Беатриса в Венеции - Пембертон Макс - Страница 2

Гастон тоже придвинул себе стул к окну и стал глядеть на канал, по которому двигались взад и вперед гондолы. На площади, на углу канала раздавались отдельные плачевные звуки умирающего карнавала, казалось, они оплакивали бедствие, грозившее городу.

Гондолы скользили так быстро от дворца к дворцу, как будто от одной этой быстроты зависела вся участь Венеции; все, видимо, чего-то ждали, и даже дети притихли, предчувствуя грядущие бедствия.

— Я живу здесь, — проговорил граф, отворачиваясь от окна, как бы недовольный представившимся ему там зрелищем, — я живу здесь по двум причинам: первая — здешняя убогая обстановка является для меня убежищем, а вторая — здешний хозяин негодяй, но этот негодяй — француз, а следовательно, хоть на одну йоту лучше своих итальянских соседей. Правда, что его друзья в настоящую минуту прислушиваются к каждому слову, которое я говорю, но ведь то же нежное внимание к себе я могу ожидать и в других местах, а тут во главе этой шайки все же хозяин француз. Что касается бедности, царящей в этом доме...

Но Вильтар не дал ему кончить. Он уже вскочил на ноги и внимательно осматривал комнату, давно уже привыкнув ко всякого рода шпионству.

— Ты позволяешь им шпионить за собой, Гастон?

— Конечно, позволяю, зачем же их лишать этого удовольствия?

— Но твои дела, поручение генерала?

— Свои дела я обделываю в гондоле, Вильтар, там все же в этом отношении безопаснее.

Он рассмеялся, как бы очень довольный этой ложью, предназначавшейся для ушей подслушивавших его людей. Но Вильтар вовсе не довольствовался этим, он продолжал внимательно осматривать комнату, постукивал по стене, заглядывал в соседние коморки, и даже приоткрыл дверь на лестницу, чтобы убедиться, что там никого нет. Очень удивленный тем, что не нашел ничего подозрительного ни в стенах, нигде в другом месте, он уже собирался опять сесть на свой стул, как вдруг падение тяжелого тела на чердаке привлекло его внимание. Он поднял голову и увидел, что рядом с крюком, на котором висела люстра, виднеется небольшое отверстие в потолке. Недолго думая, он схватил свой меч и вонзил его туда. Когда он вытащил его назад, лезвие его было окрашено слегка кровью и запачкано известкой.

— По-видимому, тут много крыс, Гастон, — сказал он, указывая на свой меч, и добавил: — одна из них во всяком случае ранена. Продолжай рассказывать, мой друг, теперь ты можешь говорить спокойно: нас уже больше никто не подслушает.

Глухой стон на чердаке подтвердил его предположения, чьи-то тяжелые шаги медленно протащились над их головой, известка посыпалась на пол. Вильтар рассмеялся, довольный своей шуткой и нисколько не пораженный всем происшедшим.

— Отверстие в замочной скважине никогда не может быть опасно, — проговорил он, — если только в комнате достаточно места, чтобы свободно владеть оружием. Теперь эти люди ушли, вероятно, за доктором. Надеюсь, ты ни на минуту не испугался их. Но что с тобой, Гастон, ты побледнел, ты вздрогнул?

Вильтар замолчал, пораженный, как видно, неожиданной мыслью. Одну секунду — только одну секунду — он приписал бледность и видимое расстройство молодого графа истории, связанной с красной розой, которую тот уронил еще так недавно на одеяло. На самом же деле Гастон в эту минуту и не думал вовсе о гостинице «Белого Льва» или о том, что происходило в ней. Глаза его были устремлены на гондолу, видневшуюся вдали на канале и направлявшуюся, очевидно, в Риальто. Он сейчас же сообразил, что это Беатриса, маркиза де Сан-Реми, выехала из дворца и едет или к дому «Духов», или к дому своего родственника, лорда Брешиа. Подозрение, мелькнувшее в голове Вильтара, рассердило его, и он заговорил более оживленно, чем раньше, обращаясь к своему гостю:

— Дорогой Вильтар, ты приехал в Венецию не для того, чтобы говорить глупости. Ты волнуешься по пустякам. Я так привык ко всему этому, что положительно ничему не удивляюсь больше. Я принимаю свои меры предосторожности, вот и все. Если французы останутся в Венеции...

— Понравится ли твое «если» генералу, Гастон?

— Позвольте мне докончить, Вильтар. Если французы останутся здесь, и если их жизнь значит здесь немного больше, чем жизнь дворовой собаки, охраняющей кухню, то человеку придется бороться с большими опасностями, чем с опасностью быть подслушанным. Он должен быть прежде всего терпелив, дружелюбен и должен знать обычаи этого народа. Все венецианцы — шпионы: сыновья шпионят за отцами, мужья за женами, везде полиция, западни на каждом углу, каждая улица скрывает в себе опасность, — мы должны привыкнуть к этому и должны или примириться с этим или же совершенно бросить Венецию. Я это понял с самого начала. Когда генерал послал меня сюда как защитника французских интересов, он знал это. Я дам ему отчет во всем, когда настанет для этого время, но пока я могу только сказать тебе: действуй осторожно и, если тебе надо что-нибудь сказать, говори это при всех, когда никто не подслушивает тебя. Пойдем теперь к Флориану, выпьем кофе. Там ты найдешь нескольких наших соотечественников уцелевших еще в этом городе. Их, к сожалению, немного, Вильтар, мы пережили ужасное время и даже стали думать, что генерал забыл про нас.

— Он никогда не забывает, Гастон. Я приехал сюда, чтобы напомнить тебе об этом. Будь уверен в том, что они будут отомщены; самый смиренный слуга Франции — и тот не будет забыт при наших расчетах с Венецией. А расчеты эти ужасны, особенно если производятся таким человеком, как Бонапарт.

Он накинул свой плащ, и они вместе вышли из дома и сели в гондолу графа, которая быстро доставила их через канал на маленькую площадь, где находился ресторан, в который они направлялись. Хотя путешествие их длилось всего только несколько минут, но они успели услышать за это время и подавленные проклятия, посылаемые им гондольерами, и угрозы, сыпавшиеся с других гондол, когда они проезжали мимо. На площади встречавшиеся им люди плотнее закутывались в свои плащи, чтобы нечаянно не коснуться проклятых французов. Женщины при их приближении прятались в дверях и воротах дома, чтобы не видеть ненавистных им чужестранцев. Эта враждебность со стороны женщин сильно забавляла самоуверенного Вильтара.

— Как видно, здесь на розы нечего рассчитывать, Гастон, — сказал он, оскорбительно оглядывая с ног до головы своих хорошеньких врагов: — нас ждут здесь только один шипы; многие из нас, вероятно, уколются о них. А вот, кажется, и знаменитый Флориан? Надеюсь, мы будем себя чувствовать там, как дома. Ты, кажется, говорил, что мы увидим там Шатодена. Я буду очень рад повидаться с ним.

— Тише, — сказал Гастон, оглядываясь кругом, чтобы убедиться, что поблизости нет шпионов. Когда слуга подал им кофе и удалился, он небрежно облокотился на стол и, как бы внимательно разглядывая находящийся напротив собор, проговорил намеренно равнодушным тоном:

— Шатоден умер, разве ты не слышал об этом, Вильтар?

— Умер Шатоден? Неужели это правда, Гастон?

— Они пригвоздили его за горло к дому Фрари. Говорят, что за смерть его было заплачено сто серебряных дукатов. Все это знают и молчат. А Раппе? Его убили, как собаку, в турецкой лавке, и затем тело его похоронил какой-то великодушный рыбак. Севенн умер в церкви, и действие яда они приписали апоплексическому удару. Ришар убит среди бела дня в Риальто, а полиция говорит: что же мы могли сделать? Кровь кипит во мне, Вильтар, когда я вспоминаю все эти ужасы. Я удивляюсь тому, что генерал еще не разрушил этого проклятого города, я бы камня на камне не оставил в нем.

— Он находит нужным поступать так, а не иначе в настоящее время. Гастон, вспомни, что мы ведь состоим теперь в мире с республикой. Мир считается благом в каждой стране. Мы сжигаем фермы и съедаем их хлеб, и увозим их женщин на материк, а между тем мир еще не нарушен. Генерал не желает войны с Венецией — почему? — потому, что он является служителем народа, и народ должен царствовать. Но настанет время, и он проучит вашего дожа. Я уверен, что через три месяца все будет кончено; еще три месяца они будут царствовать здесь. А затем они перестанут существовать, они будут сметены с лица земли. И все те, которые теперь ведут войну против Франции: ваши Цезарии, ваши Фалиеры — сумасброд Лоренцо, Беатриса, — все они обречены умереть первыми. Как, ты, кажется, жалеешь их? Послушай, я перестаю понимать тебя, Гастон!