Волшебный локон Ампары - Шарова Надежда - Страница 103

— Говорить стихами ты, по-моему, готов всегда.

Когда чаша была испита до дна, фундатор поставил ее на стеклянный стол и включил подсветку снизу — стенки сосуда озарились мягким сиянием. Кир-Кор склонился над чашей и увидел в толще каменного донышка выявленный подсветкой темно-сизый рисунок. Простенький такой рисунок: окружность и стилизованная птичка. Обычная канцелярская «галочка» с острием угла в центре окружности. К «рожкам» этой «галочки» за пределами окружности пририсованы две горизонтальные черты — крылья. Концы крыльев слегка загнуты кверху.

— Впечатляет? — спросил Ледогоров.

— Нет, — признался Кир-Кор (он недолюбливал стилизацию). — Но идея символа мне понятна. Птица, рожденная в центральной точке ограниченного мира, стремится вырваться за его пределы.

— Это — эпиптейя, — пояснил экзарх. — Самый древний из известных нам космогонических символов. В нем отражена идея единения Разума с миром, который внутри него, и миром, который снаружи. Триада. Потом это нашло свое эмоциональное отражение в образах Тримурти, Троицы, в освящении числа «три».

— Именно о Разуме здесь идет речь? Ты уверен?

— Ну не о птицах же! В символах речь всегда идет о первостепенном. Этому символу много тысяч лет. Предположительно — восемнадцать.

— А чаше?

— Она, конечно, моложе самой эпиптейи, однако старше египетских пирамид. Или, по крайней мере, их современница. Редчайший памятник почти неизвестной нам доегипетской цивилизации.

— Каким же способом в те времена мог быть сделан рисунок в толще нефрита?

— Сие никому не ведомо. Секрет наших далеких предков.

Агафон улыбнулся, как будто «сия неведомость» доставляла ему удовольствие.

— Я, как тебе известно, любитель редких камней, — напомнил Кир-Кор. — Сам люблю повозиться с огранкой, шлифовкой, иногда вырезаю камеи, сына к этим художествам приохотил. Но вот о технике сокрытия рисунка в толще нефрита никогда и не слышал… Да, кстати!.. — Кир-Кор извлек из кармана феррованадиевый пенальчик, разнял его половинки, вытряхнул на заклеенную кружком биопластыря ладонь Ледогорова продолговатый кристалл. — Это подарок для сокровищницы экзархата.

— Планар?.. — догадался фундатор. Он покачал рукой, наблюдая игру трех ярких точечных огоньков, синего и двух голубых, необъяснимо реющих над кристаллом.

— Планар, — подтвердил собеседник. — Кристалл из друзы в полости той самой жеоды, которую я извлек из вывала в торцевой стене Гондора.

— Круглая, игольчатая, как еж… Помню. — Экзарх покивал. — Что ж, спасибо, донатор.[25] Волшебный кристалл! Изумительный подарок! Но скажи мне как спец в ювелирных делах…

— Дилетант, — скромно поправил Кир-Кор.

— Хорошо — скажи как спец-дилетант, почему сияние этого самоцвета видится отдельно от основы?

Спец-дилетант развел руками:

— Сие никому не ведомо. Секрет наших далеких потомков. Если, конечно, права в своих представлениях философская школа Ампары. Я думаю, этот секрет напрямую связан с загадкой общепланарной топологии.

— Полагаешь, в условиях топологической аномалии в кристалле был запечатлен особый топоэффект дисперсии света?

— Скорее всего.

— В таком случае, топоаномальная драгоценность будет находиться в сокровищнице этой Академии, — решил Ледогоров.

— Тебе виднее. Сосуд с эпиптейей тоже дарю. А почему ты не спросишь, откуда у меня эта чаша?

— Откуда чаша — я знаю. Как она оказалась в твоих руках — догадываюсь. Но интересно было бы услышать версию этого нетривиального события лично от тебя. — Фундатор выключил подсветку внутри стеклянного столика, предложил: — Давай поднимемся наверх, в ретрит, отнесем чашу на место, и по дороге ты мне расскажешь.

Они вышли из салона через дверь, противоположную той, которая вела на эскалаторы, повернули вправо. Пологий подъем. Под ногами приятно пружинил мягкий настил неширокого пандуса, серебристо-серым серпом огибающего синюю выпуклость зала с амфитеатром. Слева лоснилась бликами вогнутая керамлитовая стена «яйца», пронизанная огнями вечерней иллюминации Белобережья. Экзарх нес, прижимая к груди, сосуд с эпиптейей. Кир-Кор шагал рядом в некотором смущении, оглаживая нечувствительный от холода висок.

— Стало быть, ты полагаешь, будто я апроприировал чашу из этого… неведомого мне ретрита? — спросил он. — А как же ее содержимое… одрерир, сурья-сурица?

Ледогоров сдержанно улыбнулся.

— У нас в Академии все это имеется. В принципе — любые ингредиенты для каких угодно легендарных напитков. Итак, за время моего отсутствия что-то произошло… Пока я умиротворял расстроенного хальфе, здесь был изготовлен бодрящий коктейль и каким-то образом тебе… э-э… вручен.

Кир-Кор вкратце поведал каким.

Собственный рассказ ему не понравился. В кратком изложении дивное, романтическое событие выглядело неубедительно и глуповато. О подобных событиях можно, пожалуй, только стихами… В конце рассказа недовольный собой рассказчик подумал с искренним раскаянием: «Прости меня, прекрасная Фрейя!..» Вслух добавил:

— Вот такой полусон. Видение о чаше… и ее содержимом. Ты перчатки в салоне забыл.

— А, пусть их… — пробормотал Ледогоров. — После того как ты поделился со мной напитком поэтов, я хоть и не ощутил потребности говорить стихами, но зато перестал чувствовать боль. Благодаря тебе и «женщине в светлом» я теперь вообще не чувствую дырок в ладонях.

— Ну, прежде всего благодаря мне ты их получил, — вынужден был ввести поправку Кир-Кор. — Женщина в светлом очень кстати сняла с меня часть вины.

— Все в жизни грагала так или иначе связано с женщиной.

— Это не просто женщина, Агафон! Богиня!

— Из тех, кого твои любознательные питомцы потихоньку освобождают от ледяных оков в мире забвения?

— Понятия не имею… Но я начинаю доверять твоей интуиции. Значит, считаешь то место ледовым узилищем для древних богов?..

— Ну… не таких уж и древних. Лучше сказать — легендарных. Заманчиво было бы знать, какую роль на самом деле они сыграли в становлении нашей цивилизации… Скоро узнаем.

— Ты настолько уверен? — удивился Кир-Кор. — Почему?

— Потому что в Галактике формируется локон Ампары, — был ответ. — А локон — это эпоха вполне ощутимого соприкосновения нашего Настоящего с нашими же Грядущим и Прошлым.

Кир-Кор промолчал.

Подъем закончился: серебристо-серая спираль неширокого пандуса вышла на последний этаж под самым куполом «яйца» и пресеклась лиловой стеной с отрицательным углом наклона. Узнав хозяина, лиловая стена образовала прямоугольный проход, впустила путников и с тихим шелестом срослась у них за спинами. Короткий ступенчатый переход привел путников в накрытое куполом круглое помещение.

— Ретрит, — обронил хозяин. — Верхушечная точка Академии.

Лифтового копора в ретрите не было, поэтому отсюда можно было оглядеть окрестности сквозь прозрачный купол во всех направлениях — вкруговую, словно сквозь блистер шверцфайтера. Гость оглядел. Огни, огни, огни… Выше всех других огней реяли в поднебесье красные светосигналы на вершинах окрестных сопок.

В центре помещения стоял инкрустированный перламутром стол, вокруг него — дюжина синих кресел с белыми подлокотниками. В зените купола — точно над столом — сиял белый диск с синим рисунком уже знакомого символа — эпиптейи.

Ни олифектора, ни терминала здесь не было. Вдоль вогнутой стены по окружности помещения сверкали хрустальные призмы сокровищниц. Экзарх с прижатой к груди чашей странно застыл в неподвижности возле одной из призм, и выражение лица у него было замысловатое.

Почуяв неладное, гость приблизился к остолбенелому хозяину с тревогой (уж не случилось ли нового ограбления?), тот молча указал на верхнюю полку сокровищницы. Там, среди колючих спектрально-радужных огоньков, скромно светлела, как луна среди звезд, чаша из белого нефрита. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: чаша в руках экзарха и чаша на полке — родные сестры. Или сосуд на полке чуть больше?..