Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания - Берестов Валентин Дмитриевич - Страница 101

Как бы там ни было, но выстроенное по ранжиру, в порядке субординации, курганное кладбище на Чаш-тепе, по всей вероятности, связано с опаленным Куня-Уазом, кладбищем города, кладбищем культуры, традиций, кладбищем чьих-то надежд, усыпанным таким на первый взгляд невинным, сверкающим шлаком.

Читатель может спросить: кому же сочувствует, скажем, автор этих строк? Мне трудно ответить на такой вопрос. И те и другие были детьми своей эпохи, у тех и у других были свои достоинства и пороки, те и другие были слепыми орудиями стихийного исторического процесса и его жертвами. Но защитникам своих очагов, мужественно встречавшим врага, обычно сочувствуешь больше. Правда, я не знаю, кто они. Думаю, что будущие раскопки, новые исследования, а может, и неожиданные находки документов откроют тайну. И тогда мне станет точно известно, кому я сочувствовал, чья боль обожгла меня, когда я держал в руке легкий кусочек шлака с прилипшей к нему обгорелой тканью.

Но мы далеко оторвались от Чаш-тепе. Вернемся туда. Раскопки заканчиваются.

После моей пряжки стали появляться и другие находки. Например, большая черная ручка кувшина. Одному из наших посетителей она напомнила дверную ручку. И действительно, держась за нее, можно, так сказать, приоткрыть дверь в ушедшую эпоху.

Теперь все мы в свободное время помогали Лоховицу. Он работал внутри небольшой прямоугольной ограды и метр за метром расчищал мощный слой пепла, золы, угля. Тут были и кости, и обломки посуды, и даже костяная ложечка. Что происходило в этом здании, трудно сказать. Может, именно здесь совершался обряд трупосожжения, а может, это кухня, где на кострах готовили пищу для торжественных поминок? Словом, нам было что показать посетителям.

Все мы, хотели мы того или не хотели, превратились в экскурсоводов. Если бы мы в последние дни наших раскопок завели книгу записей, то, пожалуй, выяснилось бы, что раскопки посещались не меньше, чем любой из популярных музеев.

Состав посетителей изменился. К нам, обычно под вечер, приезжали загорелые, запыленные люди в рабочей одежде, с пятнами бензина и мазута. Они бережно передавали из рук в руки коробочку с обломками какого-то бронзового изделия и черную ручку кувшина. Они улыбались, расспрашивали, спешили узнать как можно больше. К нам приезжали трактористы, работники колхозного аэродрома, приехал сам председатель колхоза с Золотой Звездой Героя Труда. А однажды в грузовике примчались пятнадцать шоферов. Привезли они бутылку портвейна и смущенно предлагали начальнику распить ее в благодарность за экскурсию. Но начальник был неумолим: дело происходило в рабочее время.

Приехали журналисты из туркменской газеты «Литература и искусство». И наконец на плато поднялись четыре машины: две легковые с учителями и две грузовые — со школьниками. Одна была черной и серой — в ней прибыли мальчики в серых костюмах и черных папахах, другая — пестрой, красочной — в ней сидели девочки в цветных тюбетейках, зеленых платьях и красных плюшевых безрукавках.

Первым вышел из машины, опираясь на трость, уже знакомый нам учитель истории.

Ребята понимали русский язык, это было видно по их глазам. Школьники постарше задавали вопросы еще до того, как учитель брался за перевод.

У каждого кургана школьники становились в круг. Учитель, видимо, не только переводил, потому что наши объяснения в его переводе выглядели более пространными. Казалось, он думает вслух.

Мы рассказали школьникам все, что могли рассказать. В том числе про Куня-Уаз с его железной рукой и про историю с пограничной башней.

— Это сказка, — произнес на прощанье учитель истории. — Они запомнят вас на всю жизнь.

На груди у девочек сверкали серебряные украшения с цветными вставками — полихромный стиль. Как-никак они не были чужды далекому народу, казалось, навсегда ушедшему в небытие.

А нам было неловко: слишком мало находок мы могли показать. Какую-то пряжку, ложку да несколько черепков. Этого так мало, чтобы судить об эпохе и народе. Настоящие находки, точные сведения, развернутые доказательства еще впереди.

И все-таки мне было жаль легенды, которую мы разрушили своими раскопками.

Природа не терпит пустоты. Люди населили заброшенные курганы созданиями фантазии. В курганах, больших и малых, они опознали кучи окаменевшего зерна, и это стало воплощением справедливости. Пусть с помощью чуда, но алчность и ложь были наказаны, и многие поколения людей, глядя на бугры в пустыне, видели в них грозное предупреждение стяжателям и скупцам.

Легенда, как уже сказано, — своего рода народная гипотеза о происхождении курганов, и нельзя отказать ей ни в правдоподобии, ни в поэзии. Но поэзия сама по себе часто оказывается беззащитной, используется для достижения целей далеко не поэтических, а вполне житейских. Во всяком случае, умный мулла заботился не о поэзии.

Что же касается учителя, то и он, пожалуй, думал скорее об истине, чем о поэзии. С точки зрения истины, реального положения вещей сказка о Чаш-тепе, конечно, выглядит заблуждением. Но и в ней, в этой сказке, как и в тех верованиях, которым обязан своим существованием могильник Чаш-тепе, нужно уважать искания человеческого духа. Народ, соорудивший курганы, загадочные круги и таинственные пустые дворы, обнесенные валами, создавая их, как бы вел, пусть в воображении, главную битву человечества — битву со смертью, с небытием. Он хотел оставить о себе память на долгие века и, в сущности, добился этого: курганы дошли до наших дней и попали в поле зрения науки. Люди не могли примириться с тем, что смерть их близких — это всего лишь небытие. Они делали все и не жалели сил, чтобы и за гранью смерти жила память об ушедших.

Побывав в музее или на художественной выставке, в первый момент, уже на улице, как-то особенно остро воспринимаешь лица людей, взгляд еще скользит по обычным лицам с тем же чувством, с каким он скользил по картинам великих мастеров. Потом это быстро проходит, вы погружаетесь в будничную жизнь, от которой на краткий срок оторвались ради искусства. И все-таки где-то в глубине души этот особенный, поэтический взгляд на мир время от времени пробуждается, становится частью вашего существа.

Точно так же после раскопок, после безмолвия прошлого вы с особенной остротой и свежестью вглядываетесь в лица детей. В них — вечность человечества и его надежда, в них его будущее.

Человечество в каждом новом поколении обновляется и как бы начинает все сначала. Оно передает детям свои слова и идеи, свои орудия и навыки, свои мечты и заботы. Все это, все наследство, которое получают дети, создано историей.

И если люди могут быть безразличны к истории, то история не безразлична к ним. Ее надо знать, с нею нужно обращаться бережно и умело, ее нужно помнить. Строительство, созидание кажется естественным и разумным. Гибель — бессмысленным действием стихийных сил. Самые простые вещи, которыми пользовались люди, это свидетельства разума человека, его творческого духа, его способности организовать материю, противостоять стихиям природы. Мне кажется, способность и умение организовать мир, внести в него поэзию и разум и есть главное свойство человека. С ним он сумеет обуздать самую страшную стихию, угрожающую его существованию, стихию его собственного бытия. В конце концов он создаст на земле такой духовный климат, при котором социальные бури, ураганы, грозы и землетрясения не будут грозить его культуре, его разумной работе, его детям. Даже раскапывая могилы давно забытых людей, археологи, как я уже сказал, не испытывают чувства бренности всего земного.

1965

ФАТА-МОРГАНА

РАССКАЗЫ И ОЧЕРКИ ОБ АРХЕОЛОГИИ

НА ДРЕВНЕЙ ДОРОГЕ

В Закаспийской степи мы искали древнюю дорогу. Когда-то она вела из Хорезма к берегам Волги, а оттуда на север, к волжским булгарам, и на запад, на Русь. По этой дороге давным-давно уже никто не ездил. Даже самолеты, летящие из Нукуса в Москву, облетали Аральское море с востока. Чтобы добраться из Москвы в Хорезм по железной дороге и по шоссе, нужно было ехать через Ташкент, делать большой крюк.