«Джоконда» Мценского уезда - Павская Ирина - Страница 28

— Не нервничайте так сильно. Вы ничем не рискуете. Впрочем, я тоже. Надеюсь, у вас нет с собой диктофона? — Селье усмехнулся.

Я отрицательно покачала головой.

— Вот и прекрасно. Разговор тет-а-тет, и даже если вы вздумаете кому-то его пересказать, вам никто не поверит. И кроме того, я полагаю, вы сами стремитесь избежать огласки. Насколько мне известно, интересующая меня вещь попала в ваши руки не совсем законным образом. — Француз бросил на меня быстрый испытующий взгляд, хотя голос его оставался ровным.

Такого поворота событий я совершенно не ожидала. Понятно, что речь идет об украденной картине. Выходит, что заказчик похищения — господин Селье. И теперь ему каким-то образом стала известна версия, которую я подкинула Болботу в качестве наживки. А вся эта затея с покупкой живописи для детского дома — не больше чем уловка, чтобы познакомиться со мной поближе и поговорить с глазу на глаз. Тогда кто назначил мне встречу в субботу? В груди заныл знакомый сладкий ужас. Я выбрала опасную роль, но надо играть ее до конца. Даже если придется умереть на сцене. Тьфу-тьфу — я постучала незаметно по ножке стола.

— Серафима Александровна, предлагаю взаимовыгодную сделку. Мы договоримся о месте и времени, где вы передадите мне некий предмет, и если я увижу, что это именно то, что мне нужно, — вы получите очень приличную сумму. В долларах или евро, как пожелаете.

— Насколько приличную? — Мне удалось-таки справиться с проклятой креветкой, но в голосе все равно были хриплые нотки.

— Приятно вести разговор с умной женщиной. Не беспокойтесь, Серафима Александровна, вас никто не собирается обманывать или разочаровывать. Мне хорошо известны ваши материальные проблемы. Так вот, сумма, которую вы получите в случае благоприятного решения нашего общего вопроса, позволит вам не просто улучшить жизнь, а коренным образом изменить ее. Уж поверьте мне!

Мсье Селье вынул из внутреннего кармана пиджака дорогую ручку и на бумажной салфетке нацарапал несколько цифр, после чего положил салфетку передо мной.

Да, с моей зарплатой и за сто лет непрерывного труда столько не заработать.

Скомканная салфетка исчезла в руке Селье.

— Я жду вашего ответа.

— Мне надо подумать.

— Понимаю. Но разрешите повторить еще раз — у меня мало времени.

— Тогда позвоните мне в субботу после восьми вечера. Я дам окончательный ответ. Сейчас запишу телефон.

— Не трудитесь, уважаемая Серафима Александровна, я знаю ваш телефон. Мне вообще многое известно, а поэтому я рассчитываю на вашу скромность. О моем предложении никто не должен знать. И поверьте: сотрудничество со мной — самый безопасный и выгодный для вас вариант.

Официант принес десерт — торт из мороженого со свежей клубникой. Он аппетитно мерцал чуть подтаявшими сливочными боками.

Но мне совершенно расхотелось есть сладкое.

— Господин Селье, благодарю вас за прекрасный ужин, но мне пора домой.

— Что вы! Это я должен вас благодарить за помощь. И за понимание. — Француз вскочил с места и предупредительно поддержал мое кресло.

Мы вышли на улицу. Серебристый «Опель» терпеливо ждал, приткнувшись к тротуарному бордюру. Селье открыл дверцу.

— Отвезите даму, куда она укажет, — распорядился он по-русски. Привычный ко всему водитель только вежливо и невозмутимо кивнул.

Я села в машину, мотор мягко заурчал. И в этот момент в сумраке вечерней улицы рядом с «Опелем» мелькнул неясный женский силуэт. Я машинально подняла глаза и оторопела. Сквозь тонированное стекло автомобиля на меня, как в недавнем сне, внимательно и сердито смотрела дама с украденного портрета. Зашуршали по асфальту шины, «Опель» рванул с места, быстро набирая скорость. Я кинулась к заднему стеклу. На тротуаре никого не было.

Борис, ты был прав! — пришел на ум старый предвыборный слоган. Похоже, ждет не дождется меня уютная кроватка лечебного учреждения, в котором мама проработала больше тридцати лет.

Назавтра коллеги встретили меня в галерее, как Терешкову после космического полета. Ликование одних и тихая зависть других объяснялись просто. Жанна Афанасьевна по своим надобностям вчера вечером оказалась в районе «Славянской кухни» и собственными глазами видела, как я вышла из ресторана и уселась в шикарный «Опель». Об этом потрясающем факте она к моему приходу успела оповестить всех. Что и говорить, для нашего скромного коллектива посещение такого заведения, да еще в компании иностранца, — событие из ряда вон. Теперь все ждали подробного отчета. И хотя у меня от вчерашнего вечера остались, скажем так, сложные впечатления — ну не могла же я разочаровать своих коллег. Пришлось собраться с силами, подключить воображение и со всеми подробностями описать сладкую ресторанную жизнь.

Женщины слушали мой рассказ примерно с таким же чувством, с каким Одиссей — зазывное пение сирен. По глазам было видно, как им хочется броситься с утлого суденышка обыденности в пучину неведомой жизни, хотя опыт и разум нашептывали, что там — погибель. Жанна Афанасьевна одобрительно кивала на каждую новую красочную подробность, мол, знай наших! Кадровичку больше всего волновал вопрос меню, а Леночку — наряды дам, посещающих это заведение. Признаться, я плохо помнила и то и другое. А потому, чтобы достойно выкрутиться и не уронить себя в глазах коллег, поднапряглась и начала цитировать «Космополитен». Что-то о модных тенденциях в одежде и ресторанной еде. Когда мое красноречие иссякло, несколько минут стояла тишина, прерываемая лишь потрясенными вздохами и неопределенными междометиями типа «эх!», «да!» и «живут же, сволочи!».

Потом Вера Николаевна вдруг мечтательно произнесла:

— Помню, когда я училась на курсах в Москве, за мной ухаживал один ответственный работник. Очень солидный мужчина. Он тоже меня водил в рестораны. В «Метрополь», в «Прагу». В «Праге» прямо посреди зала бил фонтан.

— Вера Николаевна, в «Праге» не было фонтана, — поправила ее Надежда Терентьевна, знаток прежней светской жизни.

— Ну, значит, в «Метрополе». — На дряблых, густо пудренных щеках Веры Николаевны заиграл застенчивый румянец.

Леночка, не переставая копаться в столе, как бы между прочим замурлыкала под нос мотивчик «И я была девушкой юной…».

Румянец Веры Николаевны превратился в злые багровые пятна. Она вышла из кабинета, громко хлопнув дверью.

— Лена, ну нельзя же так, — с укоризной заметила Жанна Афанасьевна, — извини, но иногда ты шутишь очень обидно.

— Да сочиняет она все! — Леночка была не на шутку раздражена, то ли моим рассказом, то ли репризой Веры Николаевны. — Не была сроду ни в каких ресторанах, тем более московских. Для нее потолок — кафетерий, где стоя перекусывают.

— Во-первых, ты можешь ошибаться. А во-вторых, даже если женщина немного пофантазировала — издеваться ни к чему.

— Значит, она может издеваться и над моей прической, и над одеждой. И даже обсуждать со всеми мое поведение. А я должна вежливо принимать весь этот бред про ответственных работников. И все только потому, что она старше!

Леночка закусила удила, и мне показалось, что причина ее раздражения кроется вовсе не в несчастной Вере Николаевне, а в моем рассказе об этой «Славянской кухне», пропади она пропадом! Чувствуя себя виноватой, я не стала дослушивать перепалку раздраженных женщин и тихо выскользнула в коридор, решив пока позвонить в больницу. Мне хотелось знать, как чувствует себя Василий Павленко. Еще был шанс не устраивать никаких деловых свиданий в субботу и выйти из игры. Если бы мне удалось пообщаться с Васей и получить ответы всего на несколько вопросов. Если бы… Но вежливый женский голос на удивление терпеливо объяснил, что состояние больного Павленко прежнее. Улучшения не наступило, а потому он все еще находится в отдельной палате, и к нему все еще нельзя никому приходить, кроме самых близких родственников.