Беатриса в Венеции - Пембертон Макс - Страница 7

О собственном желании увидеться с Беатрисой он старался даже не думать. Если мужчина очень стремится увидать какую-нибудь женщину и убежден в том, что это крайне неосторожно с его стороны, он никогда не сознается, что идет на свидание только потому, что ему этого хочется. Так же было и с Гастоном: он старался уверить себя в том, что исполняет только свой долг по отношению к родине, а между тем сердце его трепетало от радости при мысли, что он наконец очутится лицом к лицу с Беатрисой в ее собственном доме.

Гастон целый день раздумывал о том, как бы скрыть это приключение от Вильтара, который, он чувствовал это, следит за каждым его словом, за каждым поступком. Он решил в этот день вовсе не показываться в гостиницу «Белого Льва» и целый день провел или на улице, или в ресторанах, где отыскивал своих друзей и узнавал от них последние новости относительно всех членов их небольшой французской колонии. Без четверти шесть он сел в гондолу и через пять минут был уже у Riva degli Schiavoni.

В это время ночь уже спустилась на землю, и отблеск огней ярко отражался в темных водах лагуны. Безоблачное небо было так ясно, что предвещало ослепительную луну, а пока все оно было покрыто яркими звездами, сверкавшими, как золотые лампы над куполами церквей. Гастон любил Венецию, она становилась ему дорога, благодаря своей волшебной красоте; особенное впечатление производила она в сумерки, когда темнота надвигалась на нее со всех сторон, когда по улицам мелькали таинственные, закутанные в плащи силуэты, когда везде кругом чудилось что-то таинственное и страшное. Для Гастона в эту минуту эта тишина, этот мрак были полны одним — видением леди Беатрисы; он слышал ее голос, видел перед собой ее очаровательное личико. Что бы ни случилось потом, сегодня, по крайней мере, он будет говорить с ней, дотронется, может быть, до ее руки, что будет дальше — не все ли равно.

На Riva degli Schiavoni царило еще оживление: нагруженные носильщики переносили тяжести с небольших судов на сушу, моряки разных национальностей переругивались на различных языках или же шумной толпой отправлялись в ближайшие питейные дома; хорошенькие девушки смеялись и кокетничали на террасах кофеен или толпились у мраморных ступеней мостов, но среди них, однако, Гастон все еще не видел той, которая бросила на стол белую розу. Прошло четверть часа, а ее все еще не было. Гастон начинал терять терпение; он стал мало-помалу убеждаться в том, что над ним или посмеялись, или он попал в западню, от которой его не спасет ни его храбрость, ни шпага, на рукоятку которой он опирался; он хорошо знал, что в этом мраке совершаются злодейства, которые так и остаются навсегда не раскрытыми. Многие из его друзей отправлялись на такие свидания и никогда не возвращались больше назад, а тела их находили потом или в темных водах каналов, или же пригвожденными к дверям домов. И какое право имел он, собственно говоря, верить почему-то в преданность чужой ему женщины? Конечно, никакого, и, говоря себе это, он поднял голову и вдруг увидел перед собой ту, которую он так ждал в эту минуту.

К ступеням лестницы, около которой он стоял, подъехала гондола, и при свете факела, мелькнувшего на одну секунду, он увидел смеющееся личико девушки, бросившей ему белую розу в ресторане Флориана.

Он удивился тому, как быстро рассеялись все его подозрения и мрачные мысли при виде этой веселой фигурки, и, недолго думая, он спустился вниз к воде и сел в гондолу. Девушка все еще продолжала смеяться, когда он уселся рядом с ней на скамье, и черные глаза ее лукаво сверкали и светились даже в темноте. Не говоря ни слова, оба они сидели молча рядом, пока гондола быстро плыла по темным водам канала и наконец решительно завернула к тому месту, где вдали виднелись купола церкви святого Захария. Тогда наконец Гастон заговорил со своей веселой соседкой.

— Мы, как видно, приближаемся к цели, синьорина, — сказал он.

— Да, синьор, каждое путешествие приближает всегда к цели.

— Но мне хотелось бы раньше узнать, в чем дело.

— Вы узнали уже все через белую розу, синьор.

— Язык белой розы незнаком мне, синьорина, хотя мне и знакома эта эмблема, так как я нахожусь тут рядом с вами, как видите, и нахожусь в вашем полном распоряжении. Не забудьте только, что вы видите жаждущего перед собой.

— Мужчины всегда чего-нибудь жаждут, синьор, и не позволяют нам забывать об этом.

— Я во всяком случае смиренно преклоняюсь перед вами, синьорина, и всецело вручаю свою судьбу в ваши руки.

— Я ценю это и поэтому направляю вас в дом, где цветут белые розы, синьор.

Она рассмеялась веселым, как бы победным смехом, который слегка покоробил Гастона, но он все же решил довести приключение до конца, каков бы ни был этот конец. Да к тому же они уже успели подъехать к дому, и гусар, подняв голову, увидел прямо перед собой двойные бронзовые двери, а позади них, так как они были полуотворены, виднелась мраморная лестница, покрытая пурпуровым ковром. Нечего и говорить, что он уже достаточно долго пробыл в Венеции, чтобы сразу понять, кому принадлежал этот дом. Это — дом «Духов», сказал он себе, и там, где-то в комнатах, его уже ожидает она, маркиза де Сан-Реми. Гастон не был бы мужчиной, если бы его не тронула честь, которую ему оказывала самая прелестная, самая влиятельная женщина всего города. Он положительно не мог выговорить слова от волнения, пока шел вверх по лестнице за лакеем, который поспешил закрыть за ним тяжелые бронзовые двери. Никогда не думал он, что интрига, завязавшаяся в церкви от безделья, могла кончиться для него, может быть, самым серьезным образом. Он не спрашивал себя уже больше, куда приведет его судьба, он думал только о том, что эта женщина, по-видимому, полюбила его, и он своею жизнью готов был защищать теперь ее честь.

Наверху его встретили еще два лакея, и наконец третий провел его в салон самой хозяйки дома. Гастон думал, что его примут в большой гостиной в нижнем этаже, как это предписывает обычай в Венеции, но в этом он ошибся, так как лакей повернул налево от лестницы (дурное предзнаменование) и, пройдя пустой и довольно длинный коридор, открыл тяжелую дверь в конце его и затем через вторую дверь ввел его в роскошно обставленное, уютное гнездышко, подобного которому гусар еще не видал на своем веку. Все здесь было французского производства, за исключением высоких хрустальных канделябров и хрусталя, расставленного на буфете, работы Беровиеро, некоторые из ваз были бесценны по своей редкости. Гастон смело мог вообразить, что он находится в одной из маленьких гостиных Версаля или Фонтенбло: так все здесь напоминало ему Францию. Каждая подробность отделки комнаты, чудные фрески на потолке и на стенах свидетельствовали в то же время, что хозяйка обладала не только тонким и изящным вкусом, но и большими средствами, которые могли удовлетворить ее потребности. Здесь, как и в зале внизу, горели везде восковые свечи, бросавшие мягкий свет на собранные тут сокровища, густые ковры заглушали шаги, и толстые драпри на окнах не допускали почти ни малейшего шума с улицы. Гастон, внимательно оглядевшись кругом, увидел, что посередине комнаты стоит накрытый стол, и крайне удивился тому, что на нем только один прибор: гостей здесь, по-видимому, не ждали. Удивленный этим, он обернулся к слуге и спросил:

— Ваша госпожа ожидает меня?

Молодой человек, к которому он обратился с этими словами, мало походил на лакея: его бледное лицо было очень осмысленно и красиво, манеры его были изысканны, и платье хорошо сшито и не похоже на ливрею.

— Ваше сиятельство ожидают. Прикажете подавать ужин?

— Дорогой мой, я пришел сюда не для того, чтобы ужинать, как вы легко себе это можете представить. Доложите маркизе, что я здесь и горю нетерпением предстать перед нею.

Молодой человек подошел к окну, задернул немного плотнее драпри и ответил:

— Я доложу ее сиятельству. А пока, ужин готов, и если... впрочем, вашему сиятельству стоит только позвонить.

Он жестом указал на шелковый шнур от звонка, висевший по левую сторону камина, и поставил стул к столу, затем, поправив одну из свечей, юноша направился к двери и еще раз повторил: