Должно было быть не так - Павлов Алексей - Страница 12

Вопросы, конечно, есть. Как можно круглые сутки сидеть или лежать на шконке, как можно до бесконечности стоять у тормозов, где несусветный гам, сырость и вонь, хотя и работает вентилятор. Здесь, у решки, даже как будто дышать можно, а там? По какому признаку у решки каждому по шконке, в середине по месту на двоих-троих, а у тормозов одна шконка на десятерых и спать нам по очереди, по два часа каждому. Чем здесь питаются, если на вопрос, заданный в окошко: «Баланду будете?» — последовал ответ: «Сам ешь свою баланду!» Тем не менее, некоторые передали свои шлемки, в которые баландер налил такой гадости, что сразу стало понятно: это есть можно только под угрозой голодной смерти. И что нужно, чтобы не попасть на общий корпус. Есть ли вероятность, что окажут медпомощь. Много вопросов. Только не к спеху. Главное — все это скоро закончится, не может не закончиться; если человек не виноват, не могут его долго держать в таких условиях. А пока — упереться рогом и держаться. — «Нет, — говорю, — вопросов нет». Некоторое облегчение принесла возможность сидеть по очереди на первой нижней шконке: один спит, а четверо сидят с краю. На верхнихместах — только по одному. Точно: вокзал. Все шконки застелены бельём, а на этой только грязный матрас. Впрочем, антисанитарной обстановку назвать нельзя, все стараются соблюдать чистоту и, если так можно выразиться, порядок. По стенам наклеены разные коробочки для мелочей, у решки есть клеёная полка с книгами, около раковины под электрической розеткой картонная полочка для кипячения воды, под дубком подвесное полотнище с ячейками для посуды — парус; вентилятор над тормозами погружён в самодельный картонный тубус, верёвочные растяжки устроены оптимальным образом, картинки на стенах и потолке подобраны не случайно, бросается в глаза одна: сфинкс и призыв «не бояться страха». На картинках много надписей. Закрываю глаза, загадываю на будущее. Открываю, наугад останавливая взгляд на одной из них. «Все будет так, как мы захотим сами». Да, наверно, все-таки хотел… Если бы не такое количество народу, то вполне терпимо, но, говорят, эта хата не надолго, переведут на общак, о котором рассказывают страсти. Но мне-то что до того, не пройдёт и месяца, как меня отпустят; Россия, худо-бедно, а стремится в цивилизованный мир; понятие презумпции невиновности уже несколько лет как перестало удивлять людей; поменялся один из важнейших принципов в жизни общества: раньше было запрещено все, кроме того, что разрешено, теперь же разрешено все, что не запрещено. Так что ничего. Голова болит, спина, но опять-таки не умер, не умру и потом, главное — рогом, рогом упереться. Покрепче. Однако что-то непросто упираться. Вон уже Алан на пальму взгромоздился (что значит общительность), а мне ждать своих двух часов сна, и сколько ещё? Не потерять бы сознание. Да нет, не потеряю, не должен. Гоги рядом тоже несладко, а все с расспросами, ненавязчиво, но тянет за язык. Ладно, Гоги, слушай, коли так интересно, чем я занимался на воле. Я тоже развлекусь воспоминанием.

1987 год. Чемпионат Москвы в классе техническисложных восхождений проводился на базе альплагеря «Ала-арча» в Киргизии. Позади тренировочные, плановые, контрольные восхождения. Соревновательный объект — пик Свободная Корея, северная стена. Комбинированный маршрут высшей категории трудности по практически отвесной стене, почти не освещаемой солнцем, — объективно опасен (камнепады, ледопад). Пройти маршрут — значит занять призовое место. Накануне восхождения вдруг в августе наступила зима. В базовом лагере на зеленую траву и цветы выпало столько снега, что некоторые палатки порвались под его тяжестью. Посовещавшись, пришли к выводу, что снег на стене не помеха, все равно не задержится, а лавины с предвершинной шапки через нас, надо полагать, перепрыгнут. Опять же на морозе меньше вероятность камнепада. Скалы холодные, натёчный лёд — это неприятно, но зима — она и есть зима, не только же летом ходим в горы. Категория трудности, если не формально, то фактически, повышается на единицу, но так представим, что дело происходит повыше, скажем на Памире. Правда, это уже был бы высотно-технический класс, но что с того — все согласны: идём. В первый день выйдет одна связка, навесит верёвки настолько высоко, насколько сможет пройти, спустится в базовый лагерь, а на следующий день по «перилам» поднимется вся команда и продолжит штурм с ночёвками на стене. Приятно спать в палатке, сколько хочешь, а проснувшись, выглянуть наружу, смотреть на падающий снег, курить, сознавая, что у Марата и Аркадия сейчас нет опоры под ногами, а ты самым комфортабельно-свинским образом можешь лежать, как хочешь, на спине, на боку, на животе. Дарит альпинизм и такие простые удовольствия. Чтобы оценить свободу, нужно её временно лишиться. Как раз завтра и лишишься, поэтому каждая минута сегодня — удовольствие. Не торопясь одеться, разжечь примус, сделать чаю, пойти к друзьям в соседнюю палатку. — «Зачем мы ходим в горы?! — восклицает Валера. — Это,наверно, как раньше на войну ходили». Валера доволен: он не в команде, ему завтра наверх не идти. Зря радуешься, дорогой товарищ, ты — в спасотряде, и если с нами что приключится, полезешь вслед и хлебнёшь по самое некуда, спасая нас. Валера сам знает это, а потому вдвойне желает нам удачи.

Каждый раз перед сложным восхождением хочется, чтоб нашлась не зависящая от тебя причина для его отмены. Уверен, такое желание, осознанное или нет, бывает у каждого. Другое дело, когда рюкзак на плече — все, сомнения прочь. Странное стремление — идти к вершине по трудному пути. В чем смысл? Размышлять некогда: уже идем по леднику. Снегопад прекратился, морозная ночь, звезды. Впереди Марат с Аркадием, они уже знают дорогу, начало маршрута искать не придется. Вот ледник стал уходить в небо, идем на передних зубьях кошек к навешенным перилам. Я в связке с Аркадием. Вчера первым на стене работал Марат, сегодня будет Аркадий, завтра он же, потом я. Еще двое в команде, Саша и Толя, первыми давно не ходят; как говорит Толя, живого мастера надо беречь. Трудность и опасность для идущего первым в том, что веревка от него всегда идет вниз, в случае срыва ему грозит падение до ближайшей точки страховки (обычно это крюк с карабином, в который прощелкивается веревка) плюс на такую же глубину, пока веревка не натянется, задержанная руками страхующего. Это могут быть и несколько метров, и десятки метров. Могут и крючья не выдержать, тогда, как правило, связка погибает. Вот здесь, недалеко, гора Байлян, в прошлом году двое наших ребят с нее не вернулись. А сколько лет ходили в горы. Помнится, спросил одного из них, не страшно ли. «А чего, — говорит, — бояться. Если опасно, я лишний крюк забью, а если плохо, так вовсе не пойду. Я в горы хожу за удовольствием». За чем сейчас идем мы? Поднимаемся по заледенелым веревкам с помощью зажимов, которые идут вверх по веревке, а вниз уже нет. Скалы отвесные, трудные,похоже, вчера на ветру, в снег и мороз, Марату здесь досталось. Невольно задаюсь вопросом, а смог бы сам здесь пройти первым. Сегодня погода ясная. Рассвет обозначил контуры гор и уходящую бесконечно вверх стену. Перильные веревки закончились, началась напряженная работа. Крутизна и трудность стены подавляют, чувствуешь себя муравьем на небоскребе. Ползем вверх, за час метров на сорок, не больше. Аркадий — хороший скалолаз, это успокаивает, но совсем не хочется, чтобы он устал, пусть пользуется безраздельно почетным правом идти первым, вся команда безусловно поддерживает его в этом стремлении. За горой взошло солнце, напряжение возросло: сверху, воя как снаряды, полетели оттаявшие камни, куски льда. Это по холоду, а что было бы в теплую погоду. Чем выше, тем меньше хочется смотреть вниз и по сторонам: масштаб картины угнетает, лучше смотреть вверх да перед собой. Вот небольшая трещина в скале, вот вбитый в нее титановый лепесток с ушком, за которое и держится на карабине твоя жизнь. Скала пахнет свежевысеченной искрой. Все мысли о том, чтобы не делать ошибок, разговоры — краткие команды: «Выдай веревку! Внимательно! На самостраховке! Понял! Страховка готова, пошел!» По закрепленной веревке подтягиваются остальные. Пока первый обрабатывает следующий участок, остальные висят на крючьях. Спокойнее всего под скальными карнизами: на падающие камни можно не обращать внимания. Вверх, вверх, вверх. Утро, день, вечер. Скоро стемнеет. На первой же полке надо ночевать, но полок нет, ни больших, ни маленьких. Все, останавливаемся, как говорится, спасайся кто может. Саша, наш ветеран, откачивается на веревке маятником по стене, цепляется за уступ, на нем можно сидеть, находит в скале трещину, вбивает крюк, пристегивается к нему на самостраховку. Саше повезло. Толя растягивает на крючьях маленький гамак. Это удобно. У Марата гамак побольше, в нем они усаживаются вдвоем с Аркадием. Им тоже везет. Я га-мака не взял. Почему? А кто его знает. Лишний вес. Да и где бы я его тут повесил, и так крючьев забито мало, а трещин больше нет. Стою на облитом, как глазурью, натечным льдом участке скалы, крюк для самостраховки забит вверху и в стороне. Или зависнуть в обвязке, тогда до стены можно лишь достать рукой, или стоять на передних зубьях кошек, придерживаясь для равновесия за самостраховку одной рукой и за зацепку на скале — другой. Опасаясь, что от ремней в висячем положении за ночь затекут ноги, выбираю стоячую ночевку, все-таки можно переминаться с ноги на ногу. К тому же висеть в пустоте и темноте как-то неприятно. В общем, не повезло. Рядом гамак Марата и Аркадия, но тоже не с руки: оттяжку для равновесия не сделать. Теперь считай секунды до утра, упершись козырьком каски в стену.