Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 36

А еще ее все так же терзали сны. Теперь каждую ночь являлась ей женщина-псица, молчаливо протягивавшая израненные руки, на которых лежали, свесив толстые лапы и глупые морды, рыже-черные щенки с пушистыми поникшими хвосточками. И кто-то далекий, незримый тоненько плакал…

Девушка перестала спать. Боялась. Ее шатало от усталости и корежило от навечно поселившегося в душе страха. Временами она путала сон и явь, а голоса креффов казались однообразно бряцающими колокольчиками, чей пронзительный звон бил по сердцу, бередил душу, но оставался непонятным. Просто… шумом.

Иногда, когда не оставалось сил держать глаза открытыми, Айлиша позволяла себе ненадолго проваливаться в дрему прямо на уроке. Ей казалось, что белым днем среди гомонящих послушников кошмары побоятся прийти, а жалобный детский плач хоть на четверть оборота оставит в покое. Втуне.

К страху перед кошмарами добавился страх, что о них узнают креффы. И тогда лекарка начала тайком готовить для себя отвар, дающий беспамятство. Перед сном, выпив сбор заговоренных трав, она проваливалась в черную глыбь. Но темнота, поселявшаяся в рассудке, не приносила ни покоя, ни отдыха, ни облегчения. Сделалось даже хуже. Мерещилось, что детский голос навсегда поселился в голове. Хорошо хоть никто не приметил, как изменилась послушница. Одна лишь Нурлиса, встречая выученицу в мыльне, качала головой и вздыхала…

Случилось то в полдень, на исходе последней седмицы студенника. Морозы стояли суровые, звонкие. На реках лег крепкий лед, и санный путь протянулся накатанный. В Цитадель теперь часто приезжали обозы с купцами и проезжим людом.

Нынешний торговый поезд ничем от иных не отличался. Разве только числом народа. Богатый был поезд. Пять саней только товарами нагружены, остальные четверо — купцами да попутчиками.

Айлиша шла через двор крепости с корчагой травяного настоя. Майрико просила сварить — сразу несколько молодших выучеников замучались кашлем. Лекарка ступала осторожно, прижав теплый крутобокий сосуд к бедру. Вдруг откуда-то из толпы купцов вынырнула девушка. Красивая. В сером полушалке, заячьей шубке и белых валенках. Лицо румяное, но глаза красные, заплаканные будто.

— Постой, постой, милая, — быстро-быстро заговорила она, удерживая спешащую Айлишу за рукав кожушка… — Ты ведь из тутошних? Скажи мне за ради Хранителей, где у вас целителя сыскать?

Послушница замерла, с удивлением глядя на незнакомку. Как она прознала в ней девку — в мужских портах-то, да с короткими волосами?

— А зачем тебе? Или расхворалась? — спросила выученица, переваливая тяжелую корчагу с одного бедра на другое.

Разговаривать не хотелось, но девушка смотрела с мольбой, и в голубых глазах дрожали слезы.

— Да с глазу на глаз поговорить бы… — прошептала обозница, заливаясь густым румянцем.

— Ну, идем, отведу, — удивилась Айлиша, про себя жалея застенчивую странницу.

Они вошли в башню целителей. Послушница поставила свою ношу на стол и заглянула в комнату, где обычно находились креффы. Нынче там сыскался только Руста, деловито приготовлявший какое-то зелье.

— Ишь ты, красу какую привела! — присвистнул рыжий целитель и приветливо улыбнулся девушке.

Та покраснела еще гуще и обратилась к Айлише:

— Мне бы об женском потолковать…

Лекарка удивилась:

— Так толкуй, вот целитель-то.

И с опозданием поняла… О женском.

Руста рассмеялся.

— Толкуй с ней, — кивнул он на Айлишу, — она тоже лекарка. Поможет.

Девушка засуетилась, полезла под шубку, нашарила на поясе кошель, вытащила все свое немудреное богатство — десять медных монет.

— Вот… у меня… хватит? — уставилась она на мужчину, угадывая в нем старшего.

— За одну настойку хватит. За две уже нет.

— Я бусы отдам! — потянулась она снова под полушубок.

Целитель пожал плечами и вышел, оставляя девок одних.

— Да брось, — Айлиша удержала просительницу, пытавшуюся нашарить ожерелье. — Что стряслось-то у тебя?

Незнакомка снова залилась краской и вдруг расплакалась.

— Ссильничали меня. Муж скоро с отхода вернется, а я тяжелая. Что скажу?

Лекарка молчала.

— Прогонит он меня, решит, что нагуляла… — молодица снова залилась слезами.

— А срамников как же наказать?! — рассердилась Айлиша. — Поймали их?

— Кого их-то? — гнусавым голосом проговорила обозница. — Свекор это мой. Да разве ж муж поверит, что родной отец… невестку собственную…

И разрыдалась пуще прежнего.

Так мерзко в этот миг стало целительнице! Что ж за мир такой Хранители устроили? Куда глядят они, когда творятся вокруг беззакония? Видано ли это?

Девка тем временем отвернулась к щербатой стене и рыдала, уткнувшись в локоть. Не врала. Предстояло ей родить дочь, собственному мужу — сестру. Ложь Айлиша бы учуяла. Дар не позволит вранье не распознать. И что теперь делать с ней? Ну, положим, купит горемычная отвар, чтобы сбросить. Так ведь нужен еще отвар, чтобы на ноги после этого встать и детей потом рожать. А разве хватит на то десяти медяков и глиняных бус?

Айлиша огляделась. Никого. Ну их, бусы эти. И лекарка начала быстро-быстро собирать травы в холщовый мешок.

— Запоминай. Вот эти заваришь дома. Баню затопишь покрепче. Распаришься и там уже выпьешь. Да холстин чистых припаси.

Быстрые руки порхали над сушеницей, с пальцев лилось бледно-голубое сияние.

И в этот миг неожиданная догадка осенила целительницу:

— Свекор-то как же? Ежели вдругорядь придет?

Молодуха подняла заплаканные глаза, в которых на миг сверкнула сталь:

— Не придет. Он надысь с сеновала спускался, так лестница опрокинулась. Расшибся. В горячке лежит. Знахарка говорит — долго не протянет.

Айлиша смотрела на помертвевшее застывшее в суровой прямоте лицо странницы и молчала. Сколько внутренней силы было в этой молодице. И какую тяжкую тайну с двойным грехом пополам взяла она на душу.

— На, — целительница протянула ей мешочек с травами. — Обожди. Еще кой-чего.

Девушка отвернулась к полкам, на которых стояли склянки с настойками. Взяла четыре разных и стала смешивать по капле в глиняной миске.

От неожиданно знакомого запаха вдруг закружилась голова, и тошнота подступила к горлу… Почему так бередит это пряное благоухание? Не раз она прежде готовила подобное зелье, но отчего ныне сознание поплыло? Будто вот-вот всплывет в памяти что-то давно забытое, подернутое туманом.

— Дай, — невидяще повернулась лекарка к девке и вырвала у той из рук мешочек со сбором. Поднесла к лицу. Вдохнула.

В ушах зашумело, каменный пол под ногами закачался. Казалось, вот-вот, вынырнет на поверхность что-то, что никак не получалось вспомнить, что-то разбуженное запахом сушеницы. Что-то страшное.… И сердце сжалось от предвиденья тоски. Словно во сне, Айлиша повернулась к молодице, вернула ей заветные травки и каким-то чужим, незнакомым голосом взялась наставлять, протягивая кувшинец с настойкой:

— Вот это выпьешь утром, когда после бани остынешь. Да в тот день не делай, гляди, ничего. Только спи.

Девка сбивчиво благодарила, пыталась сдернуть с шеи бусы, пыталась целовать лекарке руки, но та с неожиданной сноровкой вырвалась и выгнала благодарную просительницу прочь, пока никто не пришел.

Выставила и растерянно опустилась на лавку. Силясь поймать, удержать ускользающие смутные воспоминания. Но вместо воспоминаний только гулкое эхо отзывалось в голове, учащенно билось сердце и ныли виски. Деревянной походкой Айлиша вновь подошла к столу и снова начала смешивать капли, с закрытыми глазами вдыхая запахи, растравляющие душу.

Одна капля, вторая. Теперь из другой склянки. Благоухание становится гуще, к нему прибавляются горькие нотки… И вот Айлиша уже куда-то летит… медленно. Ей тепло… кто-то держит ее так бережно, заботливо. Не Тамир, нет.

Вдох. Сладко-приторный дурман трав…

«Куда это ты ее тащишь, сеновал-то у нас за конюшнями?»

Кто это говорил. Когда? Кому?