот меня не взяли — по состоянию здоровья. И работать пришлось мне в большом пыльном городе, где не было ни моря, ни моряков. У моря я бывал раз в год — и запах моря стал для меня запахом счастья. Я даже во сне его слышал! И готовился стать океанографом — исследователем моря…

А потом — война. На фронте я понял, что мужество не обязательно связано с бескозыркой, а опасности — с морем. И запахом счастья для меня надолго стал запах костра: костёр — это тепло, дружеские лица, горячая еда и чай, пахнущий дымком. Удивительно вкусный чай! Вы такого и не пробовали.

Раза три я ездил в отпуск в Москву. Это тоже были награды — за… разные вещи… И там полюбил запах метро: в метро есть свой особенный запах. Подолгу не выходил наверх, стоял, наблюдал: суетливый народ москвичи — вечно спешат, бегут… И так хорошо было видеть, что жизнь Москвы невозможно нарушить, что здесь всё идёт своим чередом! Когда я возвращался, друзья жадно спрашивали: «Ну, как там Москва?» И я рассказывал им, как живёт метро: всё рассказывал, что видел, и ещё многое добавлял от себя — им это нравилось. Мне тоже. Вот тогда-то я и начал писать.

А потом война кончилась, и я вернулся. Вот, собственно, и всё…

— Почему же, — тихо спросила Маша, — почему же всё? Тут только и началось настоящее. Разве нет?

— Нет, — сказал он твёрдо. — Нет. И раньше было настоящее.

Маша долго молчала, а потом спросила:

— А теперь какой запах вы любите больше всех?

— Все те же. Вот — сосну. И ещё прибавился один — после войны прибавился: запах жилья.

— Ну-у-у! — протянула Маша удивлённо. — Ложки-плошки — кастрюльки? Терпеть не могу!

— А вон идут за вами, — сказал Пётр Сергеевич, глядя на приближающегося Петьку. — Наверно, опять тренировка!

Маша легла ничком на песок и уткнулась лбом в согнутую руку. Петька подошёл и сел рядом.

— Маша! — позвал он уныло.

Маша не шевельнулась.

— Маша!

Петька сорвал травинку и стал водить по Машиной шее. Маша мгновенно вскочила.

— Дурак! Нашёл способ!

— Маша, но ведь ребята ждут!

— Ну и пусть! Я в доме отдыха, а не на международных соревнованиях!

Она в сердцах отшвырнула ногой сучок и пошла в лес по тропинке. Писатель и Петька провожали её взглядом, пока тоненькая независимая фигурка не скрылась из виду.

— Психует! — с огорчением сказал Петька. — И что с нею сделалось?

К обеду Маша не пришла.

А к Петру Сергеевичу приехала жена. Она привезла только что вышедшую книгу мужа. Они гуляли, немножко разговаривали, больше молчали.

— Как тут пахнут сосны! — сказала она. — Дышится легко-легко!

— Вот и я говорю. Удивительно пахнут, — правда? А Машенька не слышит. Это у меня тут приятельница есть — Маша. Ей семнадцать лет. Жалуется на жизнь и не слышит запаха сосны.

Вечером Пётр Сергеевич и его жена уехали.

Маши до вечера нигде не было. Она вернулась поздно и нашла на столике у кровати книжку. Открыв её, она сразу увидела надпись: «Машеньке от автора». А немножко ниже наискосок было написано:

«Каждый день приносит запахи счастья. Не дано их слышать только равнодушным».

Маша осторожно закрыла книгу и, прижав её к груди, присела на кровать.