Йоркширская роза - Пембертон Маргарет - Страница 11

– Ты сшила бы ее из шелка?

Нина покачала головой. Ее тициановские волосы густыми блестящими волнами падали на плечи, и казалось, она только что сошла с полотна Берн-Джонса.[9]

– Нет, – сказала Нина, забирая у Роуз эскиз и принимаясь рисовать отделку. – Из шифона. Ярко-розового цвета, это самое лучшее. Или… может быть, из шифона с рисунком. Розовое с оранжевым или розовое с пурпурным.

Роуз одобрительно кивнула. Ни одна из жен фабрикантов шерсти в радиусе пятидесяти миль от Брэдфорда не надела бы на себя нечто столь экзотическое, но клиентки, которых мечтала одевать Нина, не принадлежали к числу таких дам; это должны быть аристократки – из-итальянского либо французского высшего света, а может, даже из нью-йоркского.

Щелкнул язычок дверного замка, и в кухню вошла Лиззи.

– Сходи попроси Ноуэла спуститься, – обратилась она к Нине. – Я хочу кое-что сказать всем вам.

– Лучше бы отложить это на завтра, – ответила Нина, продолжая рисовать и не поднимая глаз. – Ты же знаешь, что Ноуэл терпеть не может, когда его отвлекают от работы, если она идет хорошо. А этот его последний автопортрет ему удается и…

– Я хочу, чтобы Ноуэл спустился сюда именно сейчас, – произнесла Лиззи таким необычным тоном, что Нина вздернула голову и посмотрела на мать с удивлением.

– Я сбегаю, – поспешила на помощь Роуз, вставая из-за стола.

Она ни разу не слышала, чтобы мать говорила вот так. Ни разу в жизни.

Прежде чем Нина успела возразить, Роуз выскочила из комнаты. Быть может, доктор Тодд приходил к отцу с визитом в их отсутствие? Быть может, он поставил другой диагноз? Быть может, отца все-таки заберут в больницу?

– Уходи, я занят, – при виде ее проворчал Ноуэл, стоя перед мольбертом в старой, перепачканной красками одежде, с палитрой в одной руке и кистью в другой.

– Тебя зовет мама, – сообщила Роуз, немного задыхаясь от быстрого подъема по крутой лестнице, ведущей в мансарду. – Я думаю, это касается папы, и думаю, это что-то важное. Мама показалась мне очень… взвинченной.

Ноуэл с нескрываемой досадой втянул в себя воздух сквозь зубы. Он очень любил мать, но считал, что она, как и все Риммингтоны, не понимает, что такое художник. Ей кажется, будто творческий порыв можно запросто прервать, остановить – все равно как воду в кране выключить. Неужели семья Ван Гога относилась к нему подобным образом? В таком случае неудивительно, что он сошел с ума.

– Я иду, – сказал Ноуэл, с трудом сдерживая раздражение и бросив на первое попавшееся более или менее свободное место палитру и кисть. – Хотя совершенно не представляю, что может быть настолько важным. Мы пришли к полному единодушию по поводу состояния па, не так ли? Мы прекрасно понимаем, что пройдет много времени, прежде чем наступит улучшение. Я считал, что, если закончу большую и серьезную работу, это встряхнет и подбодрит его.

– Разумеется, подбодрит, – сказала Роуз, спускаясь с громким топотом по накрытым грубым шерстяным половиком ступенькам следом за братом. – Па вовсе не утратил интерес к окружающему и уже не пугается от того, что пока не может произнести ничего внятного, только отдельные звуки. Ма ему объяснила, что он должен их произносить, а мы скоро научимся понимать их смысл. Ты, пока будешь внизу, посмотри эскиз, который нарисовала Нина. Прямо-таки одеяние из сказок «Тысячи и одной ночи».

Они влетели в кухню. У Ноуэла лицо и руки были в пятнах краски, а волосы в тех местах, где он касался их пальцами, слиплись и торчали дыбом.

– Роуз сказала, что ты хочешь поговорить со мной, – обратился он к матери, усаживаясь на деревянный кухонный стул и опираясь согнутыми локтями на низкую спинку.

– Я хочу поговорить со всеми вами. – Лиззи окинула взглядом своих так горячо любимых и таких талантливых детей. – Это нелегко, мои хорошие. Более того, это очень и очень трудно.

Нина положила листок со своим наброском на стол, удивленная более чем когда-либо. Ноуэл тем временем думал, способствует ли совершенно иное, более свободное наложение мазков на полотно, применяемое им теперь, передаче внутренних чувств в той степени, какой он добивался. Создает ли оно эффект непосредственной связи между объектом и его изображением. Быть может, нужен более резкий, интенсивный колорит…

– У нас попросту нет средств продолжать то же существование, что и прежде, – очень серьезно произнесла Лиззи, прерывая ход мыслей Ноуэла. – Оплата аренды за дом определенно выше наших нынешних возможностей, а нам еще нужны деньги для повседневных потребностей. Поскольку ваш отец не способен вернуться к работе…

Все трое смотрели нанее напряженно и сосредоточенно, ожидая услышать ее решение. Ноуэл подумал о страховом полисе, и мысли его снова вернулись к возможности использовать свободное наложение мазков для автопортрета. Изображение в этом случае станет даже более искаженным, зато внутренний мир объекта будет передан точнее и выразительнее.

«Сколько денег оставила маме по завещанию бабушка Риммингтон?» – подумала Нина, и ее мысли вернулись к замыслу восточного туалета. Не добавить ли к нему «гаремные» шальвары? Их, разумеется, следует надевать под юбку, из-под которой они будут лишь чуть видны.

«Если па не сможет работать, может, нам нужно это делать?» – подумала Роуз, и у нее свело мышцы живота. Ведь это значит, что ей не придется поступить в школу искусств, и тогда прощай все ее мечты.

– Поскольку ваш отец не способен вернуться к работе, – повторила Лиззи, сжимая руки так сильно, что у нее побелели костяшки пальцев, – нам придется коренным образом изменить всю нашу жизнь.

В ответ последовало молчание.

Первой заговорила Нина:

– Прости, мама, но я не совсем понимаю. Каким именно образом должны мы изменить нашу жизнь? Ясно, что отец нуждается в постоянном уходе, но…

– Мы должны сами пойти на работу, верно?

Это сказала Роуз. В ее голосе не было испуганного недоверия – только естественная озабоченность. В конце концов, если их отец не может работать, кто-то ведь должен делать это вместо него, но, конечно, не их мать, которая останется дома и будет ухаживать за отцом.

Ноуэл с яростным воплем вскочил с места и запустил руки в свои и без того взлохмаченные волосы.

– Ради Господа Бога, перестань городить вздор, Роуз! Если бы мама могла просто объяснить, как она представляет себе перемены в нашей жизни…

– Я это представляю себе так, что у нас недостаточно средств, чтобы вы могли продолжать обучение в школе искусств, и к тому же…

– Нет! – Нина с грохотом отодвинула от стола свой стул; глаза у нее были полны такого страха, что она казалась безумной. – Я ни за что не брошу школу искусств! Я не могу! – Голос у нее перешел в истерический визг. – Я собираюсь быть модельером одежды! Вы с отцом против этого не возражали, вы были с этим согласны! Разве я смогу стать модисткой, если мне придется работать в магазине…

На этом месте голос отказался служить ей. Жестом, явно заимствованным из греческой трагедии, она схватилась обеими руками за горло.

– Но ты же не намерена позволить мне работать в магазине? – продолжала она, когда к ней вернулась способность говорить. Зрачки у нее расширились настолько, что радужная оболочка была почти не видна. – Продавщицы зарабатывают очень мало, не так ли? Ты имеешь в виду, что я стану работать на фабрике, и Ноуэл тоже!

Ноуэл издал какой-то невнятный, задушенный звук. Роуз по-прежнему смотрела матери в глаза. Она была убеждена, что той есть еще что сказать им. Есть какая-то альтернатива. Наверное, есть…

– Но должны же существовать где-то какие-то деньги от Риммингтонов! – Голос у Ноуэла сделался неузнаваемым, хриплым от нескрываемого страха. – Я имею в виду, что, когда бабушка Риммингтон умерла, ты присутствовала на похоронах, правда, ма? Ведь ты и бабушка Риммингтон никогда не ссорились, верно? Бабушка должна была оставить тебе сколько-нибудь денег по завещанию.

Роуз ощутила, что Нина задержала дыхание, но это, по сути, было ни к чему. Достаточно глянуть на полное душевной муки лицо Лиззи, чтобы получить ответ на вопрос Ноуэла.