Опасное лето ( илл.) - Янссон Туве Марика - Страница 12

Эмма занималась своим обычным делом — подметала пол.

Она с трудом карабкалась вверх, подталкивая мусор. Но он скатывался вниз, и Эмме приходилось начинать сначала.

— Разве не лучше мести в другую сторону? — осторожно предложил Муми-папа.

— Здесь я никому не позволю меня учить, как мести, — возмутилась Эмма. — Я так мету сцену с тех пор, как вышла замуж за маэстро Филифьонка, и так буду мести, пока не умру.

— А где же сейчас твой муж, Эмма? — спросила Муми-мама.

— Он умер, — с достоинством ответила Эмма. — Ему на голову упал железный занавес, и им обоим пришел конец.

— О, бедная, бедная Эмма! — воскликнула мама.

Эмма порылась в кармане и вытащила пожелтевшую фотографию.

— Вот как выглядел Филифьонк в молодости, — сказала она.

Муми-мама взглянула на фотографию. Маэстро Филифьонк стоял на фоне ландшафта с нарисованными пальмами. Самой примечательной чертой его физиономии были огромные усы, а рядом с ним примостился кто-то ужасно озабоченный, с маленьким колпачком на голове.

— Какой представительный! — похвалила Муми-мама. — И картину за его спиной я узнаю.

— Это задняя кулиса для «Клеопатры», — холодно пояснила Эмма.

— Эту молодую даму зовут Клеопатра?

Эмма схватилась за голову:

— «Клеопатра» — это название пьесы. А молодая дама рядом с ним — это дочь его сводной сестры — Филифьонка. Удивительно несимпатичное существо эта племянница. Каждый год она присылает открытки с приглашением на праздник летнего солнцестояния, но я не утруждаю себя ответами. Вероятно, ей просто хочется пристроиться в театр.

— И вы ее не пускаете? — с упреком спросила мама.

Эмма даже бросила метлу:

— Сил моих больше нет! Вы ничего не знаете о театре, ничегошеньки. Меньше, чем ничего. И хватит об этом.

— Но не могли бы вы, Эмма, немножко просветить меня? — робко попросила Муми-мама.

Эмма заколебалась, но затем решила смилостивиться.

Она присела на краешке постели возле Муми-мамы и сказала:

— Театр — это не зал и не палуба. Театр — это самое важное в мире, потому что там показывают, какими все должны быть и какими мечтают быть, — правда, многим не хватает на это смелости, — и какие они в жизни.

— Так это же исправительный дом! — в ужасе воскликнула Муми-мама.

Эмма покачала головой. Она взяла клочок бумаги и дрожащей лапкой нарисовала театр. Она объяснила, что к чему, и записала, чтобы Муми-мама ничего не забыла.

Пока Эмма рисовала, подошли все остальные.

— Вот так было в театре, когда мы ставили «Клеопатру», — рассказывала Эмма. — Зрительный зал (а не гостиная) был полон людей, и никто не шелохнулся и слова не вымолвил пока шла премьера (это значит, что пьесу играют в самый первый раз). Когда зашло солнце, я, как обычно, зажгла огни рампы и три раза стукнула об пол, прежде чем поднялся занавес. Вот так!

— А это зачем? — спросила Мюмла.

— Чтобы было более торжественно, — призналась Эмма, и ее маленькие глазки сверкнули. — Это словно зов судьбы, рок, понятно?! Занавес поднимается, красный прожектор освещает Клеопатру, публика затаила дыхание…

— А Реквизит тоже был там? — спросил Хомса.

— «Реквизит» — это название комнаты, — пояснила Эмма. — Там хранится все, что нужно для спектакля. О, примадонна была необыкновенно красива и трагична…

— Примадонна? — переспросила Миса.

— Ну, это самая важная из актрис. Она всегда играет самую лучшую роль и всегда получает то, что хочет. Но упаси меня от такой чести…

— А я хочу стать примадонной, — прервала Эмму Миса. — Только мне бы хотелось сыграть печальную роль, чтобы можно было выкрикивать, рыдать и плакать.

— Тогда тебе надо играть в трагедии или драме, — пояснила Эмма. — И умереть в последнем акте.

— Вот именно, — воскликнула Миса. Щеки ее пылали. Подумать только, стать совсем не той, кто ты есть на самом деле! Никто тогда больше не скажет: «Вот идет Миса», а будут говорить: «Посмотри на эту трагическую даму в красном бархате… великую примадонну… Видно, она много страдала».

— Ты теперь будешь выступать перед нами? — спросил Хомса.

— Я? Выступать? Перед вами? — прошептала Миса, и на глаза ее навернулись слезы.

— Тогда и я хочу быть примадонной, — сказала Мюмла.

— А что ты будешь играть? — недоверчиво спросила Эмма.

Муми-мама посмотрела на папу:

— Ты, наверное, мог бы написать пьесу, если, конечно, Эмма тебе поможет. Ведь ты написал мемуары. Наверно, не так уж трудно сочинить и стихи?

— Куда там! Не умею я писать пьесы, — папа покраснел.

— Конечно, сумеешь, дорогой, — стояла на своем мама. — А мы выучим твою пьесу наизусть, и все придут смотреть, как мы играем в театре. Много-много разного народу, и они станут рассказывать своим знакомым, как это замечательно. Наконец слух о нашем театре дойдет до Муми-тролля, и он найдет дорогу к дому. Муми-тролль, фрекен Снорк, малышка Мю вернутся домой, и все кончится благополучно! — закончила свою речь Муми-мама и захлопала в ладоши от радости.

Все с сомнением посмотрели друг на друга, потом взглянули на Эмму. Та развела лапами:

— Наверное, получится что-то ужасное. Но если вам хочется потерпеть фиаско, я не отказываюсь давать советы. Иногда, когда у меня найдется свободная минутка. — И продолжала рассказывать, как играют в театре.

К вечеру Муми-папа написал пьесу. И прочитал ее всем. Никто не прерывал его, и когда он закончил, воцарилась тишина.

Наконец Эмма сказала:

— Нет, нет и еще раз нет!

— Неужели так уж плохо? — расстроился папа.

— Хуже некуда, — ответила Эмма. — Послушай только:

Ужасно!

— Но я непременно хочу, чтобы был лев, — заупрямился папа.

— Нужно писать гекзаметром! Гекзаметром, а не рифмовать.

— А что-такое гекзаметр? — спросил папа.

— А вот что: тамтара-тамтара-тамтатар, тамтара-там-та, — объяснила Эмма.

Папа просиял.

— Перепиши все гекзаметром, — посоветовала Эмма. — И запомни: в настоящей трагедии, написанной старинным слогом, все должны быть в родстве друг с другом.

— Но как же они могут так злиться друг на друга, если они в родстве? — робко спросила Муми-мама. — И как можно без принцессы? Без счастливого конца? Ведь так грустно, когда кто-то умирает.

— Это трагедия, дорогая моя, — сказал папа. — Поэтому в конце кто-то должен умереть. Еще лучше, если умрут все, кроме одного, но желательно, чтобы и он тоже. Так посоветовала Эмма.

— Пусть я умру в конце, — пропищала Миса.

— А может, мне убить Мису? — спросила Мюмла.

— Я-то думал, что Муми-папа напишет детектив, — разочарованно протянул Хомса. — Такой, чтобы всех подозревали и было множество версий, над которыми пришлось бы поломать голову.

Папа обиженно стал собирать свои листки.

— Если вам не нравится моя пьеса, пожалуйста, пишите сами, — сказал он.

— Голубчик, — утешала его мама, — мы находим пьесу замечательной. Не правда ли?

— Конечно, — подтвердили все в один голос.

— Вот видишь, всем нравится, — сказала мама. — Только чуть подправь ее, я позабочусь, чтобы никто не мешал. И пока ты работаешь, возле тебя будет стоять вазочка с карамельками.

— Ладно, — согласился папа. — Но лев должен остаться!

— Разумеется, без льва не обойдется, — поддакнула мама.

Муми-папа трудился вовсю. Все словно замерли, боясь произнести слово или шевельнуться. Едва закончив рукопись, папа сразу стал читать вслух. Мама все время подкладывала ему карамельки. Все были возбуждены и полны больших ожиданий.