Сын идет на медаль - Ковалева Лия Евсеевна - Страница 10

Когда Кира заканчивала свой приёмник, Вадим ей помогал. Она принимала это как должное и разговаривала с Вадимом без всяких девичьих тонкостей. Ему это нравилось. И однажды, когда вышли из школы позднее обычного, Вадим сказал:

— Я провожу тебя.

— Нет!

— Почему?

— Нет! — повторила она упрямо.

Вадим пожал плечами, но Кира сказала:

— Только не обижайся, пожалуйста, без глупостей. Я живу близко и люблю сама возвращаться домой.

— Как хочешь! — сказал он сухо и быстро зашагал прочь, но Кира в два прыжка догнала его.

— Вот глупый! — сказала она жалобно. — Всё-таки обиделся! Ладно, идём!

И они пошли вместе. В молчании дошли до большого белого дома с палисадником, знакомого Вадиму ещё с детских лет. Кира сказала:

— Пришли.

— Это же детдом!

— Да. Но, пожалуйста, не расспрашивай… Я не люблю. До свиданья. Спасибо, Вадик!

— До завтра, Кира.

Он подождал, пока стукнула дверь, и снова окинул взглядом большой белый дом. Десять лет по дороге в школу он проходил мимо него! Интересно, — сколько лет здесь живёт Кира?

Когда вручали аттестаты, директор пожал руку Вадиму, как пожимал всем; сказал несколько приветливых слов, как говорил всем; но улыбнулся не обычной своей, а особой улыбкой, предназначенной специально для Вадима…

— По правде сказать, — сказал он лирически, — было время, когда мы… — но, увидев насупившееся лицо Вадима, спохватился — словом, молодец! Аттестат без троек!

Люся получила серебряную медаль. Все её поздравляли. Она улыбалась, поворачивая золотистую головку то направо, то налево.

Когда начался бал, Люся подошла к Вадиму.

— Я хочу поздравить тебя, Вадим, — сказала она с милым, смущённым выражением, взяв его по-детски за рукав. — Ты просто поразил нас всех. Ты какой-то совсем другой стал! И я хочу извиниться перед тобой… за тот наш разговор… в начале года — помнишь? Конечно, помнишь… Я часто о нём вспоминала… Не сердись на меня, не поминай лихом, как говорят… Хорошо?

Она улыбалась. Ей хотелось быть в дружбе со всеми, со всем миром. Наверно, это из-за него — из-за её спутника, юноши в сером костюме, которого Вадим тотчас же узнал и который тоже улыбнулся в ответ на быстрый взгляд Вадима — улыбнулся одобрительно и слегка смущённо… «Знает!» — понял Вадим.

— Спасибо, — сказал он холодно, слегка отстраняясь, — только поздравлять вроде не с чем… Медали я не получил. Аттестат без троек — подвиг невелик…

— Я не о том, Вадик, — сказала Люся растерянно.

— А о чём же? Ах, о том, что выгнала меня когда-то… ну, это ты правильно сделала. А то тебе медали не получить бы — я ведь здо?рово мешал тебе!

И, так умышленно жестоко исказив смысл Люсиных слов, он удалился, ощущая в груди холодную ярость, которой не мог найти ни объяснения, ни выхода.

Он отошёл, даже не посмотрев, какое впечатление произвели его слова. Он искал Киру.

— Потанцуем, Кирилка?

Она вздрогнула, оглянулась и, увидев его, улыбнулась невесело.

— Тур вальса! — галантно сказал Вадим и вывел Киру на середину зала.

После вальса был фокстрот, потом снова вальс, а потом Вадим взял Киру за руку и повёл её наверх, в класс…

Было темно. Они сели за парту. Всё было так, как Вадим представлял себе раньше. Почти так! Они сидели, болтали, потом Вадим в темноте неловко положил свои руки на её плечи и пытался притянуть её к себе. Он хотел поцеловать её… Ведь это был выпускной вечер. Последний! Единственный в жизни!

Но Кира отстранилась.

— Нет!

— Почему?

Кира сказала шёпотом:

— Люся.

Вадим почувствовал укол в сердце. Он отодвинулся, помолчал. Сказал мрачно, с вызовом:

— Ну и что же? Мало ли что было…

— И есть, — сказала Кира шёпотом. — Я знаю!

Вадим закрыл глаза и явственно увидел Люсю — так памятен был каждый её жест, каждая чёрточка, каждое мимолётное выражение её лица…

— Ну, немножко есть, — сказал он с усилием. — Совсем немножко! Честное слово!

Кира горестно молчала. И Вадим понял: любовь есть любовь… Даже если она не получилась. Её нельзя вот так сразу изгнать из своего существа… Но эта девушка с сумрачными глазами — разве она не дорога ему? Разве он лгал?

— Кирилка! Но ты знаешь, что нет у меня друга лучше тебя? И что такая дружба… не меньше, чем то, о чём ты сейчас думала. И может стать ещё больше. Веришь?

Кира молчала.

— Пожалуйста, верь! Это так важно для меня!..

— Ты хороший, — сказала Кира. — И всё, всё… Уйдём отсюда!

И они побежали по лестнице вниз, в зал.

Сын идёт на медаль

Марья Васильевна вскапывала огород.

Раньше она шутя поднимала свои полторы сотки, что под окнами. Сажала картошку, редиску, немного клубники — Серёжку побаловать. Теперь стало труднее. Всё чаще приходится разгибаться и отдыхать. Годы, что ли, сказываются? Хотя — какие её годы! Всего тридцать пять!

Она облокотилась на лопату и смотрела на сына, вышедшего на крыльцо. Смотрела с улыбкой. Как он стал похож на отца! И рубашку удачную ему купила. Хоть и дорого, да что поделаешь — вырос сын! Теперь будет больше расходов. Вот и пиджак новый надо…

Сын сошёл с крыльца, потянулся, вкусно зевнул, посмотрел на часы и зашагал по тропинке. Проходя мимо матери, он поднял руку в знак приветствия.

— Ты куда? — спросила она, любуясь сыном.

— Так, по делу, — ответил он.

— Серёжа… Может, не очень спешишь? Покопал бы! Что-то у меня спина разболелась!

И она протянула ему лопату.

— Ну вот, — сказал сын с досадой, — Может, в другой раз, мама? Меня ждут!

— Иди, иди, — торопливо сказала мать. — Сама справлюсь!

Она проводила его взглядом — уже без улыбки — и продолжала копать. Вот так всегда: «В другой раз». И не замечает, что «другого раза» не бывает: ей легче самой всё сделать, чем просить сына помочь.

Она гордилась сыном, его успехами, не могла удержаться, чтобы не похвастать в цеху.

— А мой Серёжка на школьной доске почёта висит! — сообщала она товарищам и с удовольствием выслушивала шуточки вроде: «Яблоко от яблони недалеко падает» или: «Куда курица, туда и цыплята».

В школе Серёжу всегда хвалили: прилежный, способный, общественник. Матери на собраниях говорили: «Хорошо сына воспитали!» Ставили её в пример другим родителям: «Вот жалуетесь — трудно… А вы поговорите с Игнатьевой: одна, а как сына воспитывает!»

И мать, беседуя после собрания отдельно с воспитателем, как-то забывала о своих сомнениях и обидах и только слушала похвалы, и улыбалась, и кивала головой, и рассказывала, как много её Серёжа занимается и читает, забыв, что хотела говорить совсем о другом…

А потом, по дороге домой, оправдывалась перед собой: «Разве я враг своему ребёнку? Его так хвалят — он и отличник, и общественник — и вдруг я тут со своим бабьим нытьём. Нет, правильно, что ничего не сказала. Сама справлюсь!»

И она казалась себе в эту минуту сильной, властной. Как ей не справиться с сыном, ведь он ещё мальчик! Да и все вокруг говорят: «Молодец, держишь сына в руках»…

Она приходила домой гордая, радостная. Любовно смотрела на спину Серёжи, склонившегося над чертежом или над книгой, и, стараясь не шуметь, готовила ужин.

Ничто не должно мешать Серёже заниматься! В этом заключался смысл её жизни. Об этом писал муж в последнем письме с фронта: «Надо сделать сына человеком!»

И она делала сына человеком — как умела и как понимала.

Обычно, когда мать приходила с работы, он сидел и занимался. Иногда, скрипя пером и не поворачивая головы, спрашивал:

— Мама, может, за чем-нибудь сходить?

— Нет, Серёженька, занимайся, я сама сбегаю!

В десятом классе он уже перестал спрашивать, не надо ли помочь, и всё меньше разговаривал с матерью.

Раньше он сообщал матери о своих успехах и снисходительно принимал её ласки и похвалы. В десятом классе он перестал делиться с нею мелочами: он шёл на медаль — этим всё было сказано.