Цветущий сад - Пембертон Маргарет - Страница 2

— Положение очень серьезное, миссис Камерон. Именно поэтому я хотел, чтобы ваш муж пришел сегодня вместе с вами.

Нэнси сидела неподвижно. Она всегда считала свое состояние неопасным, а сейчас ей вдруг стало страшно. Внутри у нее все сжалось от ужаса. Она интуитивно поняла, что дальнейшие слова доктора швырнут ее в пропасть, из которой нет возврата. Она могла бы удержаться на краю пропасти: улыбнуться, поблагодарить и покинуть кабинет. Нэнси чувствовала, что Лорример не стал бы ее задерживать, если бы она сделала это. Слова, зловеще повисшие в воздухе, никогда не будут произнесены, и она никогда не узнает их сути. Ее руки по-прежнему лежали на коленях.

— И что же происходит потом? — спросила она.

— Количество красных кровяных телец непрерывно уменьшается.

— И?..

Голос Лорримера был мрачен.

—…и не восстанавливается. Лечения не существует, миссис Камерон. Регулярные переливания крови позволяют лишь отсрочить неизбежные последствия, но не вылечить.

Теперь она оказалась над пропастью и услышала звук, похожий на рев морских волн. Нэнси открыла было рот, чтобы что-то сказать, но слов у нее не было. Доктор Лорример потянулся к звонку, собираясь вызвать медсестру.

Казалось, голос Нэнси донесся откуда-то издалека, когда она с дрожью произнесла:

— Пожалуйста, не надо никого звать. Я чувствую себя вполне нормально. Если бы я могла просто посидеть здесь несколько минут…

Доктор налил ей и себе коньяку, затем, обогнув письменный стол, подошел и вложил один из бокалов в ее безжизненную руку.

— Вам, конечно, будет оказана самая квалифицированная помощь и…

— Сколько, доктор Лорример?.. Сколько мне еще осталось жить?

Доктор Лорример никогда не давал воли эмоциям в своей профессиональной деятельности. Всего несколько часов назад он вынужден был сообщить родителям восьмилетнего мальчика, что нет никакой надежды на выздоровление их сына. Но сейчас в его голосе прозвучало явное сожаление, когда он тихо сказал:

— Я не могу точно определить срок, миссис Камерон. Возможно, от трех месяцев до года. В очень редких случаях больным с таким диагнозом удавалось выздороветь, но как и почему, мы до сих пор не знаем. Вы не должны окончательно терять надежду. Мы ежедневно открываем новые лекарства…

Последних слов она уже не слышала. От трех месяцев до года! Она медленно встала и подошла к огромному окну. Внизу мчались туда-сюда такси и лимузины. Часы на здании напротив показывали десять минут третьего. Неожиданно она подумала, что опоздала на встречу с Консуэлой в клубе. Затем представила себе, как Консуэла по-прежнему будет принимать гостей каждую пятницу в яхт-клубе, флиртовать с командором Стьювизантом, болтать о последней поездке в Европу, но уже без нее. Все будет продолжаться, как обычно, но она, Нэнси, уже не будет частичкой этого мира. Она будет мертва. Это невероятно, в это трудно поверить. С мучительной ясностью она вдруг осознала, что человеку свойственно думать, будто он вечен. Люди умирают каждый день, и все-таки остальные живут в мире иллюзий, где смерть, кажется, никогда не наступит.

— Медсестра проводит вас до вашей квартиры, — продолжал тем временем доктор Лорример.

Нэнси отрицательно покачала головой:

— Меня ждет мой шофер. Мне хочется побыть одной.

Она повернулась и взяла со стола перчатки. Ее лицо стало мраморно-белым, но никаких других внешних признаков потрясения или шока не было заметно. Ее голос прозвучал совершенно спокойно, когда она сказала:

— Благодарю за откровенность, доктор Лорример. Если лекарств от этой болезни не существует, нет необходимости нам снова встречаться.

— Но надо наблюдать за течением болезни! — запротестовал доктор Лорример, встревожившись. — Мы должны постоянно брать на анализ кровь…

— Для того, чтобы я знала, быстро или медленно приближается смерть? Нет уж, доктор. До свидания.

И прежде чем Генри Лорример сумел прийти в себя, она вышла из комнаты, а когда он, протестуя, бросился за ней, двери лифта уже закрылись. Усевшись снова за письменный стол, доктор с изумлением обнаружил, что дрожит, и потянулся за недопитым коньяком. Ее спокойствие было явно неестественным. Впервые за всю свою практику доктор Лорример задумался, не допустил ли он ошибку, сообщив пациенту трагическую правду.

«От трех месяцев до года». Эти слова звучали в голове Нэнси словно заклинание, пока лифт медленно шел вниз. «От трех месяцев до года». О Боже! Она представила, как ее будут постоянно пичкать таблетками и советами отдохнуть. Как случилось, что она должна умереть? Она же была вполне здорова. Господи, неужели из-за обморока в опере ее следует считать неизлечимо больной? Она не заметила изумленного выражения на лице медсестры, пропустив мимо ушей ее вопрос об устраивающем ее дне следующего посещения. Она не видела, кто открыл ей дверь. Она ощутила только некоторое облегчение, когда холодный воздух ударил ей в лицо. Нэнси хотелось, чтобы ветер развеял все то немыслимое, что произошло с ней за последние полчаса. Пробудил от страшного сна. «От трех месяцев до года». Она не могла думать ни о чем другом. Зловещие слова звучали, как без конца повторяющийся церковный гимн, заглушая все остальные мысли.

Коллинз стоял у открытой дверцы «роллса», поджидая ее. Внутри было привычно тепло и спокойно. Она могла бы сесть в автомобиль и выбросить из головы доктора Лорримера и его ужасную приемную. Она могла бы выпить коктейль у Консуэлы и отправиться с ней и Стьювизантом в «Метрополитен-опера». Нэнси стояла неподвижно, так долго уставившись на открытую дверцу, что Коллинз спросил нерешительно:

— Все в порядке, миледи?

Она посмотрела на него невидящим взглядом:

— Да, Коллинз. Мне не нужен автомобиль. Благодарю.

С тупым изумлением он смотрел, как она пошла на нелепо выглядевших высоких каблуках вниз по обледенелой улице, волоча край своей собольей шубы по снегу. Коллинз унаследовал от своего прежнего хозяина некоторую долю британского хладнокровия. Ему пришлось проявить сейчас всю свою выдержку, невозмутимо дожидаясь, пока Нэнси не отойдет на сотню ярдов, чтобы осторожно последовать за ней на некотором расстоянии, прижимая автомобиль к краю тротуара.

Нэнси брела наугад, не замечая, как снег падает на ее волосы и липнет к щекам. Она прошла вдоль Сорок второй улицы, по Пятой авеню, пересекла Бродвей, затем спустилась вниз до Кэнел-стрит. Прохожие, спеша укрыться в своих теплых квартирах в бедных кварталах Ист-Сайда, настороженно поглядывали на нее и уступали дорогу. Свинцовое небо стало еще темнее и в городе зажглись газовые фонари, когда она свернула в лабиринт улиц в районе доков. Наконец она остановилась, неподвижно глядя на серо-зеленые воды реки. Прошло минут пять, прежде чем Коллинз, не заглушая мотора, вышел из машины и осторожно приблизился к ней.

— «Ролле» ждет вас, мадам. — Затем повторил еще раз, слегка коснувшись ее руки: — «Ролле» ждет вас, миссис Камерон.

Нэнси обернулась и, смахнув снег с ресниц, впервые огляделась. Вокруг возвышались мрачные здания, холодные и страшные в сгущающихся сумерках. Она не представляла, где находилась.

— Да-да, конечно. Благодарю, Коллинз. — Она позволила ему помочь ей сесть в автомобиль, где наконец почувствовала благословенное тепло.

Коллинз с облегчением вздохнул и, набирая скорость, двинулся по заснеженным улицам и площадям, на которых он чувствовал себя более спокойно.

Нэнси откинулась на спинку сиденья с монограммой, ощутив жгучую боль, охватившую лицо, руки и ноги. Она попыталась наклониться и снять промокшие и испорченные туфли из крокодиловой кожи, но руки настолько закоченели, что совсем не слушались ее. Она прекратила бесплодные попытки и снова откинулась назад. Коллинз плавно вел машину вверх по Парк-авеню. Она должна сообщить новость Джеку, отцу и дочери Верити. Нэнси передернуло. Только не Верити. Незачем портить ей жизнь. А отец?.. Она закрыла глаза. Чипс О'Шогнесси во время выборов баллотировался на должность мэра Бостона, поднявшись на новой волне популярности. В день свадьбы Верити он выглядел на двадцать лет моложе, хвастаясь молодой женой, мачехой Нэнси, и забыв о том, что теперь Верити может сделать его прадедушкой еще до семидесятилетия.