Полночь и магнолии - Пейсли Ребекка - Страница 48

Старик улыбнулся принцу и сказал:

— Спасибо, сэр! Сенеке стало неловко.

— Почему вы меня благодарите? — спросил он у старика.

Старик улыбнулся беззубой улыбкой.

— За то, — сказал он, — что Вы позволили принцессе приехать сюда и помочь нам. Мы, как и наши предки, молились за то, чтобы нам помогли. Предкам Господь Бог послал пасхальные цветы на землю, а нам — принцессу-защитницу. Все люди на острове называют ее ангелом-принцессой, — закончил старик.

«Ангел-принцесса…» — подумал Сенека. По какой-то ему непонятной причине слово «ангел» было для него особенным. Он сам не мог понять, почему, но он чувствовал, что он уже где-то раньше, в душе, называл ее своим «ангелом».

— Я знаю, что об этом дне будут много говорить, — продолжил старик. — Даже через сто лет бабки, сидя у огня, будут рассказывать своим правнукам сказку о… принцессе Пичи, о ее доброте, и о Вашей, сэр, тоже. Спасибо за то, что посетили нас, Ваше Высочество. Вы оказали нам большую услугу.

Сенека похлопал по тощему плечу старика, прежде чем помочь Пичи войти в карету. Вслед за Пичи в карету запрыгнула ее белка. Сенека увидел, что у белки все еще была ее маленькая крошечная корона. Карета тронулась с места. Мужчины и женщины поспешили вперед, чтобы убрать с дороги разбросанные то там, то тут камни. Дети бежали рядом с каретой и выкрикивали имя Пичи. Они также махали вслед пасхальными цветами. А старики ковыляли за каретой до окраины деревни, махая вслед своими огрубевшими за жизнь руками.

Сенека наблюдал за всем за этим и старался припомнить, было ли такое прощанье с его матерью хоть раз. Ему, маленькому мальчишке, разрешалось сопровождать мать в особых случаях, но он так и на вспомнил того момента, когда хотя бы один крестьянин взглянул в сторону кареты его матери. Он отвернулся от окна и взглянул на Пичи: она была вся перепачкана, вплоть до кончика носа, в золотистых волосах застряли мелкие щепки, шелковое платье было все в пыли.

Но он, Сенека, обожал ее и гордился ею.

— Готово, — сказала Пичи, размешивая ложкой лекарство своего собственного изготовления.

Сенека сидел тут же, у нее в комнате, и смотрел, как она делает лекарство для его отца. Пичи сидела на полу, напротив него. Сенека настаивал, чтобы она приняла ванну и отдохнула после поездки, но Пичи принялась сразу же за изготовление лекарства. Она готовила питье из трав и припарку.

— Вот видишь, Сенека, — сказала она, — в этой бутылочке я смешала ревень, измельченную люцерну, корень красной пшеницы, кору дикой вишни, золотой корень и белый ликер. Все это избавит твоего отца от страданий. Ему надо принимать это лекарство по утрам и на ночь. И хотя я твоего отца обозвала старым козлом, я не могу позволить ему страдать. Это моя обязанность доктора-«травника» — изготовить лекарство и облегчить людям боль.

— Ваша доброта будет оценена, доктор Макги, — сказал Сенека, забирая бутылочку у нее из рук. — Он будет выполнять все так, как ты сказала.

Сенека ждал, пока она закончит приготовление припарки. А пока он ждал, то заметил в кресле нечто красное. Это был красный шерстяной носок. Он явно принадлежал Пичи.

— Я хотела его выбросить, — сказала Пичи, указывая на носок. — Я один потеряла, поэтому нет надобности хранить и второй.

Сенека потрогал носок пальцами на ощупь. — Это шерстяной носок? — спросил он.

— Да, это из шерсти овец Макинтошей. Миссис Макинтош — мастерица по вязанью шерстяных носок. Я всегда говорила, что все люди, живущие у гор, носят носки миссис Макинтош, — сказала Пичи.

Носок, действительно, был мягким, но его, Сенеки, собственные шерстяные носки были куда мягче. Сенека просунул руку внутрь. Он обнаружил, что в этом носке было тепло, а в его собственных — еще теплее.

— Ну, вот и готова припарка, Сенека! Слушай меня! Твоему отцу надо втирать эту припарку три раза в день.

— Чудесно! — пробормотал Сенека. Он все еще думал о качестве шерсти носка Пичи.

«Шерсть, — подумал он. — Овцы. Авентина. Пасхальные цветы».

Он быстро встал из кресла. Бутылка с лекарством выскользнула из его рук и ударила Пичи по колену. К счастью, она не разбилась!

— Пичи! — сказал он. — Я должен немедленно увидеть своего отца. Шерсть… наша шерсть, ты сама видишь… Пасхальные цветы… нигде в мире нет таких… Шерсть продается везде, но шерсть Авентины… Ты была права… — произнес он на одном дыхании.

— Сенека, что случилось?

— Я вернусь позже, — сказал он и побежал к двери.

— Подожди! — закричала Пичи. — Ты забыл лекарства! — с этими словами она подбежала к нему и вручила лекарства.

— Скажи отцу, что я приготовлю ему еще лекарства, когда он начнет бегать.

— Я скажу, — пообещал Сенека.

— Ему необходимо…

— Я знаю, Пичи, знаю, — перебил ее Сенека. Он поцеловал ее в лоб и заспешил к себе. Он молил Бога о том, чтобы Латимер, слуга, был на месте. Латимер оказался у него в покоях.

— Найди мне что-нибудь из шерсти… — приказал он слуге.

— Из шерсти. Ваше Высочество? — удивился слуга.

— Из английской, ирландской, австралийской… не важно, какой… Только не из авентинской шерсти.

Латимер достал из шкафа шерстяной шарф.

— Ваше Высочество приобрели его в прошлом году в Париже! — сказал Латимер.

Сенека взял шарф в руки и улыбнулся. Шарф был нисколько не мягче носка Пичи.

Он вышел и направился к покоям отца, перешагивая через три ступеньки сразу. Он молил Бога об одном, чтобы хоть раз в жизни отец выслушал его.

— Попробуй, отец! Попробуй! — говорил Сенека, стараясь всунуть королю в руку красный шерстяной носок.

Король никак не мог понять, чего добивается его сын.

— Ты кричишь на меня, Сенека, а потому я яячего не буду пробовать, а тем более носок этой абсурдной девчонки!

— Хорошо, — сказал Сенека. — Но ты попробуй на ощупь этот шарф, — попросил он короля. — Я купил его во Франции в прошлом году. Король отстранил руку принца.

— Шерсть как шерсть, — произнес он.

— Ты не прав! — произнес Сенека. Король сурово взглянул на сына и сказал:

— Я никогда не бываю не прав, я — король.

— То, что ты король, не может не делать тебя непогрешимым, — ответил Сенека.

— Да как ты смеешь?

Расстроенный, Сенека стоял на красном ковре посередине комнаты отца.

— Отец, не пасхальные цветы тебе надо экспортировать, а шерсть. Она принесет намного больше дохода, чем засушенные цветы. Ты же знаешь, что пасхальные цветы приобретают для украшения одежды, жилища. Без этого, в конце концов, можно обойтись. Но шерсть… Отец… Шерсть — это предмет широкого потребления… И я говорю тебе, что авентинская шерсть…

— Я не желаю тебя больше слушать! Ты еще не король! — резко оборвал его отец. — Я требую, чтобы ты прекратил мне указывать, что нужно, а что не нужно делать!

Сенека заломил руки за голову.

— Я не указываю тебе, что нужно делать. Я хочу заставить тебя понять, что шерсть авентинских овец особая, потому что они едят пасхальные цветы. Ты же знаешь, что пасхальные цветы нигде в мире больше не растут. Вот почему авентинская шерсть такого отличного качества! — сказал Сенека.

— Я по-настоящему разбогател на продаже пасхальных цветов, — сказал король Зейн, — и я не вижу надобности…

— Ты ничего не видишь, ты только видишь то что тебе надо… — перебил его Сенека. Король всплеснул руками:

— Что? Да как ты посмел со мной разговаривать в таком тоне?

— Посмел потому, что ты слишком далеко зашел в своем упрямстве, — ответил принц.

— Я не могу праздно стоять…

— Ты будешь делать все так, как я захочу. Ты еще не король. Я…

— Если начнешь вывозить авентинскую шерсть, то это будет выгодно всем в королевстве. Ты еще преумножишь свое богатство, а людям разрешишь вернуться к своим стадам. Они…

— Так это ты о людях, бедных крестьянах печешься? Сенека? Ты что, забыл, что они невежественны?

— Это ты, отец, показываешь свое невежество, — закончил Сенека.

У короля перехватило дыхание.