Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 65

— Я… я… — девушка пыталась совладать с собой, когда на плечи легли тяжелые ладони.

— Успокойся. Я не стану тебя трогать, если ты этого не хочешь.

Она благодарно кивнула и поплелась к Цитадели, чувствуя себя глупой, жалкой, скаженной дурой. Парень шел позади, смотрел на скорбно опущенные острые плечи и сжимал кулаки. Что случилось, пока его не было? Кто и как ее обидел? Наставники же кругом, да и кто мог бы… Клесх правильно говорил — сильнее нее нет ратоборца в Цитадели, она, будучи жалкой первогодкой, швырнула лучшего старшего выученика так, что из него вышибло весь дух. А теперь… Оттого и не вязалась эта нынешняя запуганная Лесана с той, какой она была прежде — до отъезда Фебра из Крепости.

Как мучительно он ревновал ее тогда к наставнику! Как она смотрела на него… Парня брала досада, ведь по большому счету он никогда Лесану не обижал, но был прочно записан ею во враги. А она так ему нравилась! Он бы никогда не решился к ней подступиться, если бы не страшное понимание, что скоро придется уехать, а значит, больше они никогда не увидятся. Слишком мала вероятность их встречи — его отсылали в Старград, ей же предстояло еще несколько лет обучения, а потом… кто его знает.

Поэтому наказ Клесха о возвращении послушник воспринял, как благословение Хранителей, а уж когда крефф сказал, что возвращает его учить Лесану… По правде говоря, Фебр не понял — почему ее, но все одно — был рад. Обычно послушник, перед тем как получить пояс обережника, месяц проводил за обучением слабейшего выученика, но Лесана-то слабейшей не была. Однако парень верил наставнику безоглядно, поэтому отмел все вопросы и молчаливо радовался возможности побыть рядом с той, которая запала ему в сердце.

Он помнил ее нетерпение: «Ну, что? Что он просил мне передать?» Может, она ждала медовых пряников или резной гребешок? Отчасти ему было неловко ее разочаровывать, но пришлось сказать: «Он просил передать, что до его возвращения тебя буду учить я, вместо Дарена. Мы поутру станем уходить в лес и там заниматься».

Это известие заставило ее лицо просиять таким счастьем, что Фебр залюбовался.

И вот уже седмицу они со светом уходили в чащу, где он гонял ее, как козу. В эти мгновения Лесана становилась почти прежней. Почти. Стоило ему неловко коснуться ее не в горячке схватки, а во время передышки, как она каменела, а глаза наполнялись ужасом. Конечно, сейчас она уже не так дичилась, как прежде, но все-таки.

Знать бы, кто ее обидел. Все зубы вышибить паршивцу…

Хорошо хоть Дарен отдал выученицу без малейших сожалений. Как и говорил Фебру Клесх, крефф уже всю плешь Главе проел, жалуясь на бестолковую послушницу. Поэтому сбыть девку на поруки молодому ратоборцу всем показалось делом самым, что ни на есть, благим.

— Я не крефф, конечно, — виновато говорил парень своей подопечной. — Но нам главное, чтобы ты без толку не сидела.

Поэтому они дни напролет проводили в чаще. Ах, как Лесане было там хорошо и спокойно! Вне стен Цитадели ей словно бы легче дышалось. Даже несмотря на то, что Фебр гонял нещадно и потачек не давал, она едва ли не впервые чувствовала себя не жалкой послушницей, не выученицей, а просто… девушкой. И хотя вряд ли хоть одну простую девушку парень бил с размаху ногой в живот или швырял в снег, но ведь и мало какая девушка могла от таких ударов увернуться и сама ринуть парня.

От этих яростных сшибок Лесане становилось легче, будто тяжкая боль, все эти дни гложущая сердце, истаивала. От разгоряченных тел валил пар, с мокрых ветвей за шиворот сыпались ледяные капли, весна наступала яростно, и кровь в жилах бурлила, наполняя душу поначалу силой, а потом уже и чистой радостью.

Лесана снова научилась смеяться. Она уже и забыла — каково это, когда грудь разрывает от щекочущего восторга и веселья. Фебр постоянно пытался ее подначить, то обрушивал сверху ледяной дождь, нарочно задев разлапистую еловую ветку, то будто бы случайно толкал, чтобы летела в мокрый снег, визжа и ругаясь. С ним было беззаботно, хорошо. Спокойно.

Они не ходили в трапезную, брали с поварни хлеб, вяленое мясо и потом жарили все это над костром.

Парень учил ее тому, что могло пригодиться в лесу: развести костер из мокрых веток, сделать лежанку или быстро срубить шалаш, определить лучшее место для ночлега, даже свалить дерево, буде возникнет такая нужда. Учил выслеживать и бить дичь. В роду Лесаны женщины в чащу ходили только по ягоды да за грибами, потому девушке все было в диковинку.

Фебр терпеливо отвечал на ее вопросы, объяснял, что не понимала, и без издевки смеялся, если не могла сделать с первого раза. Но больше всего Лесане нравилось не беседовать с ним, а… драться. До хрипа, до обдирающего горло крика, до звериного рыка. Когда она кидалась на него, казалось, весь белый свет съеживался до одного человека, бесстрашно стоящего напротив.

— Бей ножом, — первый раз сказал он ей. — Без Дара, просто бей, будто хочешь зарезать.

У девушки вытянулось лицо:

— Спятил? — она даже отступила на шаг.

Он рассмеялся:

— Думаешь, достанешь? Бей.

Она ударила неловко, боясь поранить, и сразу рухнула в мокрый снег, получив подсечку. Закричала от обиды — он-то ее жалеть не стал, ринул, так ринул! Тогда она бросилась снова и опять полетела. После третьего прыжка на смену жгучей досаде пришло ликование. Пару раз он дал ей себя достать и даже слегка оцарапать, а потом они покатились по сырому снегу, и он не удержался, засмеялся в голос, когда она попыталась его оседлать, подмял под себя и выбил из руки нож.

На долю мгновенья его лицо оказалось близко-близко от ее. Девушка окаменела, но Фебр тут же легко поднялся на ноги и помог встать ей. Зашедшееся от ужаса сердце замерло на миг и снова застучало ровно…

Так или почти так они проводили каждый день. Возвращались в Цитадель уставшие, мокрые, упревшие и… расходились по своим покойчикам. Фебр никогда ее не провожал. Не пытался удержать. Не стремился даже взять за руку. Просто трепал по плечу, как парня, и уходил.

И хотя Лесана понимала, что нравится ему, что не стал бы он так возиться с какой другой, все равно не могла переступить через себя и удержаться от непереносимого ужаса и гадливости. Даже поцелуи Мируты теперь вспоминались с приступами тошноты.

И все же… все же ей нравилось нравиться. Нравилось, что рядом со своим неожиданным другом она может быть собой, нравилось, как он смеется, запрокидывая голову, нравилось наблюдать за ним, когда он думал, что она не смотрит. Нравилось его серьезное лицо со светлыми бровями и глазами, ежик светлых волос и жесткий рот. Он весь ей нравился. Потому что он первый в Цитадели, кто относился к ней, как к равной и в то же время как… к слабой. Но это была не обидная слабость, не слабость слабого, это была слабость, исполненная какой-то тщательно скрываемой заботы, затаенной нежности.

Поэтому сейчас, болезненно скособочась и ковыляя через мокрый лес, девушка кожей ощущала сочувствие парня, понимала, что ему хочется обнять ее и пожалеть. Но он этого не делал. И за то она была ему благодарна.

…Ихтор посмотрел на багровые ребра и покачал головой:

— Нет тут никакой трещины. Приложишь припарку, в несколько дней все пройдет.

Лесана забрала глиняную корчажку с отваром, несколько полосок рогожки на повязку и вышла.

Фебр ждал девушку под дверью лекарской:

— Ну, чего?

— Ничего, припарок дал…

Парень кивнул и сказал:

— Завтра в лес не пойдем.

Его подопечная обиженно вскинулась:

— Он сказал ни перелома, ни трещины! Завтра все пройдет!

— Нет, — отрубил собеседник.

— Фебр, ну…

— Нет, я сказал.

Она кусала губы.

— Прикладывай припарки и отсыпайся. Вечером зайду. Дело есть.

С этими словами он развернулся и ушел. Девушка от досады выругалась и побрела в свою комнатушку. Бок дергало, словно там не синяк был, а рана от ножа…

Как выяснилось, она не привыкла к безделью. Примотав к распухшему посиневшему боку припарку, послушница долго лежала, глядя в потолок и чувствуя, как пульсируют от боли ребра. Хотелось отвлечься чем-нибудь, хоть работой какой, лишь бы не лежать, изнывая от праздности.