Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 29

Все мысли Айлиши были заняты мечтами о том, как она и ее любимый будут жить после того, как окончат обучение. Навсегда покинут Цитадель, сходят к молельнику, обручатся, будут жить, растить детей, засыпать и просыпаться вместе. Всегда вместе! Не тайком, стыдясь и замирая, а честно — не боясь ничьего осуждения.

Только бы наставник Тамира не лютовал, только бы любимый сдюжил выучиться. Вон, в последнюю их встречу полночи лечила ему изуродованную спину, прикладывая к рубцам от плети целебные мази, шепча заговоры и заливаясь тихими слезами. И сколько раз еще то повторится, только Хранителям ведомо!

Айлиша уткнулась носом в сенник, на котором лежала и расплакалась от беспомощности, усталости, холода и жалости к себе и своему избраннику. Последние месяцы дня не проходило, чтобы она не плакала. Лишь на уроках удавалось забыться. А в одиночестве делалось тоскливо и страшно. И сразу же жгучие тяжелые слезы катились по щекам. Да еще и слабость эта проклятая! Надо сегодня спросить у Майрико, может, она знает, отчего у нее голова кружится и руки холодеют.

С трудом заставив себя подняться, девушка начала собираться. Очень хотелось пожаловаться наставнице, сказаться больной, остаться в покойчике и заснуть, трясясь от озноба, чтобы найти во сне облегчение, но сегодня выучеников первый раз поведут в покойницкую и урок будет проводить одноглазый крефф Ихтор. Не приведи Хранители опоздать! Так девушка боялась этого страшного целителя, что разoм и речь теряла, и ум, стоило ему только близко подойти. А больше всего боялась, что осерчает. Ибо угрюмый Донатос, казалось, рядом с изуродованным лекарем — просто Охранительница ласковая.

Кое-как натянув коричневую одежу, еле-еле передвигая ноги, держась руками за стены, девушка побрела в умывальню. Каменный пол раскачивался под ногами. Накатила дурнота, белый свет закружился перед глазами, увлекая юную послушницу в разноцветный водоворот.

— Ну? Где твоя краса и надежа? — спросил Ихтор у Майрико, оглядывая сгрудившихся у покойницкой выучеников. — Все здесь, одной ее нет. Как урок-то начинать?

Обережница развела руками. Айлиша до сего дня не опаздывала, потому то было вдвойне непонятно.

— Может, на делянке?.. — растерянно предположила целительница и оглядела подопечных. Однако те в ответ лишь пожимали плечами.

— А может, просто испугалась к покойникам идти? — усмехнулся на это одноглазый крефф.

Его собеседница досадливо вздохнула. Неужели та, которую она прочила в наставники, испугалась? Быть не может, чтобы такой Дар пропал втуне, а девчонка заблажила и осрамилась! Не дура ведь, должна понять — чтобы людей лечить знать надобно, где какая кость находится, а где жилка тянется. Да и не только травами человека на ноги ставят. Тем, кто крови и нечистот людских боится, нет места среди целителей. А Айлиша была целительницей, пускай и ребенком совсем. Майрико не могла в ней ошибиться, потому что рвение девушки, пытливость ума и прилежание давно уже оценила по достоинству.

Ни у кого глаза так жадно не горели, узнавая новое, никто не мог с первого раза слова заговора правильно сказать. И никто не владел таким Даром. Отними у Айлиши силу и через седмицу сгорит девчонка оттого, что саму суть ее заберут. Да и не сможет она в стороне от людской боли остаться, с детства же хотела от хворей спасать. Такие от мечты не отворачиваются и от призвания не отказываются.

Поэтому лекарка сказала:

— Случилось, видать, что-то.

Ихтор закатил единственный глаз, всем своим видом давая понять, что именно случилось — мол, обычная для девки трусость.

— Урок начинай. А я пропажу поищу, — вздохнул он, — надеюсь, не под лавкой трясется и не в мыльне рыдает. Если там найду, уж не обессудь, выдеру как козу.

Целительница в ответ мрачно кивнула.

Мужчина развернулся и направился на верхние ярусы Цитадели. Непривычное волнение подгоняло его, заставляя ускорить шаг. Но крефф сдерживался, не давая себе сорваться на бег. Он не мучился вопросом — что с ним такое. Понимал. И тревога за нежную девочку разгоралась в груди все сильнее. А ведь думал, гореть там нечему… давно нечему.

Обережники не давали обета безбрачия, что за нелепица! И бывали среди Осененных счастливые пары. Редко, но бывали. Даже ратоборцы — вечные воины дорог и те, случалось, имели семьи. Но сложно жить с воем, который постоянно в пути, который месяцами, а то и годами не переступает порога родного дома. Трудно осесть в четырех стенах колдуну, ремесло которого — смерть, а жизнь — бесконечное странствие в ночи. Целителям счастливилось чаще. Но в креффате, тут — в Цитадели — нет места семье, детям… Он знал это, однако сердце, очерствевшее за годы наставничества, вдруг явило себя живым и чувствующим, тоскующим.

И эта девушка, обмиравшая и красневшая, едва он приближался к ней, дрожавшая от ужаса перед его обезображенным лицом и пустой глазницей, эта девушка вдруг напомнила ему о том, что когда-то (очень давно) и он был другим, способным на сострадание, на любовь.

От этих мыслей душа завязывалась в узлы. Потому что нежную застенчивую Айлишу ждало то же самое, что и каждого выуча Цитадели, каждого креффа: душевная черствость и горькое осознание долга, который со временем станет превыше собственных желаний.

Ее чистый горячий огонь ждало медленное остывание. А Ихтор вдруг понял, что не может этого допустить. Хотелось сохранить ее такой — робкой, улыбчивой, излучающей тепло. Хотелось назвать своей. Но нельзя. Никак нельзя. А раз нельзя, так хоть уберечь, не допустить жестокого взросления, защитить…

Он бы взял ее, давно бы взял, и никто бы его не осудил за это, даже Нэд. Но девушка стеснялась, дичилась, тряслась, как овечий хвостик, а он не хотел принуждать силой. Ждал, когда войдет в пору и ум. Может, тогда разглядит за уродливой личиной его душу, которая, видят боги, не была такой уж черной.

Ихтор сам не заметил, как, удрученный этими мыслями, оказался, наконец, в том крыле Крепости, где жили выученики целителей. Дверь одной из келий оказалась приоткрыта, а на полу…

Лекарь все же сорвался на бег.

На каменных плитах, неряшливо облаченная в коричневое одеяние лежала Айлиша — волнистые волосы облепили потный лоб, а кожа у нее была как первый снег. Белая и такая же холодная. Опустившись на колени, крефф рванул завязки девичьей рубахи и приложил ладонь к едва заметно вздымающейся груди. С пальцев заструилось бледно-голубое сияние. Прикрыв глаза, Ихтор прислушивался к тому, что являл ему Дар и лицо мужчины деревенело.

Отняв руку от бесчувственного тела, целитель рывком поднял послушницу и, тяжело ступая, понес прочь. На выходе креффа, размеренно шагавшего с почти бездыханной девушкой на руках, встретила Бьерга.

Колдунья усмехнулась, вынимая изо рта неизменную трубку и поинтересовалась:

— Куда это ты ее тащишь? Сеновал-то у нас за конюшнями, — и выпустив струю дыма, усмехнулась.

— На сеновале она уже побывала, — зло выплюнул Ихтор. — Пропусти.

Но вздорная баба и не подумала отступить. Наоборот подошла ближе и заглянула в меловое лицо послушницы:

— Уж не та ли это девка, которую так расхваливала Майрико? — выгнула бровь колдунья и, дождавшись кивка, взяла Айлишу за безвольно висящую руку. — Вот так оборот…

Черные глаза прожгли целителя:

— Тащи в мой покой, а потом Майрико приведи, — приказала Бьерга и пошла в Цитадель.

— Зачем к тебе? — донеслось ей в спину.

Наузница остановилась, сделала глубокую затяжку и ответила:

— Затем, что я вас, голуби мои, сейчас всех троих выдеру.

Ихтор зло плюнул, обошел Бьергу и, опережая ее на несколько шагов, устремился на верхний ярус Крепости, к покоям креффов. Оказавшись перед дверью, за которой располагались комнаты старшей наставницы, он на мгновение замер, и только когда из-за спины донеслось: «Не бойся, не зачарованная», — толкнул тяжелую створку плечом и ввалился внутрь.

Пока обережник устраивал свою ношу на широкой лавке, Бьерга доставала из сундука чистые холстины.